Бастард - Башибузук Александр - Страница 47

— Тук, Франсуа! Бегом ко мне! Купаться будем! — заорал я, принявшись стягивать ботфорты.

— О, это дело! — радостно заявил Тук, который стал гораздо чистоплотнее под моим влиянием. И тоже стал раздеваться.

— А тебе что, особое приглашение надо? — спросил я мальчишку и, не дожидаясь ответа, приказал: — А ну, скидывай одежонку.

— Я попозже, — пояснил Франсуа. — Я тут добро посторожу. Негоже без присмотра оставлять. Да и посуду надо помыть.

— Ну, как знаешь. — Я попробовал ногой воду и с разбегу прыгнул в реку. Вынырнул и погрозил кулаком мальчишке: — Чтобы потом обязательно вымылся. Смотри мне!

— Обязательно… — Франсуа собрал посуду и ушел за камыши, напоследок пояснив свои действия: — Я подальше мыть буду, вы же здесь купаетесь, ваша милость, так что не буду воду поганить.

— Тук, тебе не кажется, что он немного странный? — поинтересовался я у шотландца, уже обсыхая на берегу.

— Не… монсьор. Я с ним поговорил. Просто мальчишкой отец не занимался. Одна матушка. В монастырь его готовили, вот он и неприспособленный. Ничё… Жилка, кажись, в нем есть, а дурь я из него быстро выбью. Шкура у него, чай, не железная. Хороший парень, монсьор, не сомневайтесь. Все на лету схватывает. А хилый, потому что наголодался. На моего покойного братишку похож… — неожиданно добавил Тук и смутился.

Ага… Вот и объясняется расположение шотландца к Франсуа. Хотя ничего плохого я в этом не вижу.

— Смотри сам. Осторожней с ним пока. Совсем же хиленький… Вот отожрется, тогда и бери в оборот.

— Ага… — Шотландец быстро плел из ивовых прутьев какую-то конструкцию.

— Это ты на рыбу?

— Ну да. Свеженькой побалуемся.

— Это дело.

Меня прямо подмывало порыбачить, но как-то я крючками и лесой позабыл запастись в Тулузе. И как назло, булавки подходящей нет. Ничего, как до первого кузнеца доберусь — закажу. Рыбалить я люблю, дворянское положение и Средние века вокруг совсем не повод забрасывать любимое занятие.

Из кустов вылез Франсуа. Он нес отдраенную до блеска посуду, а по влажной одежде и мокрым волосам было видно, что он действительно купался.

— Вымылся?

— Я это… когда мыл, в воду свалился, вот и пришлось заодно искупаться. — Паренек тряхнул мокрыми волосами и, глянув на меня, опять слегка покраснел.

— Да что ты постоянно краснеешь, парень? — Я голяком развалился на песке позагорать под вечерним солнышком, а бельишко вывесил на кусты подсушиться. — Прям девчонка какая. Стой… А ты уже девок пробовал?

— Пробовал… и не одну! — важно заявил Франсуа и поспешил ретироваться.

Врет пацан… Однозначно врет. Ну ничего, это дело поправимое. В первом же городе станет паренек мужиком. Лично за уши в бордель оттащу. И куда стеснительность денется…

Тук, к моему большому удивлению, наловил по камышам своей примитивной плетенкой полтора десятка средних — сантиметров по сорок длиной — речных угрей.

Тут я не удержался и, хотя уже начинало смеркаться, принялся за готовку. Рыбу выпотрошил и вымыл под моим присмотром Франсуа. Затем я уже сам, присыпав тушки солью с перцем и сушеными травками, завернул их в лопухи и плотно обмазал глиной. Ну и в костер, конечно.

Тук, и особенно Франсуа, следили за мной со священным трепетом. Ничего себе! Сам господин решил их накормить.

Через полчасика, после того как я расколотил запекшуюся глину и раздался божественный аромат испеченной рыбы, нас уже не смог бы оторвать от еды сам Всемирный Паук со всем своим войском.

Сказать, что рыба получилась вкусная, — ничего не сказать. А с винцом… В общем, божья благодать и пища богов.

С набитыми желудками завалились спать. На этот раз я все же решил выставить посты. И так пока филонили безбожно. Когда-нибудь такая беспечность выйдет нам боком.

Первым дежурил Франсуа, его я обязал нести службу до полуночи. Все равно больше не высидит, парень на глазах засыпал. Вооружил его арбалетом, но главным оружием у пацанчика являлся голос. Он должен был вопить как резаный при малейшей опасности. После Франсуа бдит Тук, почти до рассвета. Сам вызвался. А затем уже я.

