Исчезнувший убийца - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 17

— Эрик Пенбертон, он известный хирург. Очень хороший врач и человек. Но и он ничего не смог сделать, — добавила с грустью женщина, — а к утру у Вальтера начались сильные боли, и я снова позвонила мистеру Пенбертону. Он приехал, но уже было поздно. Вальтер… — женщина словно поперхнулась и тихо добавила, — бедный доктор, он так переживал, словно это был его родной брат. Он так убивался. На нем лица не было.

— А вы давно его знаете? — спросил Деверсон.

— Уже восемь лет, а почему вы спрашиваете? — вдруг насторожилась Инга, — вы что-то знаете?

Нет, нет — успокоил ее Чарльз, — не волнуйтесь, Инга. Мы просто хотели узнать, кто был его лечащий врач. У меня у самого в последнее время пошаливают нервы. И сердце болит.

— Но ведь он был хирург.

При нашей профессии нам только и нужен хирург, — неуклюже пошутил Виктор.

— Не говорите так, — мягко попросила женщина.

В комнате снова наступило молчание. И снова его нарушил Виктор.

— А все-таки, почему ваш муж так беспокоился последнее время? Вы ни о чем не догадываетесь, миссис Вольраф?

— Я думаю, это связано с его работой. В последние дни он засиживался допоздна. Но я точно не знаю. Вальтер никогда не говорил со мной о работе.

Они просидели у вдовы Вальтера еще полчаса и, попрощавшись, вышли из квартиры. Уже спускаясь по лестнице, Чарльз вдруг остановился и посмотрел на Виктора.

— Ты знаешь кто такой Натан Масселли?

— Нет, но я где-то слышал это имя…

— Он был доверенное лицо Кастеллано. Его пристрелили два месяца назад. А за несколько дней до этого тело его друга Фреда Фурино нашли в багажнике машины на окраине Нью-Йорка. Теперь я начинаю понимать…

— Что ты хочешь сказать? — спросил Виктор.

— Я кажется знаю, какие именно документы и газетные вырезки отсутствовали в деле Авеллино, — задумчиво произнес Чарльз.

VIII

С раннего детства Эрику Пенбертону не везло. Сначала, его отец Давид Пенбертон, возвращаясь домой из фабрики, попал под автомобиль и оставил жену с пятью детьми на руках. Маленький Эрик отправился работать, когда ему не было и двенадцати лет. Невероятный грохот фабрики, суета, крики и шум ошеломили мальчика, и первые несколько месяцев он никак не мог приспособиться к бешеному ритму этого потогонного заведения.

Злой рок, казалось, витал над семьей Пенбертонов. Умерла его младшая сестра, а когда ему не было и восемнадцати лет умерла его мать. Эрику пришлось бросить фабрику и переехать в Чикаго, открыть собственную маленькую мастерскую, чтобы прокормить двух младших братьев. Мастерская была крохотная, состоявшая из двух комнатушек, в одной из которых Пенбертоны жили, а в другой принимали велосипеды на ремонт. Мастерская была куплена на деньги, вырученные от продажи имущества их родителей и практически не давала никакого дохода.

И еще долго пришлось бы Эрику влачить полунищенское существование, если бы, наконец, ему не улыбнулся случай. Он влюбился в дочь главного врача госпиталя Святой Анны Роджера Мак-Дугласа. Но это не сыграло бы такой существенной роли, если бы не одно обстоятельство — дочь Мак-Дугласа, Софи, также полюбила скромного, вечно красневшего Эрика. Девушка проявила характер, топнув своей маленькой ножкой, когда отец категорически запретил ей встречаться с этим «босяком». Мистеру Мак-Дугласу пришлось примириться с волей своей дочери и, скрепя сердце, дать согласие на их брак. Эрику было уже двадцать три года.

Софи ждала ребенка, когда его тесть потерял своего единственного сына в Корее. И тогда старый Роджер пришел к Пенбертону и предложил ему стать его преемником, вместо погибшего сына. Эрик недолго раздумывал. К этому времени оба брата уже работали, один на заводе Форда, другой на заправочной станции. И молодая чета переехала в дом Мак-Дугласа.

Через семь лет Эрик Пенбертон был уже заместителем врача госпиталя. Еще через пять лет он стал во главе больницы. Но злой рок преследовал их семью. Софи не было и сорока, когда врачи обнаружили у нее рак. Эрик понимал, что это конец, но до последнего дня был рядом с женой, стараясь хоть как-то облегчить ее страдания.

Их сыну было тогда пятнадцать лет, а дочери — тринадцать. В 1965 году Эрик Пембертон переехал с семьей в Нью-Йорк. Они обосновались в тихом квартале Куниса и, казалось, наконец обрели покой. Но жизнь страны властно вторгалась в их семейные отношения. Двадцатидвухлетний сын Эрика бесславно пропал без вести во Вьетнаме, отстаивая те самые идеалы и принципы, в которые сам Эрик никогда не верил. Дочь к тому времени уже дважды выходила замуж и дважды разводилась, причем, в первом случае у нее на руках остался сын — внук Эрика, которого старый врач полюбил всей душой.

