Певец во стане русских воинов - Жуковский Василий Андреевич - Страница 74

А душу из темницы тела я

Не властен вырвать: вновь оно,

В куски изорванное, воскресает.

Так я скитаюся, и нет, ты скажешь,

Страшней моей судьбы. Но ведай: если

Моя судьба не изменилась, сам я

Уже не тот, каким был в то мгновенье,

Когда проклятье пало на меня,

Когда, своей вины не признавая,

Свирепо сам я проклинал того,

Кто приговор против меня изрек.

Я проклинал; я бешено бороться

С неодолимой силою дерзал.

О, я теперь иной!.. Тот, за меня

Поднятый к небу, мученика взгляд

И благодать, словами Богослова

В меня влиянная, переродили

Озлобленность моей ожесточенной

Души в смирение, и на Голгофе

Постигнул я все благо казни, им

Произнесенной надо мной, как мнилось

Безумцу мне, в непримиримом гневе.

О, он в тот миг, когда я им ругался,

Меня казнил, как бог: меня спасал

Погибелью моей, и мне изрек

В своем проклятии благословенье.

Каким путем его рука меня,

Бежавшего в то время от Голгофы,

Где крест еще его дымился кровью,

Обратно привела к ее подошве!

Какое дал мне воспитанье он

В училище страданий несказанных

И как цена, которою купил я

Сокровище, им избранное мне,

Пред купленным неоценимым благом —

Ничтожна! Так, перерожденный, новый,

Пошел я от Голгофы, произвольно,

С благодарением, взяв на плеча

Весь груз моей судьбы и сокрушенно

Моей вины всю глубину измерив.

О, благодать смирения! о, сладость

Целительной раскаянья печали

У ног спасителя! Какою новой

Наполнился я жизнию; какой

Во мне и вкруг меня иной открылся

Великий мир, когда, себя низвергнув

Смиреньем в прах и уничтожив

Все обаяния, все упованья

Земные, я бунтующую волю

Свою убил пред алтарем господним,

Когда один с раскаянной виною

Перед моим спасителем остался!

Блажен стократ, кто верует, не видев

Очами, а смиренной волей разум

Святыне откровенья покоряя!

Очами видел я; но вере долго

Не отворяла дверь моей души

Бунтующая воля. Наконец,

Когда я, всю мою вину постигнув,

Раскаяньем терзаемый, был брошен

К ногам обруганного мною бога,

Moeй судьбы исчезла безотрадность;

Все изменилось. Тот, кого безумно

Я отрицал, моим в пустыне жизни

Cопутником, подпорой, другом, все

3eмное заменившим, все земное

Забвению предавшим, стал;

За ним, как за отцом дитя, пошел я,

Исполненный глубоким сокрушеньем,

Koторое, мою пронзая душу,

К нему ее глубокую любовь

Питало, как елей питает пламя

В лампаде храма. И мою в него

Я веру всею силою любил,

Как утопающий ту доску любит,

Которая в волнах его спасает

Но этот мир достался мне не вдруг.

Мертвец между живыми, навсегда

К позорному прикованный столбу

Перед толпой ругательной колодник,

Я часто был тоскою одолеваем;

Тогда роптанье с уст моих срывалось;

Но каждый раз, когда такой порыв

Души, обиженной презреньем горьким

Людей, любимых ею безответно,

Меня крушил, мне явственней являлось

Чудовище моей вины, меня

Пожрать грозящее, и с обновленной

Покорностью сильней я прижимался

К окровавленному кресту Голгофы.

И наконец, по долгой, несказанной

Борьбе с неукротимым сердцем, после

Несчетных переходов от падений,

Ввергающих в отчаянье, к победам

Вновь воскрешающим, по многих, в крепкий

Металл кующих душу, испытаньях,

Я начал чувствовать в себе тот мир,

Который, всю объемля душу, в ней

Покорного терпенья тишину

Неизглаголанную водворяет.

С тех пор во мне смирилось все. Что

Желать? О чем жалеть? Чего страшиться?

На что тревожить страждущее сердце

Надеждами? Зачем скорбеть, встречая

Презрение иль злобу от людей?

