Один на один - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 3

Может, он боится? Нет… Прошло то время… Да и раньше, если быть точным, он не боялся Федьки. Только удивлялся ему и старался убедить, уговорить его стать другим — ведь все рождаются хорошими! — и совсем не собирался сжимать пальцы в кулаки, чтобы врезать их туда, где нос, глаза, рот.

Но выхода не было. И Сева был рад. Был очень рад, и в этой радости было что-то от нервного возбуждения, но совсем немножко, чуть-чуть. Как он залепил ему! Как хорошо было видеть ошеломленное его лицо.

Сева хохотал громче всех, носился дикими прыжками и ни с того ни с сего вдруг стал бороться с Петькой Топорковым и в два счета положил его на лопатки на паркете. Он всегда знал, что не слаб — запросто таскал с рынка пудовые мешки с картошкой, — но кто же думал, что он просто силен? Наверно, и Вадим, их спортивный вождь, взял бы его в хоккейную команду, если бы кое-что знал.

Думает, если у тебя в плечах не косая сажень, так ты уж не способен ни на что… Да, из него не выпирают мышцы, и грудь не колесом… Ну и что с того? Зато он ловок и быстр.

Веселье продолжалось. Ну и смеху же было, когда Олег запустил пленку с записью коротких речей каждого!

Пленка открывалась его предисловием — он излагал цели этой записи: каждый должен сказать что-то самое важное для себя, и потом, ровно через десять лет, окончив институты, академии и техникумы, вернувшись сюда от станков, лабораторий и пультов управления ядерных подводных лодок, из рудников и геологических экспедиций — не дай бог, из тюрем и пивных! — они снова скажут все поочередно о своей мечте, запишут и запустят старую пленку. И сразу станет ясно, кто кем был и кем стал… Историческая запись!

Кончил свою речь он так:

— От имени спортсекции Дворца культуры горняков и своего папы (ее отец был директором дворца) слово имеет спортивная звезда Северска Ирина Семенкина!

Ира со смехом прорвалась к микрофону и, потряхивая золотистыми локонами, сверкая раскрасневшимися щеками, с отчаянным блеском серых глаз прокричала:

— Главное, что нужно в жизни, — энергия, воля и преданность в дружбе… Верно ведь? Я хочу, чтобы мы никогда не были кислыми, мелкими и слабыми, чтобы мы любили ветер, солнце и большую-большую дружбу…

Сева покосился на Вадима. Тот сидел в углу, крупный, большелицый, коротко подстриженный — вот у кого плечи-то! — и угрюмо смотрел на цветную керамику на стене. «Вот для кого она все это говорит, — подумал Сева, — а он по-прежнему плохо ее слушает…»

Кончила говорить Ира, и пленка опять донесла четкий голос Олега:

— А теперь слово имеет Мишка Лопатин… Прошу, Михаил.

— Ну чего вам? — неторопливо начал Мишка. — Нечего говорить, все ясно. Подам в наш техникум, стану мастером, ну, а дальше по батиным стопам — в рудник…

— Может, даже бригада отца будет под твоим начальством? — задал вопрос Олег.

— Вполне возможно, — охотно согласился Лопатин и умолк.

— А что нам скажет Боря Орехов? — спросил Олег. — Тоже пойдешь по отцовской линии — на обогатительную фабрику флотатором?

— Нет, он будет дробильщиком, — сказал Пирожков и застучал ключом по микрофону, изображая грохот дробильного цеха, и все почему-то засмеялись.

— Бросьте вы, — вмешался Мишка, — у него рост космонавта, и поэтому…

— …он первый высадится на Венере! — докончила фразу Ира, и от смеха у потолка закачалась люстра.

— И высажусь! — крикнул Боря. Это была самая короткая речь перед микрофоном «мага».

Говорили все. Хоть по три-четыре слова, но все. Это уже был фонодокумент, это уже «глаголила сама эпоха», как заявил Олег, одарив всех присутствующих улыбкой и двумя добрейшими ямками круглого лица.

Бежала пленка, донося хохот, реплики, скрип стульев, уговоры выступить — Олег по «рассеянности» забыл выключить «маг». Вот пропел петухом Петька, прококал, как курица, промяукал, проквакал — ни одного человеческого звука не было в его выступлении.

— Тоже ничего, — сказал староста Пирожков, — после столь интеллектуальных речей нужна и разрядка, пауза… Благодарю тебя, Петр, от имени класса.

