Эй, прячьтесь! - Сая Казис Казисович - Страница 4

Человек опять послушался. Поставил журавль, начал воду черпать. Черпает – выливает, черпает – выливает, и все на поле. Вытер пот, огляделся – а все поле зеленое! И прошлогодняя гречиха поднялась, и ячмень. А конопля – словно елки в лесу.

«Что ж, это хорошо», – подумал человек, поплевал на ладони и снова скрипит журавлем. Черпает и не видит, что уже зацвела гречиха, пахнет. Цветы на ней – что твой кочан, пчелы мед ведрами таскают… Натаскали один улей, второй, третьего не нашли, лепят соты в амбаре, а мед и оттуда через порог течет.

Ячмень – куда там косой! – топором рубить пришлось. А когда стала конопля осыпаться, страшно было и подойти – еще семя голову проломит. А человек прибежит домой, второпях меду поест, ячменного пива напьется и давай снова воду черпать. Воды за день вроде убавится, а за ночь опять насочится. В конце концов потерял он терпение, отшвырнул бадью, навалился на камень и прямо с тулупом шмякнул его в колодец. А камень до того накалился за лето, что даже вода загорелась.

– Вода уж точно не горит, – хихикнул Гедрюс.

– А вот и горит! – снова заспорила Расяле. – Я сама поливала и видела.

– Горела, – подтвердил доктор. – Голубым пламенем горела, потом белым дымом пошла, и выгорел не только колодец, но и вся горка. На другую весну не взошел ячмень, увяла гречиха, поклевали воробьи коноплю. И только тогда человек понял, каким богатым он был год назад: пироги ел, пиво пил, мед с бороды капал.

– Ну-те? – помолчав, спросил доктор. – Что я придумал, а что в этой сказке правда?

– Все правда, – вздохнула Расяле. – Только камушек жалко.

Гедрюс и Витукас могли сказать, что пчелы ведрами мед не таскают… Могли спросить, как это человек принес из дому лом, если камень его за ногу держал. Но они не хотели портить такую хорошую сказку и думали: что же тут правда?

А доктор хитро улыбнулся и, не дождавшись ответа, сказал:

– Правда здесь такая же большая, как тот камень… Без лома не поднимешь. Хорошо, что человек копал колодец, черпал воду, поле поливал, но плохо, что думал только о червяке и забыл порадоваться тому, что есть. Ясно вам? Вот Витукас был здоров, мог бегать по лугам, по лесу. Мог кататься на коньках, и лыжах, а он – раз! – и сунул ногу под машину. Со скуки…

– Я еще поправлюсь! – перебил Витукас.

– Оба поправитесь, – согласился доктор. – Только смотрите у меня! Чтоб обежали все холмы, чтоб узнали, где подснежники, где черника, где грибы. И чтобы не говорили: «Как скучно я живу».

Но фантазия в сказке доктора была куда занимательнее для детей, чем правда, которую втолковывал им доктор. Почувствовав это, он махнул рукой, потрепал Расяле по щеке и ушел.

МИКАС-РАЗБОЙНИК

Неделю спустя Расяле все-таки собралась домой. Гедрюс наощупь нашел ее ручонку, сказал: «Прощай» и поцеловал сестру во влажную от слез щеку. Мама утешала, через несколько дней доктор снимет повязку с глаз, и Гедрюс снова сможет видеть и гулять по двору.

«Ах, если бы дни и правда были всегда днями!» – думал Гедрюс. Он бы целыми часами сидел где-нибудь в лесу у муравейника и смотрел, как муравьи здороваются, касаясь друг друга усиками, как они выносят на солнце личинки и сообща одолевают врага, который их во сто раз сильнее. Он стал бы удить рыбу, читать, играть с котятами или смотреть, как ласточки лепят свои дома.

Будь у него глаза открыты, несколько одиноких дней пробежали бы как разноцветный поезд, где в каждом вагоне ждет тебя что-то новое, неожиданное. А теперь его ждут только черные, долгие – длиной в целый месяц – ночи. Без луны, без звезд, без тлеющих в траве светлячков.

Теперь и ему часто снились гномы. Он бродил с ними по дубравам и пел лихой марш Дилидона:

Иногда стонал Витукас, и сон рассеивался.

