Лесная книга - Савин Виктор Афанасьевич "Горный" - Страница 7

По вчерашней заснеженной лыжне идти не было смысла. Наметив направление к дому, Семён пошёл снежной целиной. И не прямиком, а обходя густые ельники, крутые ложки. Вначале шёл весело, бодро, заломив шапку набекрень, и даже пел, пел о том, что приходило на ум. И не пел, а кричал от переполнивших его чувств. Кричал о том, что в сумке у него лежит дорогая шкурка, она придаёт ему силы, энергию, толкает лыжи вперёд, как мотор на голубом почтовом катере. Брат Гошка позеленеет от злости, когда увидит, что и Семён тоже принёс куницу. Теперь в колхозе в большом стойбище станут считать, что на Векшинском стане живут три настоящих охотника. При сдаче шкурок отец непременно скажет: это добыча старшего сына, Семена, а это — младшего, Георгия.

И вот Семён почувствовал, что устал, что ноги начинают сдавать. Вначале лыжи, казалось, скользили легко, плавно, а теперь стали глубоко зарываться в снег, вначале они были плоскими, а теперь сделались полукруглыми, как пряники, обсыпанные спрессовавшимся сахарным песком. И сколько его ни сбивай, он все нарастает и нарастает, и под пятками появились высокие каблуки.

Непрерывно падающий снег заслонял дали, горизонты и будто самого человека придавливал к земле. Лес повсюду казался скучным, однообразным и безжизненным.

Тоскливое настроение, охватившее Семена, передавалось и Звонкому. Пёс уныло шёл вслед за хозяином по лыжне. И хотя в стороне иногда слышался взлёт глухарей, стрекот сорок, а там, где шумят сороки, непременно есть кто-нибудь, не живой, то мёртвый — зря сороки не табунятся, — однако он не обращал на это внимания.

Чувствуя, что время перевалило за полдень, Семён присел отдохнуть на пне. Подкрепился сам, накормил собаку. Продуктов с собой было достаточно. Отец всегда говорит, отправляя сыновей на промысел: «Идёшь в лес на день, хлеба бери на неделю».

Отдых в дороге — лучший спутник, он ободрит тебя и добавит силы. Поднимаясь с привала, парень приласкал Звонкого:

— Теперь, дружок, недалеко и до дома. Скоро будет визирка, а по ней до нашего стана рукой подать.

Миновав некрутой ложок, юноша вышел на запорошённую пухлым снежком лыжню и подумал:

«Здесь, должно быть, проходил Гошка со своей Стрелой».

Свернул на лыжню и направился по ней к дому.

Вскоре стало смеркаться. Семён прибавил шагу, предвкушая тепло, уют, сытный горячий ужин.

Шедший все время по пятам Звонкий выбежал вперёд, вскинул скрученный в баранку хвост и весело помчался по лыжне.

«Дом почуял», — мелькнуло у парня.

Но лыжня вдруг оборвалась. Семена словно кто-то втолкнул в горячую, жарко натопленную баню. Звонкий суетливо бегал, обнюхивал старое, покинутое утром пепелище. Вот потухший костёр, вот берёза с дуплом, а вот и ель с пробитой дробью корой.

По спине у парня забегали мурашки, на глаза навернулись слезы. Он готов был разреветься. Вот тебе и на! Целый день шёл, шёл, с трудом преодолевал снежные пространства, думал ночевать дома, в тепле, а пришёл к разбитому корыту. Звонкий подбежал к нему, встал на задние лапы и лизнул в руку, придерживающую ружейный ремень.

Семён обнял пса и поцеловал в лоб.

— Милый мой друг! Вот как мы с тобой обмишурились: думали к дому идём, а сами кружили возле одного места.

К вечеру снегопад прекратился, с неба падала лишь редкая морозная пыльца, начинался верховой ветер, крепчал мороз. Положение Семена было незавидное. Но что поделаешь? Волей-неволей приходилось опять ночевать в лесу.

Натаскав большую кучу валежника, он разжёг костёр. А когда на месте костра остались лишь затухающие угли и горячая зола, он, как учил отец, навалил на пепелище толстый слой сырых еловых веток, лёг на приготовленную подстилку и накрылся скинутым с себя полушубком…

А дома, на Векшинском стане, началась тревога. Первым забил её Георгий. Вечером за ужином на второй день отсутствия брата он сказал отцу:

— Завтра пойду искать Семена. У меня какое-то нехорошее предчувствие. Он, наверное, заплутался.

Яков Тимофеевич возразил:

— Подождать надо. Не за белкой пошёл парень. Куница ему сразу не дастся.

