Смеющийся Пеликен - Наумов Евгений - Страница 31

— Жалкий кочкоголовый человечек! Хотел сосуд украсть!

— Ай-ай! — визжал Кыкват. — Прошу тебя, забери рукавицу, очень кусается!

— Отпустите его! — шаман выдернул наконец свою руку и замахал ею, словно обожженной. — Запомните, людишки! У рэк- кенов ничего нельзя украсть безнаказанно.

Теперь убедился, что то он похитил у меня Крылатый амулет. Наказан он будет — ух!

Лайнэ спряталась в своем шатре за вешалами и горько плакала. Вдруг услышала тихий свист, увидела, как посреди шатра из земли человек с собачьими ушами появился.

Тотчас Онкой прибежал.

— Вот, теперь можно напасть! — объявил он, от нетерпения щелкая клыками обоих ртов.

— Но сначала у Айвана амулет нужно отобрать — защищает его.

— Тихо! — зашипел свистун, и лицо его, напоминающее нож, почернело. — Нужно, чтобы сам он снял амулет — силой не отобрать. Правильно ты придумал — солнечная жидкость…

Лайнэ так и обмерла, за вешала схватилась. На шорох быстро обернулся свистун. В руке блеснул острый гарпун!

— Кто-то здесь…

Он неслышно метнулся к пологу, приподнял шкуру и заглянул, держа наготове гарпун.

Лайнэ замерла: а вдруг за полог зайдет?

Снаружи множество голосов заревело:

— Где Онкой? Дай Солнца дар!

Быстрее, — засвистел человек с собачьими ушами. — Дух злобы и противоречия разбуди в них. Беспрерывно возражай и спорь с ними. Зелье давай, чтобы постоянно отравлены были головы у них. Озлобятся они, о войне неизбежно заговорят, захотят с кем-нибудь сражаться.

Военную одежду наденут. Айван тоже наденет, все лишнее снимет с себя — ведь нет ничего лишнего в военной одежде. Амулет тоже сам снимет! Иди!

Свистун под землю скрылся. Онкой выскользнул из шатра. Послышался его гнусавый голос:

— Люди! Не пейте плохого…

Лайнэ бросилась искать сына, чтобы поведать ему о страшном замысле рэккенов.

Дикий человек Тэрыкы. Встреча с Яри. Лавина рухнула

Камыснап медленно взбирался вверх по отвесной скале.

Кривые скребки скользили и срывались, но крабьи клешни цеплялись за малейшую трещинку или бугорок, доска с деревянным стуком тащилась по камням. Шурша, под ней осыпались осколки льда.

Неподалеку из сугроба высунулась косматая голова дикого человека Тэрыкы, по-собачьи отряхнула снег и стала озираться.

— Кто шумит? Кто спать не дает?

Маленькие и светлые, словно прозрачные льдинки, глаза его остановились на карабкающемся чудище.

— Камыснап… Снова лезешь куда-то?

Ответа Тэрыкы не получил. Дикому человеку никто не отвечал, не разговаривал с ним.

Если дикий, что с ним разговаривать! Но Тэрыкы и не ждал ответа. Он выбрался из сугроба, крепко сжимая круглую каменную колотушку, которую называл укоризной. Быстро оглянулся и уселся на широком выступе, почесывая лохматую грудь. Светлые глазки его холодно и настороженно следили за чудовищем.

Он лишь недавно устроился в теплом сугробе, на долгий зимний отдых. Одну из пещер в скале занесло снегом, и Тэрыкы об- любовал ее для зимнего отдыха, все запасы корешков и ягод туда перенес. Жил он только в забитых снегом пещерах, а иначе какой- нибудь зверь залезет, потревожит.

Правда, звери дикого человека не трогали, потому что и он их не трогал, а наоборот, часто выручал из беды: запасами делился пли предупреждал о появлении кровожадного охотника. Все лето Тэрыкы бегал по тундре, в сопках резвился, собирал припасы на зиму, а когда наступали лютые холода, нырял в глубокий сугроб. Зимой Тэрыкы редко из снега выбирается — только чтобы побегать, залежавшееся тело размять, когда яркие сполохи играют высоко в небе. Потому и живет долго, что никому вреда не причиняет, крови не проливает, а вида ее даже не выносит. Того, кто живые существа обижает, Тэрыкы очень не любит.

Увидит, охотник подкрадывается к мирному зверю с намерением кровь пролить, сразу же неслышно подбежит сзади и укоризной по голове тюкнет. Не сильно, но тот, кого коснулась укоризна Тэрыкы, сам диким становится. Бегает, ничего не ест и даже воды не пьет. Его тоже начинают бояться. Сильно действует укоризна!