Однако Петька не смутился — это было слышно по его голосу:

— Пожалуйста! Больше не надо? Я могу и по-собачьи, и по-тюленьи…

— Спасибо, Петенька, покамест не надо.

— Если надо будет — попросим, — вставила Вика, смуглая, красивая Вика, с тонкими золотыми сережками в ушах, с такими глазами, что и посмотреть на нее страшно. И лучше бы не смотреть. Что Сева и старался делать. Но с ней, кажется, все кончено: на той последней лыжной прогулке, когда они с ней встретили Пирожкова и Сева сказал ему все, что думал про него, тогда-то вот все и оборвалось у них. Он это почувствовал. Она держалась по-прежнему доброжелательно, но все было не то.

Вдруг «маг» разразился мелким смешком.

— Ты, Пирог, ты! — завопил Петька. — А ну, чего ты нам выдашь?

Староста «выдавал» вот что:

— Обзавелся техникой? Поздравляю тебя, Олег! Отличная машина. Теперь ты стал опасным человеком, того и гляди запишешь что-либо неположенное и прокрутишь, где не следует.

— Меряешь всех на свой аршин! — завопил Петька.

— Стоп! — осадил его Вадим.

— …Надеюсь, твоя техника, как и всякая современная техника, послужит на благо человечеству…

— А нельзя поближе к теме? — перебивая старосту, крикнул Шурка Сургучев, и это аккуратно отпечаталось на пленке, которая с мягким шелестом моталась с катушки на катушку.

— Можно, дорогой, можно, ненаглядный! — хихикнул Пирожков. — Я уверен, приятели, что мы далеко шагнем в жизни и принесем много пользы…

— …собственному карману! — вставил с пленки Сева и увидел, что Вадим, сидевший у стены, мужественно борется с улыбкой.

Сева не слышал, что ответил с той же пленки староста. До него лишь донесся взрыв хохота.

Сева подошел к окну и приоткрыл штору. На той стороне улицы, у фонаря, толклась группка мальчишек, среди них, конечно, был и Федька.

Сева задернул штору, а то ребята заметят, подумают чего… Он не боится больше Федьки. Не боится, и баста! Может, все стало наоборот. Иначе зачем тот притащил сюда целую свору подобных себе?

Начались танцы. «Маг» кидал им под ноги то «фокс», то вальс, то твист. Ребята хохотали, дурачились до упаду, и громче, резче всех смеялся Сева. Когда он танцевал с Кирой, его так и вело, так и тянуло к окну — стоят они там или ушли? Но, презирая себя, он старался держаться подальше от окна.

Никто, никто в этой шумной, отданной им на вечер квартире не знал, что дом под наблюдением, что он оцеплен.

Никто.

Никто, кроме Севы.

Быстро летело время. Стрелка часов подползла к десяти.

Мать Олега позвала ребят пить чай. Чай был вкусный, краснодарский. Из свежих пирожков с мясом так и капало масло, стоило чуть нажать; хрустели серебристые бумажки «Мишек косолапых». За столом было тесно; чай пили с хохотом, задевая друг друга локтями, иронизируя и веселясь. Олег всем улыбался и грозился принести сюда «маг» и записать все это шумное безобразие.

Потихоньку ребята стали расходиться.

И здесь Севе стало плохо. Нет, он не боялся, что Федькины дружки навалятся на него где-нибудь в темноте, — было неприятно, что он слишком много думает о них.

Первым уходил Пирожков.

— Куда так рано? — пытался удержать его, правда, не очень настойчиво, Олег.

— Дела. — Староста повертел возле лба пальцем.

И Сева увидел, какое напряженное стало у Вики лицо, как покраснели и без того смуглые ее щеки.

«Ну-ну, одевайся, — приказал ей про себя Сева, — чего медлишь? Он будет рад пройтись с тобой и до дому проводит. Он так тебя понимает… Ну чего же ты, дурочка, ведь не пойду с тобой. Не хочу, чтобы видела, как эти мальчишки… Впрочем, они, может, и не решатся напасть на меня, увидев, что я не один».

И сам чуть не заорал на себя: «Ты чего, боишься?»

— Адью! — сказал Пирожков, кланяясь и благодаря мать Олега и его самого, и шаркающей походкой, спиной вперед пошел к дверям.

Вика беспомощно оглянулась на него, потом — на Севу. «Ну чего ж ты? — подумал Сева. — Беги, беги, пока не поздно!» А сам знал, что Вика не побежит за Пирожковым. Знал, но легче от этого не становилось.