– Э-гей! Подождите! Не убегайте! – кричал Гедрюс гномам. – Поиграем еще…

Иногда они слушались его и снова появлялись среди пней и травы. Гедрюс догонял их и опять погружался в сказку.

Дни ползли, словно улитки, но все же Гедрюс наконец увидел добродушное лицо доктора, его седую бороду, сестру в белом халате и мальчика на костылях.

– Витукас! – узнал он, хоть до сих пор не видел его ни разу.

Но Гедрюс видел все словно сквозь туман, и доктор сказал, что ему придется носить очки.

В школу Гедрюс пошел в последний день учебного года. О пожаре и о том, как он спас сестру, знали все, и первоклассники и восьмиклассники. Вся школа смотрела на него с завистью и восхищением.

– Шу-шу-шу, – шушукались совсем незнакомые девочки из других классов: – Это тот самый мальчик, который чуть не сгорел.

– Который? Который?

– Вот тот, очкастый.

– Смотрите-ка… Такой маленький, а такой отчаянный!

Из всех похвал и добрых слов ему больше всего понравилось «отчаянный». Гедрюс как-то подтянулся, оживился, здороваясь, тряс за плечи приятелей, давал им посмотреть в свои очки, показывал отметины на руках и на щеке.

– Чепуха!.. – уверял он, как и полагается отчаянному. – Вот раньше были раны – это да! Волосы и то обгорели.

А в кармане нового пиджака, у лацкана, сидел мудрый Дилидон и шептал прямо в сердце:

– Гедрюкас, не задавайся: смотри, не задирай нос!

А как тут не задирать, если столько восхищенных глаз смотрят на твои очки и хотят узнать все подробности твоего подвига?

Чего он не успел рассказать сам, добавил товарищ по парте Микас-Разбойник. Жил Микас по соседству, был на пожаре и видел не меньше Гедрюса. Но Гедрюсу показалось, что Микас хочет умалить его заслуги: мол, если б не отец, они бы живьем сгорели – и Расяле и Гедрюс.

Тогда он толкнул Разбойника и сказал:

– Ты в огонь не лазил, ничего не знаешь и не говори!

– Знаю!.. – оправдывался Микас. – Я видел, как тебя выносили.

– А если видел, что же сам-то не помогал? – засмеялись вокруг. – Хорош товарищ!..

Микас-Разбойник что-то буркнул и сердитый уселся за парту.

Этот последний перед каникулами день был радостным для Гедрюса, а вот для Микаса – печальнее некуда. Он так ждал Гедрюса – это ведь был самый близкий его друг! Да и играть теперь не с кем (добавим, не у кого списывать диктанты и задачки). Словом, весна была не в весну. А Гедрюс пришел и, можно сказать, прогнал его… Разве он не знает, что Микас в поте лица трудился на пожаре: черпал из озера воду, таскал выброшенные из избы вещи? Он даже мог бы показать дыру на шапке, прожженную головешкой. А сколько раз бегал он к Расяле, чтобы узнать, как там Гедрюс, когда он вернется, и все просил передать привет от Микаса-Разбойника…

– Свинья! – прошипел Микас, когда Гедрюс уселся рядом.

А тот молчал, напыжившись, и даже головы не повернул.

– Между нами все кончено! – добавил Микас, вставая, так как в класс вошла учительница.

– Ну и хорошо! – откликнулся Гедрюс и вытянул шею, чтобы учительница сразу его заметила.

Увидела – как же не увидеть такого очкарика… спросила, как он себя чувствует, снова рассказала классу про пожар, хотя все и без нее это знали, и похвалила Гедрюса.

А у Гедрюса от счастья даже очки вспотели, и он тер их платком, как директор перед торжественным собранием. Хоть он целых три недели не ходил в школу и даже Микас, наверное, теперь знал больше его, учительница, разумеется, не оставила его на второй год.

– Гедрюс был хорошим третьеклассником, – сказала она. – Надеюсь, что он не обманет наших ожиданий и в четвертом классе. А вот его другу Микасу придется еще недельки две поучиться. По письму у него выходит двойка, по арифметике тоже вроде того… Так что его мы пока не будем называть четвероклассником.

– Разбойник плачет, – сказала одна девочка.