Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума - Сичкин Борис Михайлович - Страница 33

В Москве на съемках "Бедная Саша" возле дома где я жил, женщина продавала в баночках соленые грибы. Мне как раз захотелось грибов, но у нее оставалось только одна баночка, к которой уже приценивался мужчина. На всякий случай я все-таки подошел.

— А эти грибы не ядовитые? Они долго стояли? Закрыты они не герметично — они не могли испортиться? — нудно выспрашивал он.

Я встрял:

—• Что вы волнуетесь? Ешьте спокойно грибы, потом сразу в больницу, один укол в задницу, и вы гарантированы от салмонеллы и столбняка.

— Какой укол в задницу?

— Один. 15 кубиков тетрациклина, — я развел руки на метр, показывая размер шприца, — и никакой салмонеллы. А если даже грибы ядовитые, то тоже никаких проблем: вы уже в больнице, к этому времени вам делают промывание желудка, и через 3-4 дня вы как огурчик.

— Да на какой ... мне эти грибы? Укол в задницу, промывание... — поставил баночку и ушел.

— Что ж вы мне бизнес портите? — укоризненно говорит мне продавщица.

— Ну я же не думал, что он мудак.

— Думать надо.

Дорогие читатели, как вы догадались, я не ханжа, но, просматривая написанный материал, я сам ужаснулся количеству ненормативной лексики. В порядке эксперимента я попробую написать следующий рассказ, заменяя нецензурные слова точками.

Встречаются два эмигранта таксиста.

— Привет..........Ну,.........?

— Да,..........у............твою.........на.......

— Так я,...................мост.

—...!.........в...............

—.........Да на____... ?!

—......мать! И ты,............?

— А то ж! Я.................как..

На том и разошлись.

Н-да... Пожалуй, я все же вернусь к оригинальному стилю. Кстати, в Москве у меня был знакомый — из простых. Мат он употреблял не как ругательства и даже не только, как междометия, а как существительные, глаголы, прилагательные — просто называл вещи своими именами. Его интеллигентная жена страшно стеснялась своего неотесанного мужа и однажды в компании говорит ему:

— Витя, нельзя произносить это ужасное слово. Надо сказать — пенис, на худой конец (мы все ухмыльнулись) — член. Он подумал:

— Пенис... член... так это же один хуй!

Моя знакомая Лена была должна мне 50 долларов, а ее знакомый Грища был должен ей 20 тысяч. У меня было туго с деньгами, и я спросил Лену, не могла бы она отдать 50 долларов.

— Борис, сейчас не время отдавать деньги.

— Лена, я с тобой полностью согласен. Я сейчас звоню Грише и, на тот случай, если он еще не знает, сообщу ему эту новость.

— Борис, вот 50 долларов, не надо звонить Грише.

Розыгрыши

Разыгрывать людей не так просто, как кажется. Надо быть убедительным, и самому в это поверить. Помогает уточнение несущественных деталей, типа: "Он ко мне зашел в 9 часов... нет-нет, чуть раньше — я как раз посмотрел на часы, было 8.40". Эти будничные мелочи придают достоверность, и в конце концов ловится даже самый скептически настроенный человек. Моя теща Мария Ивановна Антоновская была в этом смысле легкой жертвой. Умная, интеллигентная, образованная, но доверчивая. Она была украинкой, и однажды я ей говорю:

— "Мария Ивановна, слышали? Запретили украинский язык. Если услышат, что кто-то на улице говорит по-украински — будут штрафовать. Какое безобразие! Такой напевный язык, мягкий, хорошо ложится на песни...

Вечером теща поделилась печальной новостью с

женой.

Галя: — Кто тебе сказал?

— Борис.

— Ну, не стыдно, — накинулась на меня Галя, — пользоваться маминой доверчивостью?

— Галя, ну как же можно в это поверить, если половина ЦК партии украинцы? И, как помнится, ты не возмущалась, когда действительно запретили еврейский язык.

