Тайна старого Сагамора - Сат-Ок - Страница 19

Оторвав взгляд от офицера, Черная Туча движением руки подозвал молодого воина, произнес несколько слов, после чего тот немедля удалился. Заремба не то чтобы услышал, а скорее прочел по губам старого вождя, что тот назвал имя Крученого Волоса.

По всему было видно, что танец с факелами подходил к концу, после чего, наверное, должно было начаться то главное, ради чего были зажжены на площади костры. Выкрики людей, окружавших Зарембу, становились все воинственнее и требовательнее, казалось, все ожидают только знака вождя. И тут из-за костров появился и подбежал к Черной Туче отосланный им молодой воин. Быстро говоря, он в такт словам делал головой и руками движения, означающие отрицание.

«Если это о Крученом Волосе, значит, старик все-таки выжидал в надежде на раненого, значит, не хотел совершать суда, не выяснив правды до конца», – пронеслось в голове Зарембы.

Может, Черная Туча и впрямь выжидал подтверждения невиновности пленника, а может, медлительность его объяснялась другим: индейцы умеют уважать мужество, если даже проявлено оно ненавистными им белыми. Но вот старик медленно, словно против воли, поднял руку, так же медленно, не глядя на пленника, повернулся к костру посреди площади.

Вспыхнувшее пламя подобралось к Зарембе. Он закашлялся от наступавшего со всех сторон дыма, ему казалось, что он своими глазами видит, как укорачивается время его жизни. И тут громкий крик прервал ритуал казни. Остановились танцоры. Умолкли бубны. Лица индейцев, замерев, обратились к темноте, откуда вынырнул и стрелой пронесся молодой всадник. Глаза его горели, он тяжело дышал. Видно, путь им проделан был большой и трудный. На скаку остановив коня возле самого места казни, юноша ногами разбросал жар у костра, ударом ножа разрезал ремни, связывающие руки Зарембы.

– Прости, белый брат мой, их головы не знали, что делали руки.

Не веря ушам, Заремба всмотрелся в своего неожиданного спасителя. И вдруг:

– Брат мой, Мчащаяся Антилопа, ты ли это?

А тот, обратившись к толпе пораженных индейцев, воскликнул:

– Это он спас меня от Длинных Ножей! Он дал свободу многим нашим братьям. Он помогал на Дороге Слез женщинам и детям. Кто из вас, братья мои, назовет его, как и я, своим братом и другом?..

Именно в эти минуты, вслушиваясь в слова отца, и почувствовал Зоркий Глаз, как поднялось в его душе что-то новое, что-то такое, что породило желание, будь он не здесь, а там, где решалась судьба белого офицера, откликнуться на призыв Мчащейся Антилопы. Откликнуться так, чтобы ветер, подхватив слова, унес их далеко в горы: «Я… я назову его своим братом!..»

Но ничем не выдал себя сын вождя, разве что брови сдвинулись к переносице резче прежнего да плотнее сжались губы. Не в обычаях индейцев выражать вслух свои мысли, если касаются они только тебя, только твоих переживаний. И все-таки, как ни владел собой Зоркий Глаз, от Сагамора не укрылось состояние сына. Может, потому, что ждал его, надеялся. Не прошла незамеченной эта наступившая вслед за словами вождя пауза и от лейтенанта. Он хоть и не понял ее, но с каким-то внутренним волнением потянулся к своей прокуренной трубке.

Молчание было долгим. Было тяжелым, как воды омута.

– И тут, – продолжал Сагамор, и веки его дрогнули, – увидел Заремба, как со всех сторон потянулись к нему руки, чтобы дотронуться до его плеча…

Вперед вышел Черная Туча.

– Верю белому брату, что тогда, среди скал Аппалачей, хотел мне помочь, – сказал и, помедлив, дотронулся до его плеча. – А теперь пойди к моей дочери – Цветку Прерий. Как только узнала правду, рвет на себе волосы, исцарапала лицо и, если не простишь ее за оскорбление, не заслуженное тобой, если не разрешишь упасть к твоим ногам, прося о прощении, обрежет волосы, изрежет тело и на семь дней уйдет из деревни, а то и лишит себя жизни. Кровь женщин чироков горячая. Моя дочь теряет разум при мысли, что белый брат не посмотрит на нее ласковым взглядом.

Протиснувшись сквозь толпу ликующих людей, Заремба подошел к той, что звалась Цветком Прерий. Не успел он произнести и слова, как она, преклонив колени, прильнула к его ногам пылающим лицом.