Лицо Тэрыкы все волосами заросло, но глазки у него зоркие Заметил на рваном рту чудовища засохшие бурые пятна.

— Камыснап, никак, крови напился, поганый!

Ничего не спрашивает Тэрыкы, потому что никто ему все равно не отвечает. Не ответил и Камыснап, продолжал упрямо карабкаться на скалу, осыпаемый ругательствами.

— Да что же это такое! Камнем бы тебя пришибить, пакостный! Морда в крови, и еще куда-то лезет…

В раздумье почесал косматую голову. Простодушное существо Тэрыкы — если сам не видел, утверждать точно не берется. Но ведь рот в крови! Не из ручья же пил ее…

Но знал Тэрыкы и другое. Сам Камыснап ни на кого не нападал. Только чужие повеления выполнял, а тех, которые на его пути становятся, уничтожал без жалости. Не однажды этого Камыснапа на месте злодеяния ловили, но каждый раз оказывалось, что кто-то его послал. Кто-то такой, о ком даже не говорят!

А почему — этого Тэрыкы не понимал. Да и как ему понять — дикий человек, так его называют. Для него все просто — скачет но скалам, играет под сполохами, спит. Увидит, что кто-то кого-то обижает, тут же укорит по голове каменной колотушкой. А Камыснапа как укоришь?

Голова у него тоже каменная. Знали те, кто его посылал, какая голова должна быть у исполняющего их волю. Ведь единственный, кто может в тундре помешать исполнителю, — дикий человек. По голове не сильно бьет: так просто, для порядка. Иному достаточно, а исполнителю с каменной головой укоры простодушного дикого человека нипочем. Словно комариный укус.

— Эх, Камыснап, Камыснап! — вздохнул Тэрыкы, — Жалко мне тебя. Все-то ты для кого-то хлопочешь… Многие дела помогаешь совершать, а все равно доской для выделки шкур остаешься.

Лишь на мгновение застыл скребок в воздухе, потом Камыснап с ожесточением поцарапался дальше. Он перевалил через снежный козырек и зашагал по кромке. Что ж, махнул рукой Тэрыкы, если таким старательным исполнителем родился, то всю жизнь на тебе чьи-то шкуры выделывать будут, а в конце концов сгоришь, как ненужная щепка.

Тэрыкы хотел опять юркнуть в свой сугроб, но увидел над кромкой снега шишковатую голову Камыснапа. Тот мертвым немигающим взглядом уставился вдаль. Поглядев туда, Тэрыкы обнаружил приближающиеся собачьи упряжки!

Он спрятался и стал следить из сугроба. К людям он чувствовал особую неприязнь.

Ведь он такой же, как они: две руки, две ноги, только вот лицо заросло волосами и в снегу он живет. Почему же презирают его и боятся? Разные мерзости о нем рассказывают…

Не однажды, подкравшись к какому-нибудь жилищу, Тэрыкы слышал, как матери пугают детей его именем: придет, дескать, дикий человек, заберет и съест. «Да видели когда-нибудь, чтобы я детей ел?» — хотелось ему крикнуть, но всегда боялся детей напугать. А ведь он часто приводил к селению заблудившихся малышей, да еще угощал их по дороге сладкими корешками и ягодами. Дети его нисколько не боялись — они не знали, что это дикий человек.

Собаки передней нарты замедлили бег, и отставшие вскоре нагнали ее. Обернувшись, девушка-воин, сидевшая на передней нарте, что-то крикнула, и Тэрыкы, обладавший слухом горного козла, даже подпрыгнул от удивления. Он узнал ее, единственную из людей, которая разговаривала с диким человеком! Яри, девочка- сирота.

Подружился Тэрыкы с ней, когда она еще маленькая была и часто бродила в тундре в поисках ягод и грибов. А недавно, узнав, что она в подземном мире живет, приходил к землянке рэккенов. Незаметно под снегом подобрался, но его учуяли сторожащие у входа и угрожающе зарычали. Тэрыкы только отмахнулся:

— Ведь мыши вы, а не медведи! Зачем в медвежью шкуру залезли, рычите грозно?

Сердце-то у вас мышиное!

Он высунул голову из снега и стал дразнить медведей, показывая сладкие корешки, собранные летом. Он-то знал, что мыши- медведи больше всего любят сладкие корешки. Они рвались к нему, гремя цепями, — так хотелось любимого лакомства.