Я с ним, он мой, он все, в нем все, им все;

Все от него, все одному ему.

Такое для меня знаменованье

Теперь прияла жизнь. Я казнь мою

Всем сердцем возлюбил: она моей

Души хранитель. И с людьми, меня

Отвергшими, я примирился, в сердце

Божественное поминая слово:

«Отец! прости им; что творят, не знают!»

Меж ними ближнего я не имею,

Но сердце к ним исполнено любовью.

И знай, пространства нет здесь для меня

– Так соизволил бог! – в одно мгновенье

Могу туда переноситься я,

Куда любовь меня пошлет на помощь;

На помощь – но не делом – словом, что

Могу я сделать для людей? не словом

Бродяги – нет, могущественным словом

Утехи, сострадания, надежды,

Иль укоризны, иль остереженья.

Хотя мне на любовь всегда один

Ответ: ругательство или презренье;

Но для меня в ответе нужды нет.

Мне места нет ни в чьем семействе; я

Не радуюся ничьему рожденью,

И никого родного у меня

Не похищает смерть. Все поколенья,

Одно вслед за другим, уходят в землю:

Я ни с одним из них не разлучаюсь,

И их отбытие мне незаметно.

Любовью к людям безнаградной – я

Любовь к спасителю, любовь к царю

Любви, к ее источнику, к ее

Подателю питаю. И с тex пор,

Как этот мир любви в меня проникнул,

Моя любовь к ним есть любовь к тому,

Кто первый возлюбил меня: любовь,

Которая не ищет своего,

Не превозносится, не мыслит зла,

Не знает зависти, не веселится

Неправдою, не мстит, не осуждает;

Но милосердствует, но веру емлет,

Всему, смиряется и долго терпит.

Такой любовию я близок к людям,

Хотя и розно с ними несказанной

Моею участью; в веселья их

Семейств, в народные пиры их

Я не мешаюся: но есть одно,

Что к ним меня заводит: это смерть,

Давно утраченное мною благо,

Без ропота на горькую утрату,

Я в круг людей вхожу, чтоб смертью

В ее земных явленьях насладиться.

Когда я вижу старика в последней

Борьбе с кончиною, с крестом в руках,

Сначала дышащего тяжко, вдруг

Бледного и миротворным сном

Заснувшего, и вкруг его постели

Стоит в молчании семья, и очи

Ему рука родная закрывает;

Когда я вижу бледного младенца,

Возвышенного в ангелы небес

Прикосновением безмолвной смерти;

Koгда расцветшую невесту, дочь,

Похищенную вдруг у всех житейских

Случайностей хранительною смертью,

Отец и мать кладут во гроб; когда

В тюремном мраке сладко засыпает

Последним сном измученный колодник;

Когда на поле боя, перестав

Терзаться в судорогах смертных, трупы

Окостенелые лежат спокойно —

Все эти зрелища в меня вливают

Тоску глубокую; она меня,

Как устарелого скитальца память

О стороне, где он родился, где

Провел младые дни, где был богат

Надеждами, томит; и слезы лью

Из глаз, и я завидую счастливцам,

Сокровище неоценимой смерти,

Его не зная, сохранившим. Есть

Еще одно великое мгновенье.

Когда я в кpyг людей, как их родной,

Как соискупленный их брат, вступаю:

С смирением презренье их приемля,

Как очистительное наказанье

Моей вины, я к тайне причащенья

Со страхом божиим и верой сердцем

Единым с ними приступаю. В час,

Когда небесные незримо силы

Пред божиим престолом в храме служат,

И херувимов братство христиан

Шестокрылатых тайно образует,

И, всякое земное попеченье

Забыв, дориносимого чинами

Небесными царя царей подъемлет,

В великий час, когда на всех концах

Создания в одну сливает душу

Всех христиан таинственная жертва,

Когда живые все – и царь, и нищий,

И счастливый, и скорбный, и свободный,

И узник, и все мертвые в могилах,

И в небесах святые, и пред богом

Все ангелы и херувимы, в братство

Единое совокупляся, чаше