— А найдёт ли он куницу-то?

— Как не найдёт. Я ему указал место. Обыденкой на Хрустальный не сбегаешь, теперь не лето.

— А погода-то?

— А что погода?

— То снег валил, а сейчас буран начался. Все дорожки, тропинки замело. В такую погоду трудно ориентироваться в лесу. Ни солнца на небе, ни далей на горизонте.

— Семён грамотный, семь классов окончил. Разберётся, поди, где юг, где север, где дом. Да у нас плутать-то негде: влево — река, вправо — река, а позади — горы. Куда ни пойди — везде стена. Не может Семён запутаться. Не маленький ведь.

Однако Георгий настоял на своём и рано утром собрался на поиски брата. Тогда решил пойти с ним и отец. И вот двое охотников с собаками вышли из дому. Над тайгой мела пурга, вихрила снег, кидала его путникам в лицо, в глаза, хватала за одежду, словно хотела задержать Векшиных, отбросить назад, не пустить в лес. Но есть ли на свете такая сила, которая сможет противостоять воле охотников! Ведь и слово-то «охотник» произошло от того, что люди, сильные духом, полные мужества, по своей воле, по охоте отправляются, пренебрегая трудностями и опасностями, на лесной промысел, на добычу зверей, птиц, на поиски богатств, доступных не каждому.

Когда Векшины зашли в густой ельник, направляясь по узкой просеке к Хрустальному ключу, здесь стало тихо. Свирепый ветер бушевал лишь вверху, хватался за острые пики деревьев, гнул их в бессильной ярости к земле, свистел, осыпал снег, но книзу спуститься не мог — могучая тайга свято хранила свой вечный покой.

— Тятька, видишь: Семён-то проходил тут, — сказал Георгий, показывая на снег перед собой.

— Ничего не вижу, только снег пушистый вижу, — ответил отец. — У тебя ум играет, тебе кажется.

— Ага, кажется! А ты посмотри лучше. Вот ведь. Где была лыжня, тут образовался едва приметный желобок.

— Какой тебе желобок! Свежего снега навалило толсто, а ты заметил желобок.

— А вот нагнись, погляди. В желобок-то скатились круглые, совсем белые снежные крупинки, как сага, нигде их незаметно, а в желобке видно. Вот, вот, как верёвочка вперёд тянется, прямая, ровная. Я же в школе-то был в кружке лыжников. А все лыжники должны быть следопытами.

— Ну-ну, — снисходительно сказал Яков Тимофеевич, — веди, коли так, по этой «верёвочке». Только сам-то не заплутайся. Это хорошо, что у тебя острый глаз. Охотнику он главный помощник.

Перед ложком, где протекает Хрустальный ключ, Георгий остановился.

— Тут моя «верёвочка» зарылась в сугробах, — сказал он отцу. — Дальше веди сам.

— То-то, парень! Выходит, следопыт выдохся. А вот там, в голове-то наледи, ты видишь ямку, парок-то? Сходи-ка, погляди.

Молодой Векшин на лыжах скатился к дымящейся проруби.

— Рыба, мальки! — закричал он, зачерпывая пригоршней рыбёшку.

— Рыба, говоришь? Лакомство. Лучше гляди, ещё гляди. Где рыба есть, там зверь бывает.

Гошка долго осматривал место вокруг проруби. На ровном пушистом снегу не было никаких следов. Над самой прорубью навис белый, искрящийся, никем не тронутый снежный колпак. И вдруг глаза парня заблестели. Он припал на колено, протянул руку в лунку и хотел взять едва приметные на льду тёмные шерстинки. Они оказались примёрзшими.

— Ты что там нашёл? — спросил с берега Яков Тимофеевич.

— Тут была куница, тятька!

— Кто тебе сказал, что куница?

— Да вот, во льду шерсть.

Старик-охотник сам спустился к проруби, осмотрел её.

— Верно, куница. Приходила, ела рыбу. А когда приходила? Погляди.

— Свежих-то следов не видно.

— Пошто не видно? Наверное, рыба приелась кунице. Как ты думаешь?

Яков Тимофеевич посмотрел на сына пристальным взглядом прищуренных глаз, а под усами у него шевелилась хитроватая улыбка.

— Семён, наверно, убил куницу, — сказал парень.

— Угадал, Гошка, верно. — Яков Тимофеевич положил руку на плечо сыну. — Кабы куница была живая, она пришла бы и сегодня, следы оставила. Семён-то, значит, с куницей. Вон как! Теперь его надо искать. А где искать?