Оппозиция, или как противостоять Путину? - Кара-Мурза Сергей Георгиевич - Страница 15

«Отберите у Борового и Коржакова лозунг демократии — и Ельцину капут!» — уверен «Неизвестный». Какой год-то на дворе? Кто вспоминает о демократии? Только Сергей Адамович Ковалев в больнице под наркозом (да и то притворяется). А Ельцин — живее всех живых, не говоря уж о его режиме.

Меняет ли дело введение планирования? В принципе не меняет. Планирование— это технология, которая может служить и Рузвельту, и Гитлеру, и Сталину. Молоток, которым можно строить дом — или дробить черепа. Ни частной собственности в руках капиталистов, ни отчуждения пролетариев планирование не отменяет. Никакого отношения к социализму это, по большому, счету не имеет.

Теперь о рынке. Как это невинно: «рынок — для согласования спроса и предложения, только и всего». Когда я такое читаю, всегда закрадывается мысль, что тебя разыгрывают. Все-таки, о смысле рынка писали великие умы, начиная с Аристотеля. Утрясать спрос и предложение автомобилей и бюстгальтеров — функция чисто технологическая (как и у планирования). Главное же не это. Рынок создает человека! Каждого делает собственником: у одного капитал, у другого — только его тело. И он его выносит на рынок и продает в качестве рабочей силы. Еще рынок создает определенное общество, основанное на этой купле-продаже и конкуренции. Так что купля-продажа становится всеобъемлющей метафорой, смыслом этого общества — от политического рынка («демократия») до рынка любви (законная и морально оправданная проституция).

В этом вопросе нет ни проблемы идеалов, ни проблемы логики. Как говорил любимый актер демократов, «Лелек, это надо знать».

Сравнивая западную демократию со сломанным ножом («демократия без власти народа»), тот философ продолжил мысль о «диалектике исторического развития». В конце XX века, сказал он, нас захлестнул поток продуктов «без»: молоко без жира, кофе без кофеина, табак без никотина, социализм без Маркса, коммунизм без Ленина. Думаю, если бы Гегель это узнал, он бы уже не утверждал, что все сущее разумно.

1996 г.

Опять вопросы вождям

Четыре года я ставлю в статьях вопросы КПРФ. Я их не выдумываю— их задают люди на всех встречах, особенно во время выборов. КПРФ, как сфинкс, на вопросы не отвечает. Наконец я понял неприличие моего поведения и стал писать, не беспокоя вождей. Но тут меня включили в координационный совет Народно-патриотического союза России и дали мандат за подписью Г.А. Зюганова с почетным номером «7». Теперь уже я обязан высказаться о тех тезисах КПРФ, от которых зависит политика НПСР.

Секретарь ЦК КПРФ Н. Биндюков изложил на недавнем Пленуме ЦК предложения программной комиссии и группы ученых-экспертов по уточнению Программы КПРФ. В частности, он сказал: «Предлагается со всей определенностью заявить о том… что процесс становления буржуазного государства был завершен кровавым октябрем 1993 г.». Раз «со всей определенностью», значит, сами считают этот тезис важным.

Замечу сразу, что он входит в неразрешимое противоречие с другим тезисом КПРФ: «политический и социально-экономический курс, проводимый президентом и правительством, полностью обанкротился». Как же обанкротился, если удалось добиться главного— завершить становление принципиально нового, «своего» государства? Или Н. Биндюков считает, что Ельцин с Чубайсом строили коммунизм, да у них все вышло не так, как они хотели? Как можно по одному и тому же вопросу делать несовместимые утверждения? Или мы не должны принимать их всерьез? Но вернемся к главному утверждению — что завершен процесс становления буржуазного государства.

Я надеюсь, чтотов. Н. Биндюков искренне не понимает, насколько фундаментальное значение для судьбы КПРФ и всей оппозиции имело бы это положение, будь оно принято съездом КПРФ. На мой взгляд, это положение, неверное по самой своей сути, оказало бы к тому же крайне плохое воздействие и на политическую практику. Изложу сначала суть.

