Бунт в "Зеленой Речке" - Уткин В. - Страница 35

Клод обвел взглядом своих соседей по столу и лишний раз убедился, что не чувствует себя в безопасности и не ощущает голоса крови. Еще бы: полумужчина, полубелый, получерный; не удивительно, что все шишки на него.

Они сидели за шесть столиков от входа в полупустую столовую. После распоряжения Хоббса насчет изоляции вертухаи водили заключенных из блока „В“ на обед посменно: сначала едят зэки с одной стороны прохода, потом с другой. Администрация побаивалась напряжения, нарастающего в людях типа Джонсона. Большинству вертухаев приказ Хоббса тоже пришелся не по вкусу: лишняя головная боль, лишнее озлобление контингента, больше шансов на возникновение неприятностей. Клод считал, что для нормального среднего вертухая лучшая тюрьма — это та, в которой нет ни одного зэка. Ну, или отсиживают несколько богатых наркоманов, которым можно из-под полы продавать наркоту.

Зэк с первого яруса по кличке Зеленый подошел к Стоукли и передал ему клочок бумаги. Джонсон начал медленно читать. Клод, не поворачивая головы, искоса взглянул через плечо Стоукли:

„Стоук, док свой парень. Сделай для него то, что он просит.

Уилсон“.

Стоукли заметил уловку Клода и, затолкав записку в нагрудный карман рубашки, посмотрел в глубь столовой: Клейн, опустив руки, уже ждал здесь.

Джонсон повернулся к Зеленому:

—Чего ему?

—Говорит, хочет потолковать с Клодом, — ответил Зеленый.

Стоукли, скривив зубы, повернулся к Туссену:

—Что за фигня?

Клод развел руками.

—Не знаю.

Ему было не по себе: он хотел поговорить с Клейном, но только не у всех на виду. Правда, во время изоляции это, по-видимому, единственная возможность пообщаться. И вообще, черт возьми, почему он не имеет права говорить с кем хочет? Но так и не высказавшись вслух, он понял, что вообще никаких прав не имеет.

—Я слыхал, будто Клейн спас Уилсона, когда он загибался в карцере, — вспомнил Майрс.

—Я поверю в это только тогда, когда услышу это от самого Уилсона, — огрызнулся Стоукли, затем, пожав плечами, обратился к Зеленому: — Если у него хватило куража попросить, пусть подойдет.

Зеленый подошел к Клейну и что-то ему сказал, Доктор направился к столику, за которым сидел Стоукли со своей компанией. Он вел себя осмотрительно, но не казался напуганным. Клод даже позавидовал ему.

Соблюдая формальности, Клейн первым делом обратился к Джонсону:

—Джонсон.

—Клейн, — ответил Стоукли. — Чем могу?

—Я бы хотел поговорить с Клодом, — сказал Клейн. — Если ты не возражаешь.

Самолюбие Стоукли был удовлетворено, и он кивнул в сторону соседнего столика в метре от них:

—Присаживайся.

Пластмассовый стул был привинчен к полу, и Клейн не мог его отодвинуть; поэтому он пристроился на краешке стула, поближе к Клоду. Тот встал и пересел за столик Клейна, напротив него, тут же заметив, что Джонсону это не понравилось. Зато Клод был доволен: кажется, это его первый самостоятельный шаг, предпринятый без позволения Стоукли с того самого времени, как его, Клода, перевели в блок „B“.

С искренней радостью Клейн улыбнулся Туссену:

—Как дела, Клод?

—Хорошо. — Туссен понимал, что Джонсон, ковыряясь в своей тарелке в то время, как его соседи затеяли спор об исходе сегодняшнего матча между „Лейкерс“ и „Нике“, прислушивается к их разговору. — Нет, в самом деле хорошо. Конечно, это сучья изоляция… Но вернуться обратно в этот блок, к браткам, вернуться к своим, это здорово…

—Я очень рад, — сказал Клейн.

Клод внезапно перепугался, что Клейн передаст его слова Эгри. Нев ему тогда губы отрежет… Да нет, Клейн не из таких. Он мужик умный. Туссену хотелось сказать: „Слушай, если Эгри спросит обо мне…“, но он не мог при Джонсоне. Ему казалось, что он идет по канату над двумя резервуарами с водой, причем в одном резвились акулы, а в другом — пираньи. Никто не знал правды — никто, кроме него самого и Хоббса. Туссену хотелось рассказать Клейну, как Грайрсон вызвал его якобы для сеанса групповой реабилитационной терапии, а на самом деле завел в какую-то кладовку, где Клода поджидал Хоббс. И как сам начальник тюрьмы пообещал, что если Клод бросит свои трансвеститские штучки и вернется в блок „В“, то он даст ему шанс на освобождение. И неплохой шанс! А это значит, что он, Клод Туссен, сможет зайти к Альфонсо и что сосать теперь будут ему… Клоду очень хотелось услышать от Клейна слова одобрения и, возможно, совет насчет поведения на заседании комиссии по освобождению, но Стоукли был начеку.