Мальчик рос сообразительным и смышленым, и Эрик с гордостью считал, что внук продолжит его карьеру. К этому времени он уже имел постоянную клиентуру в Нью-Йорке, пользовался уважением своих соседей, имел определенный, строго очерченный круг друзей. И все рухнуло в один момент.

Он никогда не забудет того кошмарного дня, когда пропал Йозеф, его внук. Дочь обзвонила всех друзей Йозефа, побывала в школе, но все было тщетно. Ночью безутешный Эрик уже собрался звонить в полицию, когда раздался телефонный звонок. Неизвестный голос вызвал его в район Бронкса, почти на самую окраину города, к парку Пелем-Бей. Эрик приехал туда за полчаса до начала условленной встречи. Он заблаговременно приготовил деньги, решив, что имеет дело с заурядными похитителями.

Увы, все оказалось куда проще и куда страшнее. То, что от него потребовали, было немыслимо, невозможно. Но еще более немыслимо было не выполнить этого требования. Эрик хорошо знал, что последует за этим. Он колебался и страдал. Эта проклятая страна не давала ему покоя, намереваясь отнять у него и внука, ставя перед ним страшную дилемму — либо внук, либо он сам, ибо уступив этим людям, он терял право именоваться человеком и быть врачом, и это он хорошо понимал. Но выхода не было. До глубокой ночи продумал Эрик Пембертон, а утром отправился в условленное место и получил ампулы.

Все получилось так, как ему говорили. Вечером его действительно вызвали к Вольрафам. И он ввел одну из ампул своему другу и соседу Вальтеру Вольрафу, и руки его дрожали при этом. А затем придя домой он горячо молился, прося господа простить ему его прегрешение и понимая сколь слаб и ничтожен он сам, уступивший насилию и не имевший возможности с ним бороться.

И помолившись он снова отправился к Вольрафам. И нашел своего старого друга уже мертвым. И он заплакал, видит бог, и слезы эти были горькие и страшные, ибо на этот раз он оплакивал самого себя. И потеря эта была куда страшней, чем все предыдущие. Ибо, есть ли потери более страшные, чем потеря собственной совести, забвение своего прошлого, измена своей нравственности и моральным принципам.

Эти люди сдержали слово — они отпустили Йозефа домой, но старый Пенбертон даже не обрадовался этому. Образ мертвого друга стоял перед глазами, заслоняя всех живых, мешая спать, ходить, дышать, давя кошмарным грузом на совесть, тревожа ночами и мучая днем. Он был убийцей. Одна эта мысль причиняла такие страдания, что сводила с ума. И мертвый Вальтер, каждую ночь являвшийся в снах к Пенбертону, всякий раз восклицал — «за что?»

Эрик всегда старался поступать так, как ему говорили. И на фабрике, куда его привела мать, он слушал мастера. И владея мастерской, он слушал свою маленькую Софи. И потом, когда старый Роджер предложил ему переехать к себе. Он всегда прислушивался к мнению коллег, никогда не повышал голоса на своих подчиненных. Он всегда уступал — сначала матери, братьям, затем Софи, потом сыну, которого не хотел отпускать во Вьетнам, дочери, дважды неудачно выходившей замуж. Он всегда уступал. Эрик вдруг подумал, что вся его жизнь была гонкой за чем-то неведомым, недоступным его пониманию.

Сейчас он вдруг понял — жизнь закончена. Ему в ней ничего не надо. У него ничего не осталось и он ничего не получил от нее. Жизнь обманула его. Эрик вдруг вспомнил все свои мучения и обиды, всю бессмысленность своей шестидесятилетней жизни. Он прошел в ванную и открыл горячую воду. Ванна быстро наполнилась. Эрик вдруг улыбнулся. Кажется, впервые он знал, что делать и зачем. И впервые никто не советовал ему, не упрекал, не направлял. Впервые он был по-настоящему свободен. Он постоял еще несколько минут у ванной, стараясь продлить это ощущение свободы. А затем медленно стал раздеваться, аккуратно укладывая одежду на стоящий рядом стульчик. После чего спокойно влез в теплую воду. Ему вдруг показалось, что сейчас войдет некто и отговорит его. И он снова должен будет влачить это жалкое существование, обманывать себя и других. И снова будет видеть по ночам Вальтера. Последняя мысль придала ему решимость. Он перегнулся, достал из кармана скальпель и быстрым ловким движением провел по запястьям обеих рук, погружая их в воду. Последнее, что он вдруг почувствовал — это приятное ощущение тепла от опущенных в горячую воду уставших пальцев.