Очевидно, что советскому жизнеустройству и государству (что не одно и то же) нанесен тяжелейший удар. Допустим даже, что советское государство уничтожено, что, впрочем, вовсе не факт — имеется много признаков того, что оно во многом еще дееспособно, хотя и работает неявно и вопреки политическому режиму. Однако сделаем это необходимое для тезиса Н. Биндюкова допущение.

Значит ли это, что вслед за уничтожением советского государства произошло и даже завершилось становление государства иного типа? Совершенно не значит. Завершено или нет такое становление — вопрос, ответить на который можно только изучив состояние всех необходимых для государственности институтов.

Я утверждаю, что становление нового государства не только не завершено, но и весь этот процесс забуксовал очень далеко от финиша. Более того, многие из рыхлых структур новой государственности начали распадаться (а во многих случаях уничтожаться самим режимом ради предотвращения срочных угроз).

Начнем с главного, предельного признака государства — системы легитимного насилия. Теоретики государственности недаром ввели этот термин — «легитимное», а не просто «законное». Легитимна только та власть, которая в общественном сознании превратилась в авторитет. То есть когда использование этой властью насилия оправдано не просто законом (под дулом пистолета любой парламент наштампует каких угодно законов), а и господствующими в данном обществе представлениями о правде. Когда внутренний голос человека скажет: «Эта власть — от Бога» или что-то в этом роде.

Произошло ли это в России? Ни в коей мере, и даже напротив. Все эксперименты режима по легитимации нового типа насилия показали, что общественное сознание их отвергает. Попытки идти напролом (весь 1993 год) лишь ускоряли «развод» народа с тем государством, которое пытался построить режим Ельцина. Несоветский тип насилия легитимным не стал. Ну, переодели часть милиции в иностранные картузы — и сами милиционеры их стесняются. Средний же человек сразу добреет, увидев милиционера в форме с русским силуэтом. Кадры милиции в массе своей подчеркнуто ведут себя так, будто они сохраняют культурный тип советской милиции, а не полиции буржуазного государства.

Важен уже тот символический факт, что в обращении между одетыми в форму людьми политический режим не осмеливается устранить слово «товарищ». Когда Ельцин посещает даже Таманскую дивизию, он вынужден проглатывать обращение «товарищ президент». И это — не мелочь. Вспомните переход от царской полиции и армии к советской милиции и Красной армии. Вот там можно было говорить, что произошло становление нового государства (по этому признаку).

Другое дело, что политический режим тайно способствует формированию иных институтов насилия — охранных служб, преступных групп, наемных убийц и пр. Повторяет путь латиноамериканских диктатур. Но это вовсе не признак становления государства. Это— признак криминализации власти, которая не смогла достичь легитимации. Не всякое насилие есть признак государственности, а появление организованного преступного насилия как раз и говорит о том, что становление нового государства не состоялось и вряд ли состоится.

Мы даже видим редкое в истории явление: власть демонстративно пресекает попытки восстановить государство. Вспомните, как на глазах всей страны третировали перед телекамерами должностных лиц, которых сама их служба заставляла быть государственниками — министра Куликова, генпрокурора Скуратова. Это — акты, противоестественные для любого государства. Таков же смысл постоянного и планомерного очернения в глазах общества депутатов Думы — вовсе не как оппозиции, а именно как важнейшего института государства (а уж тем более государства буржуазного, которое немыслимо без сильного парламента).

Второй признак государства — идеология. Для буржуазного государства это признак абсолютно необходимый, ибо в прежних, сословных государствах обходились религией. И религия, и идеология в интересующем нас плане есть тот свод представлений о мире, человеке, обществе и власти, который принимается большинством граждан и убеждает их в том, что данная власть— праведна. Это и есть легитимация власти, без которой нельзя говорить о становлении государства.