Спеши любить - Спаркс Николас - Страница 3

– Мой папа, – гордо ответил я.

– Ого, – сказал Эрик, роясь в моей коробке для завтрака в поисках «Милки вэй». – Не знал, что у тебя есть папа.

Это было все равно что получить пощечину.

Итак, меня воспитывала мама. Славная женщина, добрая и милая, – о такой матери мечтает большинство людей. Но она не была и не могла быть образцом для подражания; этот факт плюс разочарование в отце сделали меня изрядным бунтарем в самом нежном возрасте. Впрочем, не то чтобы совсем пропащим. Мы с приятелями тайком удирали из дому по вечерам, пачкали чужие машины и лущили арахис на церковном дворе – но в пятидесятые годы все это были вещи, которые заставляли взрослых качать головами и шептать собственным детям: «Ты ведь не хочешь стать таким, как Картер? Ему прямая дорожка в тюрьму!»

Я. Плохой парень. Который ест арахис на церковном дворе. Вообразите себе.

Короче говоря, мой отец с Хегбертом не ладили, и не только из-за политики. Судя по всему, они знали друг друга давным-давно. Хегберт был лет на двадцать старше отца, до того, как стать священником, он служил у моего деда. Дедушка, хоть он и играл с отцом в футбол, был тем еще мерзавцем. К слову сказать, именно он сколотил семейное состояние, но только не воображайте, что он всю жизнь вкалывал как раб, кропотливо трудился и наблюдал за медленным ростом своего предприятия. Дедушка оказался куда проницательнее. Деньги он заработал простым способом – начал как бутлегер-контрабандист и скопил изрядную сумму во времена «сухого закона», провозя ром с Кубы. Затем он принялся скупать землю и нанимать работников. Он забирал девяносто процентов того, что арендаторы зарабатывали на табаке, а затем при необходимости ссужал им деньги под бессовестный процент. Разумеется, дедушка не настаивал на непременном возврате – он просто прибирал к рукам землю или инструменты, которыми тем посчастливилось обзавестись. Потом, что называется, в приливе вдохновения, он учредил банк. Его единственный конкурент на много миль вокруг внезапно сгорел дотла и так и не сумел оправиться после пожара. Вскоре началась Великая депрессия. Хотя все знали, что случилось на самом деле, но молчали, опасаясь мести, и на то имелись основания. Банк был не единственным строением, где внезапно вспыхнул пожар.

Дедушка драл со своих должников неимоверные проценты и понемногу начал прибирать к рукам все больше земли и собственности по мере того, как должники один за другим оказывались несостоятельными. На пике Великой депрессии он перекупил с десяток предприятий по всему округу, сделав первоначальных владельцев своими подчиненными и выплачивая им жалованье, мизерное, но достаточное для того, чтобы удержать их при себе, поскольку податься беднягам было некуда. Дедушка клялся, что позволит все выкупить обратно, как только экономика стабилизируется. И люди неизменно ему верили.

Впрочем, обещаний он не держал. В итоге дедушка контролировал немалый сектор местной экономики и третировал нижестоящих всеми мыслимыми способами.

Хотелось бы мне поведать вам, что в итоге он умер страшной смертью, но увы. Дедушка скончался в преклонных годах, когда спал с любовницей на яхте близ Каймановых островов. Он пережил двух жен и единственного сына. Неплохой конец для такого типа, как мой дед. Жизнь несправедлива. Если люди и должны что-нибудь усвоить в школе, то именно это.

Итак, вернемся к нашей истории. Как только Хегберт понял, что за негодяй мой дед, он перестал на него работать и сделался священником, а затем вернулся в Бофор и начал служить в той самой церкви, которую мы все посещали. Первые несколько лет он только тем и занимался, что призывал кары небесные на головы корыстолюбцев, поэтому свободного времени у него оставалось немного. Хегберту стукнуло сорок три, когда он женился; в пятьдесят пять родилась дочь, Джейми Салливан. Его супруга, маленькая, худенькая женщина на двадцать лет моложе мужа, до появления Джейми пережила шесть выкидышей. Она умерла от родов, оставив Хегберта вдовцом с дочерью на руках.

Вот, собственно, на чем была основана пьеса.

Люди прекрасно знали историю священника. Ее вспоминали каждый раз, когда Хегберт крестил младенца или отпевал покойника. Именно поэтому, полагаю, все зрители рыдали на представлении рождественской пьесы. Они знали, что в основе лежит нечто реальное, и это придавало «Рождественскому ангелу» особое звучание.