Вместе с тем, розыгрыши должны быть добродушными, и надо следить, чтобы даже случайно не нанести человеку вред. До сих пор со стыдом вспоминаю один неудачный розыгрыш:

С сестрой жены Роной мы долгие годы жили одной семьей — Емельян жил у нее, она жила у нас. Как-то, когда Рона жила у нас, я ушел рано утром на репетицию и оставил на столе записку: «Галя! Позвони Нонне и не забудь отравить Рону». Обычно раньше всех вставала Рона, и я рассчитывал, что именно она прочитает записку. Раньше всех встала теща. Прочла записку, спрятала ее и говорит Роне:

— Ничего у них не ешь. Захочешь есть — скажи мне, и я тебе сама дам. С тех пор тенью следовала за мной и Галей, стоило нам пойти на кухню, стояла за спиной Роны, когда мы садились за стол, неожиданно меняла тарелку Роны на мою или Галину и т.д. Никто ничего не мог понять, я сам давно забыл о записке, и только где-то через год мы, наконец, выяснили причину. Мы долго хохотали, но она, бедненькая, молча год страдала. Мог ли я подумать, что моя шутка произведет такое впечатление!

В Москве мы дружили с очень приятным парнем, Лелей Олевским; он, как и многие, по бедности жил с родителями. Однажды он мне позвонил и говорит:

— Боря, слушай, можешь сделать мне одолжение? Понимаешь, я купил костюм — прекрасный импортный костюм, но родителям он не нравится, и они меня все время пилят, что я выбросил деньги на барахло. Они тебя уважают и доверяют твоему вкусу. Я тебя прошу — зайди в гости, посидим, попьем чайку; потом я, как бы невзначай, скажу, что купил костюм, ты скажешь — покажи, я выйду в костюме, ты похвалишь, и у меня закончится эта нервотрепка.

Я, естественно, согласился, пришел в гости, мы сидим пьем чай, он говорит:

— Да, Боря, ты знаешь, я тут по случаю костюм купил.

— Да? Ну покажи.

Он ушел, переоделся и появляется в костюме; родители сидят прямые, как палка и напряженно смотрят не на сына в костюме, а на меня. Я выдержал длинную паузу, и потом — тихим голосом:

— Где были твои глаза?

— Вот и мы говорим! — воскликнули родители.

— Господи! — схватился он за голову. — Я же забыл, с кем имею дело! Он же для юмора не пощадит родную мать!

Костюм, кстати, был потрясающий.

Однажды мне удалось разыграть даже такого корифея, как Николай Павлович Смирнов-Сокольский.

Я ставил праздничную первомайскую программу в театре Эстрады. Так получилось, что все артисты — Миров и Новицкий, Гаркави, Менакер, Дудник и другие были евреи. Все авторы и композиторы тоже. Я, постановщик программы, явно не белорус. Единственным исключением был номер "Три сестры Шмелевы". Помимо того, что сами девушки были русские, их номер носил явно выраженный русский народный характер. Художественным руководителем театра Эстрады был Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Он меня вызвал и сказал:

Борис, ты ж понимаешь: центр Москвы, театр Эстрады, 1 Мая, практически, правительственный концерт — все внимание на этот номер. Не жалейте средств, номер должен заиграть.

Мы сделали изумительные декорации в русском стиле, поставили качели, сшили девушкам прекрасные костюмы, да и сами девчата работали здорово: пели, били дробушки; короче, номер получился великолепный.

Николай Павлович посмотрел номер и пришел в совершеннейший восторг:

— Молодец, Борис! Все на высшем уровне: костюмы, декорации, постановка, девочки — то, что надо!

— Спасибо, Николай Павлович, — говорю я. — Ну, конечно, есть мелкие недоработки, номер можно было бы улучшить...

— Как?

— Ну вот, скажем, девочки работают прекрасно, но к ним хорошо бы добавить одну еврейку...

— На хуй она нужна?!! — закричал Смирнов-Сокольский, а я расхохотался.

Новости культуры:

После триумфальных гастролей по Европе и Америке артист К. вернулся на вэлфер.

. Далила обратила внимание, что у Самсона начали выпадать волосы.

Стиль советского писателя:

"Ее мозолистая грудь говорила о романтике труда".

— Говори в трубку, ничего не слышно.

— Не могу, я ел чеснок.

Известный артист МХАТа давал званный обед и пригласил на него всю актерско-режиссерскую элиту. Собрался весь цвет МХАТа — Станиславский, Немирович-Данченко, Качалов, Москвин, Тарасова, Книппер-Чехова и др. Все, даже зная друг друга с пеленок и работая вместе 40 и более лет, на "вы", обращаются по имени-отчеству. В разгар утонченной философской беседы заходит домработница хозяина дома и, обращаясь к нему, говорит: