Тревожные облака - Борщаговский Александр Михайлович - Страница 44

Наивная, ученическая, поспешно написанная повесть на какой-то миг стала сенсацией для читателей Забайкалья и жестким, отрезвляющим предупреждением мне об ухабах и терниях, которые только еще ждут этот сюжет впереди.

Редактор газеты, прочитав рукопись, не колеблясь заслал в набор первые отрывки: он хорошо знал, как нужен его читателям живой, не стандартный материал. Забайкальский военный заслон был крайне важен для страны – отборная Квантунская армия японских милитаристов на границе с нашей страной удерживалась «в рамках» только реальной силой советских войск, расположенных на востоке страны. Но тысячи и тысячи наших солдат и офицеров рвались на Запад, в действующую армию, и каждый рапорт, каждое письмо, просьбу нельзя было читать без волнения: к тому времени у многих погибли на фронте отец или брат, попали в оккупацию близкие, были замучены, сброшены в гитлеровские, наполненные трупами рвы. Патриотический порыв соединялся со святой потребностью мести и за близких – просьбы об отправке на фронт становились все многочисленнее и громче. От скудной и монотонной гарнизонной жизни люди рвались в смертный бой – кто бросит в них камень?!

Именно тогда Москва издала приказ: Забайкальский военный округ перестал существовать, родился Забайкальский фронт, служба в войсках фронта была названа почетной. Среди многих других дел, в развитие этого приказа, и был откомандирован театр Сталинградского фронта на восток. И публикацию «Динамовцев» редактор газеты рассматривал как одну из форм живой и действенной политработы.

Он не ошибался, он хорошо знал жизнь воинских частей на огромном протяжении Забайкальского фронта – от гарнизонов западнее Иркутска до станции Отпор на маньчжурской границе. Необычный газетный материал читался с напряженным интересом и в дальних гарнизонах и в Чите, в частях и в самом штабе фронта.

По-иному прочел первые две публикации прямой начальник редактора. Сам в прошлом спортсмен и тогда еще азартный бильярдист, человек простой и не книжный, он упрямо не позволял себе согласиться с самим историческим фактом и решил, что его не было, потому что не могло, а главное – не должно было быть. Уже тогда я – и редактор тоже – стоя перед ним по стойке смирно, выслушал то, что затем приходилось в разном изложении слышать на протяжении многих лет: такого матча не могло и не должно было быть, парни призывного возраста обязаны были уйти к партизанам или через линию фронта к своим; оставаясь в городе и согласившись играть, они объективно становились предателями, они едва ли не сотрудничали с гитлеровцами… В который раз вместо живой жизни, со всем ее многообразием и прекрасной непредвиденностью, предлагалась мертвая схема долженствования – та самая горькая и тяжкая схема, согласно которой в войну не было и наших военнопленных, ибо каждого попавшего в плен солдата следует рассматривать как предателя…

Мне было предложено «перекроить» реальную историю самоуправством журналистского пера: отменить матч, сделать так, чтобы он и не игрался.

Я отказался: игра ведь уже началась! К тому же, прерви я ее в самом начале, надругайся я над реальным подвигом, как мне поступить дальше с Николаем Трусовым, Медвежонком, Кириллом, Павликом и другими? Начальник знал это точно, тень сомнения не шевельнула его чела: отправить к партизанам, организовать из них диверсионную группу и т. д. Какое же это было бесплодное знание, «серость» теории рядом с живым и зеленым древом жизни.

Публикации прекратились. Открывая газету, читатели не находили в ней «Динамовцев», уже было забегавших по футбольному полю. Обещанное продолжение не следовало.

И тогда случилось нечто непредвиденное: я бы и не вспомнил об этом, вполне сознавая литературную слабость повести, не стал бы об этом и писать, если бы в последовавших событиях не раскрывалась поразительная притягательная сила самого подвига футболистов, а вместе с тем и популярность футбола как игры.

На редакцию обрушился шквал писем и телеграмм. О продолжении деловито запрашивали иные политотделы, по редакционным телефонам непрестанно звонили, звонили и никому неведомые люди, и хорошо известные командиры частей, старшие офицеры.

Что делать? Как газете достойно объясниться со своими читателями?

