Певец во стане русских воинов - Жуковский Василий Андреевич - Страница 47

Солнце, покуда я мчался, далеко за полдень); но карлик,

Прянув как кошка, дорогу коню заслонил, «Берегися, —

Я закричал, – раздавлю». Но урод, исковеркавшись снова,

Начал визжать: «Сперва заплати за работу; ты в пропасть

Вместе с конем бы слетел, когда бы не я подвернулся». —

«Лжешь ты, кривляка, – сказал я, – не ты, а этот источник

Нас сохранил от паденья. Но вот тебе деньга; оставь нас,

Дай дорогу». И, бросив одну золотую монету

В шапку уроду, поехал я шибче; но снова явился

Рядом со мной он; я шпорю коня; конь скачет, но сбоку

Скачет и карлик, кривляясь, коверкаясь, с хохотом, с визгом,

Высунув красный с локоть длиною язык. Чтоб скорее

С ним развязаться, бросаю опять золотую монету

В шапку ему; но с хохотом диким оскаливши зубы,

Начал кричать он: «Поддельное золото! золота много

Есть у меня! погляди! полюбуйся!» И в эту минуту

Мне показалось, что вдруг просветлела земная утроба;

Дерн изумрудом прозрачным сделался; взор мой свободно

Мог сквозь него проницать в глубину; и тогда мне открылась

Область подземная гномов: они гомозились, роились,

Комкались в клубы, вились, развивались, сгребали металлы,

Сыпали в кучи рубин, и сапфир, и смарагд и пускали

Вихри песка золотого друг другу в глаза. Мой сопутник

Быстро метался то вниз, то вверх; и ему подавали

Слитки огромные золота; мне показав их со смехом,

Каждый он в бездну бросал, и, из пропасти в пропасть со звоном

Падая, все в глубине исчезали. Тогда он монету,

Данную мною, швырнул с пронзительным хохотом в бездну;

Хохотом, шиканьем, свистом ему отвечали из бездны.

Вдруг взгомозилися все и, толпяся, толкаясь, полезли

Кверху, когтистые, пылью металлов покрытые пальцы

Все на меня растопорщив; вся пропасть, казалось, кипела;

Куча за кучей, гуще и гуще, ближе и ближе…

Ужас меня одолел; дав шпоры коню, без оглядки

Я поскакал… и не знаю, долго ль скакал; но очнувшись,

Вижу, что нет никого; привиденья исчезли; прохладно

Было в лесу, и вечер уже наступил. Сквозь деревья

Бледно мелькала тропинка, ведущая из лесу в город.

Взъехать спешу я на эту тропинку; но что-то седое,

Зыбкое, дым не дым, туман не туман, поминутно

Вид свой меняя, стало меж ветвей и мне заслонило

Путь; я пытаюсь объехать его, но куда ни поеду,

Там и оно; рассердившись, скачу напролом; но навстречу

Прыщет мне пена, и ливнем холодным я обдан, и рвется

Конь мой назад; ослеплен, промочен до костей, я бросаюсь

Вправо и влево, но все не могу попасть на тропинку,

Белый никак на нее не пускает меня. Попытаюсь

Ехать обратно – за мной по пятам он, но смирен и волю

Путь продолжать мне дает; но лишь только опять на тропинку

Взъеду – он тут, и опять заслоняет ее, и холодной

Пеной меня обдает. Наконец поневоле я выбрал

Ту дорогу, к которой меня он теснил так упорно;

Он унялся, но все от меня не отстал и за мною

Бледно-туманным столбом подвигался; когда же случалось

Мне оглянуться, то чудилось мне, что этот огромный

Столб с головой, что в меня упирались тускло и зорко.

С чудным каким-то миганьем глаза и кивала

Всякий раз голова, как будто меня понукая

Ехать вперед. Но порою мне просто казалось, что этот

Странный гонитель мой был лесной водопад. Наконец я,

Выехав из лесу, здесь очутился и встретился с вами,

Добрые люди. Тогда пропал и упрямый мой спутник».