—Здорово на вас Хоббс вызверился, ребята, — сказал Клейн.

—Ничего, мы выдержим все, что этот гад на нас навалит, и еще немного, — вмешался Джонсон.

Клейн повернулся к нему:

—Не сомневаюсь. Но сдается мне, Хоббс задумал какую-то пакость — уж не знаю какую. Он ведь больной. На голову.

Клоду внезапно стало нехорошо.

Стоукли фыркнул:

—Ха, Клейн, не нужно доктора, чтобы об этом догадаться. Убить этого Хоббса мало.

—Возможно, — согласился Клейн.

Клод почуял ссору, да и разговор о Хоббсе его нервировал.

—Ничего, как сказал Стоук, мы все выдержим, — вмешался он. — А как дела у вас?

—Мое ходатайство удовлетворили, — ответил Клейн. — И завтра меня отпускают.

Клод был ошеломлен и напуган. Все его бросают. Клейн был единственным человеком, с которым Клод мог поговорить в самые тяжелые минуты, когда необходимость, притворившись женщиной, жить в постоянном страхе от непредсказуемых вспышек гнева Эгри доводила его до ручки. Частенько, будучи Клодиной, он прибегал в камеру Клейна и плакал в ней, как в исповедальне. Эгри против этого не возражал, как и против всего, что еще глубже укореняло в сознании Клода представление о себе, как о женщине. А капризы и плач в жилетку врача полностью соответствовали представлению Нева о стандартах женского поведения. По той же причине Клод регулярно устраивал Эгри сцены по поводу содержания камеры в опрятном виде, хотя на самом деле ему было глубоко плевать. И даже здесь, в блоке „B“, лишь от сознания, что Клейн где-то здесь поблизости, в Клоде росло чувство уверенности. И вот теперь доктор уходит… Клод сглотнул свою горечь, но не так быстро, чтобы Клейн ее не заметил.

—Я напишу тебе, — сказал он. — Сразу, как устроюсь.

—Это будет первое письмо, которое я здесь получу, — ответил Клод, изображая на лице широкую улыбку. — Старина, так это здорово! Вот это новость так новость…

Ему очень хотелось похвастаться перед Клейном и своими перспективами освобождения, но он не посмел: Стоукли врубится, как Туссен их использовал, и покажет ему, где раки зимуют. Поэтому он просто энергично потряс руку доктора.

—Здорово, — повторил он.

—Вот я и решил засвидетельствовать тебе мое почтение.

Сердце Туссена сжалось. Почтение… Клода Туссена не уважал никто. Пока он был „женой“ Эгри, люди лизали ему задницу, потому что знали, что он — или она — может устроить им пакость, нажаловавшись Эгри. Временами она так и поступала — просто, чтобы показать, на что способна. Но его все равно не уважали. Люди просто боялись Эгри.

—Спасибо, Клейн, я… — Клоду не хватало слов. — Я хочу сказать, удачи вам, дружище. Аккуратнее там, на воле.

—Постараюсь, — пообещал Клейн. — Побегу-ка я, чтобы не опоздать к третьей поверке — не хотелось бы оказаться в штрафниках накануне освобождения.

—Конечно, — согласился Клод, борясь с комом в горле.

Клейн встал из-за стола:

—Когда выйдешь, встретимся.

Клод тоже поднялся на ноги:

—Можете не сомневаться, приятель.

—Ну, пора. — Клейн протянул руку, и Клод пожал ее еще раз. Клейн улыбнулся.

И тут от задних ворот, ведущих в столовую, донесся вопль: дикий, прерывистый вопль, пронзивший Клода своей самой высокой нотой, перейдя в отчаянное, захлебывающееся всхлипывание.

Клейн повернул голову: улыбка на его лице растаяла, уступив место неприкрытому ужасу. Клод посмотрел в направлении его взгляда.

—Пропустите раненого человека!

В центральном проходе, полушагая, полуобмякнув на руках двух обхвативших его человек, показался Сонни Уэйр из блока „A“ — мелкий воришка-краткосрочник, грешивший, по слухам, доносами. Правой рукой он баюкал пенек вместо левой, отрезанной пятнадцатью сантиметрами ниже локтя. Весь залитый кровью, с лицом, искаженным болью и страхом. Рот причудливо кривился, втягивая воздух для очередного вопля.