Джейми Салливан училась в одном классе со мной, и ей предстояло играть ангела. Не то чтобы у какой-нибудь другой девушки был шанс. Благодаря этому, разумеется, пьесе предстояло сделаться главным событием года – по крайней мере в представлении мисс Гарбер. Она преподавала у нас сценическое мастерство и буквально сияла от счастья, когда впервые вошла в класс.

Лично я не собирался изучать драматургию – честное слово, не собирался, но выбирать пришлось между ней и органической химией. Я думал, это будут не уроки, а сплошной праздник жизни, особенно по сравнению со вторым вариантом. Ни тетрадок, ни контрольных, ни лабораторных столов; никаких протонов, нейтронов и формул – что может быть лучше для старшеклассника? Я был абсолютно в этом уверен и записался к мисс Гарбер, ничуть не сомневаясь, что на уроках буду дремать. Я любил поздние прогулки и изрядно не высыпался.

В первый же день я опоздал, войдя в класс через несколько секунд после звонка, и сел в заднем ряду. Мисс Гарбер стояла спиной к нам и выводила свою фамилию на доске большими буквами, как будто мы виделись впервые. Ее знали все – не знать было просто невозможно. Она была по меньшей мере шести футов росту, с огненно-рыжими волосами и бледной веснушчатой кожей; еще мисс Гарбер страдала от ожирения – сказать по чести, она весила килограммов сто. Она предпочитала просторные цветастые платья, носила темные очки с толстыми стеклами в роговой оправе и при встрече всем говорила «Приве-е-ет», растягивая последний слог. Мисс Гарбер, несомненно, знала себе цену и до сих пор не вышла замуж, что усугубляло ситуацию. Любой мужчина, не важно, какого возраста, неизбежно испытывал к ней глубокое сочувствие.

Под своей фамилией она написала перечень целей, которые нам предстояло достичь в течение года. Номером первым значилось «самовнушение», далее «самоанализ» и, наконец, «самореализация». Мисс Гарбер была слегка помешана на всевозможных «само» и, возможно, даже опередила свое время в вопросах психотерапии, хотя, судя по всему, отнюдь не считала себя новатором. Наверное, мисс Гарбер с ее внешностью просто пыталась не падать духом.

Но я опять-таки отклоняюсь от темы.

Лишь когда начался урок, я заметил нечто странное. Мальчиков и девочек в бофорской старшей школе было примерно поровну; поэтому я страшно удивился, когда обнаружил, что девяносто процентов моих нынешних однокашников – девочки. В классе сидел всего один парень, кроме меня; я счел это хорошим предзнаменованием и даже ощутил что-то вроде эйфории. Девчонки, девчонки, девчонки – и никаких контрольных. Вот все, о чем я мог думать.

Признаюсь, что никогда не отличался проницательностью.

Мисс Гарбер сообщила: в этом году рождественского ангела будет играть Джейми Салливан – и немедленно начала аплодировать. Она тоже ходила в Южную церковь и, по мнению многих прихожан, строила глазки Хегберту. Когда я услышал об этом в первый раз, то подумал: даже если эти двое и сойдутся, слава Богу, оба слишком стары, чтобы иметь детей. Только вообразите, какое получилось бы потомство. Подобная мысль наводила на всех ужас, но, разумеется, люди держали язык за зубами – по крайней мере в пределах слышимости преподобного Хегберта и мисс Гарбер. Просто сплетня – это одно, а грязная сплетня – совсем другое. Даже в старшей школе мы не были настолько злыми.

Мисс Гарбер продолжала аплодировать в полном одиночестве, пока мы наконец к ней не присоединились.

– Встань, Джейми, – сказала она.

Та встала и повернулась к нам; мисс Гарбер начала хлопать еще громче, как будто перед ней стояла настоящая кинозвезда.

Джейми Салливан была хорошей девушкой. Честное слово. Мы всю жизнь проучились вместе, поэтому не могу сказать, что я ни разу не перекинулся с ней и парой слов. Когда-то, во втором классе, она целый год сидела за соседней партой, и мы даже иногда болтали, но отнюдь не проводили свободное время в одной компании – скорее наоборот. В школе я общался с одними, а после уроков – совсем с другими, так что Джейми вообще не стояла на повестке дня.