Шесть тетрадок - Матвеева Людмила Григорьевна - Страница 2

— И почему обязательно по улице носиться? Ты что, уличный мальчик? Сядь и почитай Лермонтова. Я в твоём возрасте почти всего Лермонтова наизусть знала. А эти уличные беспризорники пускай бегают.

— Бабушка! — взмолился Мишка. — Я могу в тапках, мои парусиновые тапки совсем целые. Даже лучше, чем в ботинках. И почему беспризорники? У Сашки отец милиционер, у него наган настоящий.

— Господи боже мой, — вздыхает бабушка и натягивает на лампочку второй носок. — Наган! И это называется счастливое детство.

Бабушка перестаёт штопать и начинает нервно дергать себя за пальцы, за каждый по очереди, как будто хочет оторвать. Пальцы хрустят.

Папа не разрешает Мишке ссориться с бабушкой.

«Бабушка человек старого закала. Её не перевоспитаешь», — так сказал папа.

А разве Мишка собирается бабушку перевоспитывать? Разве ему больше нечего делать на этом свете? Да он и слова не сказал бы, удрал на улицу, и всё. Ну может быть, дверью хлопнул бы чуточку громче, чем нужно. Чтобы бабушка поняла, что он, Мишка, ни капли с ней не согласен насчёт счастливого детства.

Мишка молчит. Он хотел бы сказать бабушке, что ему совершенно всё равно, есть у него целые ботинки или только рваные с побелевшими носами. Ему безразлично, в подвале они живут или не в подвале. Не всё ли равно, на каком этаже жить? Очень даже хорошо они живут. Посреди комнаты стоит стол, за ним можно обедать и делать уроки. Клеёнка немного забрызгана чернилами — это когда у Мишки перо сломалось. Ну и что, если забрызгана? У них очень хорошо дома. Над этажеркой висит чёрное круглое радио. На окне — голубая занавеска, мама выкрасила марлю синькой, получилось очень красиво. Мама вообще молодец.

Он давно бы убежал во двор, но старые парусиновые тапки лежат за диваном, чтобы их достать, диван надо отодвинуть. А бабушка сидит на этом самом диване и хрустит пальцами. Она совсем несознательная, бабушка. Неизвестно, чему только их в гимназии учили. Один раз бабушка даже крестилась, когда папа болел, Мишка сам видел.

Наконец бабушка поднялась с дивана, открыла дверцу шкафа и сказала:

— Одежда плесенью пахнет. Я её во дворе на верёвке то и дело проветриваю, а она всё равно пахнет. Почему? Потому что живём в сыром подвале. Неужели так и не поживу в хорошей комнате? Так и умру в подвале?

Мишка подобрался к дивану, отодвинул его от стены и схватил тапки. Бабушка ничего не заметила. Она вздохнула и своим диктующим голосом продолжала:

— Теперь новое несчастье. Они надумали строить метро. Какое ещё метро? Мы жили и понятия не имели ни о каком метро — и ничего, не умирали. Только метро им не хватает, всё остальное у них в порядке. Это какой-то кошмар. Подкопают под дом, вообще провалимся в преисподню. Вспомните тогда мои слова. Знаешь, что мне сказал управдом Федяев?

Мишка быстро зашнуровывает тапочки. Бабушка не замечает.

— Сам домоуправ Федяев сказал: «Дом у нас ветхий. Не исключено, что провалимся». Вот что он сказал. А он знает, он, между прочим, управдом.

Бабушка победно уставилась на Мишку, откинув голову назад. Тут бы ему и бежать. А он не выдерживает и кричит:

— Слушаешь своего несчастного несознательного Федяева! Люди строят светлое будущее! Метро — наше светлое будущее! А ты ничего не понимаешь в светлом будущем!

— Господи, — сказала бабушка. — Совсем ребёнка с ума свели. Светлое будущее! Говорит, как репродуктор.

Бабушка обращается к папиному пиджаку в открытом шкафу и к маминому халату в горошек.

Мишка натягивает курточку.

— У нас будет лучшее в мире метро! Это героическая стройка! Историческая стройка! И мы построим!

— Ну, если ты построишь, — развела руками бабушка, — тогда конечно.

Мишка вылетел из дома и так хлопнул дверью, что у чайника на столе подпрыгнула крышка.

Универсальный берет

Никто уже не играет в салочки. Мишка видит, как все стоят, задрав головы, и кричат прямо в небо:

— Эроплан, эроплан! Посади меня в карман!