Пришлось вмешаться высшему начальству фронта: командующему генерал-полковнику Ковалеву и члену Военного Совета генерал-лейтенанту Зимину. Разные по характеру и по культуре люди: Зимин в прошлом горьковчанин, партийный работник, начитанный интеллигент, с умом живым и насмешливым, Ковалев – кадровый офицер, с превосходным чувством юмора и глубоким знанием жизни – очень не похожие друг на друга люди, они тотчас же сошлись в решении: немедля печатать! «Отчего не печатать, – сказал Зимин, – можно бы печатать, даже если бы такого матча не было, а поелику матч был, состоялся, так и толковать не о чем».

Газета довершила публикацию, и на том дело, к счастью, не кончилось. «Динамовцы» – слабый очерк с потугами на художественное повествование – не затерялись. Не прошло и месяца, как Комитет кинематографии, по согласованию с ГлавПУРом, вызвал меня в Москву для написания по «Динамовцам» киносценария.

Еще шла кровопролитная война, ей еще длиться больше года, еще союзники изобретательно откладывали открытие второго фронта, а подвиг футболистов набирал силу в воображении и в самой памяти людей. Его объективная, жизненная, я бы сказал вулканическая, сила искала выхода, нового осуществления.

Этой силы не укротить, не загнать в безвестие ничьей осторожности.

3

В июне 1942 года на нашей земле состоялись два футбольных матча, заслуживших не только красной строки в мировой летописи футбола, но и достойного места в героической истории борьбы народа против гитлеровского нашествия.

Неделю спустя после киевского матча, в котором наши футболисты одолели команду ВВС третьего рейха, в блокадном Ленинграде состоялся другой матч – в нем встретились ленинградцы с ленинградцами, но и этот матч стал примечательным эпизодом героической военной истории. Ведь 31 июня 1942 года ленинградские футболисты – среди которых немало известных славных имен – вышли на поле после истязующих месяцев зимы 1941/42 года, истощенные, изнуренные блокадой, – откуда было взяться силам для двух таймов футбольного матча! Но силы нашлись, что еще раз доказало могущество духа, его неисчерпаемость и, так сказать, неподсудность элементарной логике или трезвому расчету.

На трибунах стадиона «Динамо» в Ленинграде среди зрителей не было чужих, но гитлеровцы стояли у стен города, и матч неизбежно становился боевой акцией; не случайно такое большое значение придавали матчу и Ленинградский горком партии и Военный совет фронта. Поистине боевая акция – ведь второй матч этих команд 7 июня 1942 года при счете 2: 2 был прерван, как о том свидетельствует дневник А. А. Гаврилина, артобстрелом.

О ленинградском матче писали журналисты, вышла документальная повесть талантливого писателя и знатока спорта Александра Кикнадзе «Тот длинный тайм».

О киевском матче напечатано немало. О нем писали Михаил Слонимский, Юрий Яновский, Савва Голованивский, Петр Северов и Михаил Хелемский – авторы повести «Последний поединок», вышла книга и в ГДР, основанная отчасти и на документах из архивов гитлеровской комендатуры Киева. Журнальным, газетным очеркам и статьям нет числа, особенно же стихам: воображение поэтов не могло не откликнуться этому матчу, голоса поэтов слышались отовсюду – от Петропавловска-Камчатского до Тбилиси или Бреста, из стихов уже можно бы сложить небольшую антологию.

Еще шла война, когда темпераментные болельщики Грузии стали собирать деньги на памятник футболистам.

Теперь памятники, воздвигнутые Украиной, уже стали привычными среди других святынь, они никому не в диковину.

Отчего же таким трудным и долгим был посмертный путь этого подвига к кинематографу, к экрану?

Начало обнадеживало. В обсуждении написанного мною киносценария на Сценарной студии среди многих других принял участие и Александр Довженко; с того памятного мне дня – он настойчивый и последовательный сторонник этой темы. Перефразируя известные слова Вольтера о боге, он сказал тогда, на обсуждении, что если бы такого матча не было, то его следовало бы выдумать – так небывалы и прекрасны возможности самого сюжета. С присущей ему поэтической цельностью, одержимостью главным – тайной и образом будущего фильма – он говорил о решающем для успеха такой работы условии. Если, зрители на экране, то есть горожане, расположившиеся на снятых операторами трибунах 1942 года, сольются со зрителями современного кинотеатра, станут продолжением друг друга, вместе будут страдать, жаждать победы и страшиться ее, то будет достигнут тот художественный эффект присутствия, тот взрыв страстей, о которых только и может мечтать художник.