– Ты храбрый воин, брат мой, мое сердце болит от стыда и горя – простишь ли меня?

– Встань, сестра, – ответил Заремба с нежностью мужчины, хорошо сознающего, что от одного его слова зависит, огнем ли засветятся или померкнут смотрящие в самую его душу глаза девушки. – Не злобу, а великую скорбь услышал я в словах твоих, когда они выражали мне недоверие, – продолжал он, любуясь посветлевшим лицом девушки. – Так пусть же никогда больше оно не коснется наших сердец.

– Твои слова согревают меня. Твое великодушие равно твоей силе и мужеству. Счастлива будет та женщина, которую ты назовешь своей скво.

Цветок Прерии взяла руки Зарембы в свои ладони ц, не выпуская их, обратилась к отцу:

– Пусть вождь Черная Туча доверит своей дочери заботу о ранах белого брата.

Несколько дней Заремба провел в уютном, специально для него отведенном типи. Его измученное тело и впрямь нуждалось в отдыхе и покое. Лежа на мягком ложе из медвежьих шкур, он с удовольствием отдавал себя на волю врачующих его индейцев. Ловко, не причиняя боли, они натирали его целебными мазями, приготовленными Цветком Прерий, укрепляли его силы напитками, которые она приносила в берестяной посуде. И каждый раз, когда девушка входила в его жилище, сопровождаемая пожилой индианкой, он испытывал чувство, подобное тому, как если бы в ненастье был обласкан солнечным светом.

Однажды, это было под вечер, полог входного отверстия раздвинулся, и в типи вошел Черная Туча вместе с сыном Мчащейся Антилопой.

– Пусть уши нашего белого брата раскроются, – сказал он, – чтобы услышать радостную весть – Крученый Волос вырвался из-под власти тьмы. Он хочет говорить с белым братом.

Типи, где лежал раненый, находился на краю деревни. По дороге Черная Туча ознакомил Зарембу с лагерем: его укреплением, местами, где готовятся воины к походам, где проводят свои церемониальные праздники.

Волнуясь, Заремба вошел в жилище Крученого Волоса.

– Пускай белый брат сядет рядом, – тихо проговорил раненый и сделал чуть приметное движение рукой. – Я твой должник, – продолжал он, когда Заремба опустился у его изголовья. – И пусть белый брат простит, что я не мог подать свой голос в его защиту. Душа моя блуждала в Краю Теней. Теперь мне стало лучше, и я говорю: белый брат стал братом моей души.

– Ты знаешь, как я порвал с белыми, – отвечал Заремба, – но это не сделало меня одиноким. Среди вас я нашел друзей, нашел братьев. И пусть увеличится мое сердце до таких размеров, чтоб я мог вместить в него свою преданность народу, с которым отныне свяжу свою жизнь.

Прошло десять дней. Справившись с недугом, Заремба был уже в полной силе, когда в деревню на взмыленном коне примчался воин с сообщением, что к деревне приближается стадо бизонов. Все население покинуло жилища. Самые сильные воины на самых быстрых конях двинулись на охоту. Рядом с Крученым Волосом, голова которого была еще повязана, ехал Заремба. Окружив животных плотным кольцом, охотники дружной атакой пошли на приступ. Заремба прекрасно сидел на коне. Ему не раз говорили еще в отряде, что он ловок, как житель степей, но здесь он видел себя неравным среди бронзовых удальцов: на расстоянии не более двух шагов они поражали животное в самой середине дикого стада.

Отдельные смельчаки вскакивали даже на хребет бизона и, мчась на нем, перескакивали на другого, выбирая самого сильного и молодого, а потом одним ударом боевого топора рассекали ему позвоночник, отделяли голову от туловища. Чтобы идти на это, надо обладать не только огромной силон, но и ловкостью, равной которой Заремба нигде не видел. Малейшее промедление – и смельчак может оказаться под копытами рассвирепевшего стада.

С восхищением смотрел Заремба, как Мчащаяся Антилопа, врезавшись в стадо, с диким криком разил бизонов из тяжелого лука.

Не выдержав натиска охотников, оставшиеся в живых бизоны отступили. Когда рассеялась пыль, стало видно, что охота была на редкость удачной. Довольно перекликаясь, охотники объезжали окровавленные туши, делая на них пометки, по которым женщины узнавали убитых своими мужьями и сыновьями.