Конечно, правильнее кричать: «Аэроплан», но нам тогда казалось, что так складнее.

Мишка тоже смотрит вверх. Летит по голубому небу серебряный самолётик. За ним остаётся узкий белый след. Солнце ещё не опустилось за семиэтажный дом, и след становится в его лучах розовым.

Голоса весной особенно высокие и лёгкие.

— Эроплан, эроплан! Посади меня в карман!

Не просто шутливый крик. Это мечта о полёте. Если постоять так, задрав голову, посмотреть на самолёт, а когда он скроется из виду, просто посмотреть в синее небо, можно представить себе, что ты — отважный лётчик и твои надёжные руки крепко держат штурвал краснокрылой машины.

Мало ли что скажет отсталая бабушка? Что же теперь из-за этого расстраиваться?

Захочет Мишка и станет лётчиком. Или полярником. А в чём дело? Каждый может стать тем, кем мечтает.

Полярники высадились на льдину посреди ледовитых морей и ведут свои полярные исследования как ни в чём не бывало. Льдина растрескалась на куски, жизнь смелых полярников в опасности. А они не боятся опасности.

Нет, пожалуй, лётчиком всё-таки лучше.

Грохот на весь двор. Леденчик пинает ногой пустую консервную банку. Катится банка, звенит, стукается о стены в нашем узком дворе. Подбежал Сашка, тоже пинает банку, отнимает, ногой к себе подкатывает. И Борис рядом пыхтит. Вот и футбол.

— Эй, Мишка! Давай в футбол!

А Таня опять прыгает, быстро-быстро крутится верёвочка.

— Эй, Мишка! Чего стоишь? — Сашка подбежал к нему.

А Борис с Леденчиком банку пинают, и сами на Сашку косятся. Знают они этого Сашку: неожиданно кинется и отнимет банку. Банок в мусорном ящике сколько хочешь, но эта банка особенная, потому что они её уже начали ногами швырять. И когда начали, сразу стала особенная — самая громкая и самая весёлая банка на всём белом свете.

Но Сашка забыл про неё. Он на Мишку уставился.

— Мишка! Что это ты девчачью шапку надел? Смотри, Таня, Мишка-то девчачью шапку надел!

Мальчишки подошли поближе. И Таня прыгалки свернула и тоже подошла. Хочется ей узнать, почему это они свою игру бросили и над чем так громко смеются. Леденчик даже рот раскрыл квадратом и хохочет во всё горло.

Таня смотрит внимательно и серьёзно, дрожат длинные ресницы, как крылья чёрной бабочки.

Сашка наклонился, нарочно заглядывает Мишке в лицо.

— Мальчишка, а сам девчачью шапку надел.

— Она не девчачья, — говорит Мишка.

Он старается сделать безразличный вид. Очень неприятно, когда все над тобой смеются. И от этого смеха они — все вместе, а ты совсем один. А увидят, что злишься или обижаешься, хуже задразнят.

Другой мальчишка давно бы полез в драку. Дал бы подзатыльник Леденчику, подумаешь Леденчик. Что он, с ним не сладит, что ли? Борису с чужого двора тоже бы наподдал. Самому Сашке Пучкову отвесил бы хорошую плюху. Ну, даст и Сашка ему, подумаешь. Но Мишка не стал драться. Мишка не любит драться. Может быть, не умеет, может быть, боится. Но сам считает, что просто не любит.

Они смеются, а он говорит:

— Это не девчачья шапка, а универсальная беретка. Её можно носить летом и зимой, очень удобная вещь.

Синий берет надет на один бок. Мама купила его вчера. Правое ухо прикрыто, левое ухо наружу. Выбегая из дому, Мишка наспех напялил свой универсальный берет.

Сашка Пучков тянет руку к берету, но Мишка отводит его руку и сам отстраняется.

— Ничего себе, удобная вещь, — цедит Сашка.

Лицо у Сашки длинное и неподвижное. Он морщит свой маленький лоб, как будто размышляет над тем, что сказал Мишка. И оттого, что Сашка серьёзен, все понимают, что он их смешит. Сам не улыбнётся, а их хочет развеселить. И рады стараться — заливаются.

Таня Амелькина тоже улыбается. Потом отодвинула Леденчика локтем, подошла совсем близко к Мишке, смотрит на Мишкину голову и спрашивает:

— Миша, а почему у тебя на шапке буква? Буква зачем-то.

К берету сбоку приколота жёлтая медная буква «М». Брошка не брошка, значок не значок. Буква «М», и больше ничего.