Часы отсутствовали, так что пришлось обойтись луной. Но, думаю, справимся.

Сон пришел, как всегда, незаметно…

— Почему вы уезжаете, мама? Неужели нельзя не подчиниться? — с отчаянием обращался я к очень красивой женщине, одетой в глухое черное платье и с такого же цвета покрывалом на голове. Женщина поражала своей красотой, хотя ей было уже далеко за сорок. Правильные тонкие черты лица и огромные синие глаза с длинными пушистыми ресницами делали ее похожей на сказочную фею.

— Так надо, сын… — Моя мать осторожно промокнула батистовым платочком набежавшую слезинку. — Я знала, что ты придешь меня проводить, мой мальчик.

— Я тебя увезу…

Мать прервала меня жестом руки и строго сказала:

— Я тебе уже сказала. Так надо. Ты уже не маленький и должен понимать. Нашему роду нужен наследник. Законный наследник. У твоего отца есть единственный путь заставить понтифика отозвать отлучение.

— Я понимаю, но очень хочется постоянно видеть тебя рядом, мама…

— В моих мыслях мы всегда рядом, сын… — Изабелла д’Арманьяк опять промокнула глаза и печально, ни к кому не обращаясь, сказала: — Мои дети — мой самый большой грех и одновременно самая большая любовь.

— Не говори так. Дети не могут быть грехом!

— К сожалению, могут. — Контесса встала. — Мне уже пора, Жан. Заботься о брате и сестре.

— Не упоминай при мне этих свиней. Они не удосужились даже прийти проводить тебя. Они… Они осудили отца и собрались просить милости у Паука. Ты представляешь!

— Ты их должен понять! Вы все в очень тяжелом положении, даже несмотря на то что отец признал вас. В любой момент это решение могут оспорить.

— Я должен только тебе и отцу за свою жизнь, мама! Не говори мне больше об этих отступниках.

— Жан! — Мать с мольбой воздела руки. — Вы должны быть вместе!

— Этому никогда не бывать. Идем, я помогу тебе спуститься по лестнице. И знай, матушка, я обязательно приеду к тебе в Барселону…

Сон прервался сам по себе, и я, почувствовав что-то мокрое на щеке, с удивлением понял, что плакал во сне.

Усилием воли прогнал накатившую грусть и, приподнявшись, осмотрелся.

Еще было совсем темно; Тук сидел возле тлеющего костра и что-то тихо напевал под нос, Франсуа, свернувшись комочком, спал у него под боком. Лошади, привязанные к деревьям, тревожно всхрапывали и беспокойно перебирали ногами.

— Тук, что с конями?

— Зверя, наверное, чуют, вот и пугаются. Чего вы так рано, монсьор, встали? Еще пару часиков спокойно можете почивать.

— Заснешь тут с вами. Раздувай костер. — Я встал и натянул ботфорты. — Тревожно мне что-то, шотландец. Шевелись, шевелись и мальчишку буди…

— Как скажете. — Тук подбросил веток в угли и стал махать шитом, раздувая огонь.

Я выбрал себе из кучи хвороста сук потолще и сунул его в костер. За факел сойдет… что же такое чувство пакостное…

Костер стал разгораться, темнота понемногу отступала, но вдруг сразу в нескольких местах вокруг нас раздался хриплый переливистый вой, между деревьями стали мелькать красные парные огоньки, а отблески разгорающегося костра начали выхватывать из темноты юркие приземистые тени.

— Волки, мать твою!.. — заорал я, выхватил эспаду и побежал к лошадям. — Коней вяжи покрепче, живее…

— Слушаюсь, ваша милость! — Тук подскочил ко мне.

В одной руке он держал палаш, в другой — горящий смоляной сук. За спину он закинул сразу два взведенных арбалета.

— Держи другую сторону, — приказал я шотландцу и вдруг с ужасом осознал, что не вижу Франсуа. — Где парень, Тук?

— Да кто его знает? — Скотт напряженно всматривался в темноту. — Может, на дерево взобрался?

— Здесь я, ваша милость. — Из кустов появился Франсуа, таща за собой большую корягу.

Поднапрягся и закинул ее на костер. Затем выхватил кинжал и стал рядом с нами.

— Возьми лучше глефу. — Шотландец ногой подвинул к мальчику лежащее на земле оружие. — Только не руби, а коли, старайся близко не подпускать.