Рыцарь кончил рассказ свой. «Мы рады тебе, благородный

Гость наш, – сказал рыбак, – но пора и о том нам подумать,

Как бы тебе возвратиться в город». Ундина, услышав

Эти слова, начала про себя тихомолком смеяться

С видом довольным. То рыцарь заметив сказал ей: «Ундина,

Разве ты рада разлуке со мною? Чему ты смеешься?» —

«Я уж знаю чему, – отвечала Ундина. – Отведай

Этот сердитый поток переплыть – верхом иль на лодке,

Как угодно – ан нет, не удастся! а морем… давно я

Знаю, что этого сделать нельзя; и отец недалеко

В море уходит с лодкой своею. Итак, оставайся

С нами, рад ли, не рад ли. Вот чему я смеюся».

Рыцарь с улыбкою встал, чтоб видеть, так ли то было,

Что говорила Ундина; встал и рыбак; а за ними

Вслед и она. И подлинно, все опрокинуто было

Бурей в лесу; поток разлился, и стал полуостров

Островом. Рыцарь не мог о возврате и думать, и должен

Был поневоле он ждать, пока в берега не вольется

Снова поток. Возвращаяся в хижину рядом с Ундиной,

Он ей шепнул: «Что скажешь, Ундиночка? Рада ль, что с вами

Я остаюся?» – «Полно, полню, – она проворчала,

Бровки нахмурив, – не вздумай тебя укусить я за палец,

Ты бы не то рассказал нам об этой несносной Бертальде».

Глава V

О том, как рыцарь жил у рыбака в хижине

Может быть, добрый читатель, тебе случалося в жизни,

Долго скитавшись туда и сюда, попадать на такое

Место, где было тебе хорошо, где живущая в каждом

Сердце любовь к домашнему быту, к семейному миру

С новою силой в тебе пробуждалась; и снова ты видел

Край родимый; и все обаяния младости, блага

Первой, чистой любви на могилах минувшего снова

В прежней красе расцветали, и ты говорил, отдыхая:

Здесь живется сладко, здесь сердцу будет приютно.

Вспомнив такую минуту, когда очарованной думой

Ты обнимал безыменное, тайное счастье земное,

Ты, читатель, поймешь, что должен был чувствовать рыцарь,

Вдруг поселившися в этом пределе, далеко от света.

Часто он с радостью тайной смотрел, как поток, свирепея,

День ото дня расширялся и остров все дале и дале

В море входил, разлучался с твердой землею; казалось,

Мир кончался за ним. На сердце рыцаря стало

Тихо, светло и легко. Рыбак был мудрец простодушный;

Зная людей, изведав тревоги житейские, бывши

Ратником сам в молодых летах, на досуге он много

Мог рассказать про войну и про счастье, несчастье земное;

Словом, он был живая летопись; время без скуки

Шло в разговорах меж старцем отжившим и юношей, полным

Пламенной жизни: мудрость смиренная, прямо из жизни

Взятая здравым рассудком и верою в бога, вливалась

В душу Гульбранда и в ней поселяла блаженную ясность.

Бодрый старик промышлял по-прежнему рыбною ловлей;

Был не без дела и рыцарь: в хижине, к счастью, нашелся

Старый доспех рыбака, самострел; его починивши,

С ним ежедневно рыцарь ходил на охоту; а вечер

Вместе все перед ярким огнем проводили, и полный

Кубок тогда частенько постукивал в кубок: в запасе

Было вино, и нередко с ним длилась беседа до поздней

Ночи. Но мирной сей жизни была душою Ундина.

В этом жилище, куда суеты не входили, каким-то

Райским виденьем сияла она: чистота херувима,

Резвость младенца, застенчивость девы, причудливость никсы,

Свежесть цветка, порхливость сильфиды, изменчивость струйки…

Словом, Ундина была несравненным, мучительно-милым,