О добром разбойнике Румцайсе, Мане и сыночке их Циписеке - Чтвртек Вацлав - Страница 7

Румцайс посмотрел и даже побледнел. В пруду лежал сом Гольдегрон. Во всей Чехии был только один такой сом. Он растянулся в пруду от верхней, наливной, до нижней, спусковой, плотины. Пасть у сома была преогромная, как щит на запруде, а глазищи — будто мельничные жернова.

— Ну и красавчик! — протянул Румцайс, придерживаясь за ветки вербы. А потом напустился на Ольховничка: — На твоём месте уж я бы навёл порядок в пруду. Выгони сома, а сам полезай в пруд, на его место.

А не хочешь ли ты сперва сам попробовать? — возразил тут Ольховничек.

Румцайс расставил ноги пошире, упершись в насыпь плотины, и напустился на сома:

— Гольдегрон, мне не нравится, что ты тут разлёгся. Сом скосил глаза на Румцайса и лениво шлёпнул хвостом

по воде. От этого поднялась такая волна, что Румцайса с Ольховничком отнесло в лес к самой пещере.

— Здравствуйте, — встретила их Маня. — Вижу, вы ловко управились с сомом.

— С Гольдегроном просто так не договоришься, — оправдывался Румцайс.

— Уж какой с рыбой разговор, — согласилась Маня. Румцайсу было досадно, что всё так получилось. Подставил он Ольховничку под полы сюртучка ведро, чтобы с них не натекло в пещере, а сам глубоко задумался. Потом он прищёлкнул пальцами и полез в сундук. Достал из сундука клубок верёвки и позвал Маню с Ольховничком:

— Пойдёмте.

Пришли они к пруду. Румцайс протянул Мане клубок и спрашивает:

— Можешь ты из этой верёвки сплести крепкую сеть? Маня натянула верёвку меж веток вербы как основу, а поскольку Ольховничек от всех огорчений усох и стал совсем крошечный, она дала ему в руки второй конец верёвки, и он стал прыгать меж нитками основы, будто челнок, и вскоре сеть была готова.

Сом Гольдегрон то одним, то другим глазом лениво наблюдал за их работой. Когда же они расстелили сеть на плотине, он ухмыльнулся во всю свою огромную пасть:

— Сперва поймайте меня в свою сеть.

— Да уж, его ничем не возьмёшь, — сокрушённо вздохнул Ольховничек.

Тут Маня захлопала в ладоши, и прилетела стая голубей. Голуби подхватили клювами сеть и поднялись над прудом, а потом накинули сеть на Гольдегрона.

Гольдегрон немного поёрзал под сетью и снова подал голос:

— Понапрасну вы свои головы ломали да руки натруживали. Найдите сперва того, кто меня сдвинет с места.

Только он договорил, Ольховничек провёл ладошкой по водной глади пруда, и к нему со всех сторон собрались рыбы. Не спеша приплыли силачи-карпы, сломя голову примчались щуки, лениво приплыли лини, осталось подождать лишь рыбную мелочь.

Рыб собралась тьма, все разом ухватились они за сеть, но каждая тянула в свою сторону, и сеть не двигалась с места.

Сом Гольдегрон, глядя на их старания, развеселился.

— Да, для такой упряжки нужен кучер! — хохотал сом.

— А вот и он, — отозвался Румцайс, отломил вербовый прутик и спрыгнул с плотины прямо сому на спину.

— Нно, поехали!

Рыбья упряжка в ту же минуту тронулась и помчалась вверх против течения. А Румцайс правил. Когда они выплыли к самой реке Эльбе, Румцайс крикнул рыбам:

— Тпру! — А сому сказал: — Плыви теперь на все четыре стороны, тут места довольно.

Две недели спустя прибыла в криницу к Румцайсам почтовая рыбка. Кашалоты и другие киты передали, что Гольдегрон у немецкого города Гамбурга выплыл в открытое море. Пруд он занимал весь — от плотины до плотины, — а в море сом выглядел как игрушечный.

Как Румцайс наказал мельника с верхней мельницы

Через неделю после возвращения из путешествия на соме Румцайс, сидя за обедом, задумчиво помешивал ложкой суп в миске. Потом как хлопнет себя кулаком но лбу, так что звон пошёл, и говорит Мане:

— С делами Ольховничка я чуть не забыл про бедных помольщиков, что ездят молоть зерно на верхнюю мельницу.

Он кое-как доел вторую добавку разбойничьей похлёбки и заспешил на мельницу.

По дороге к верхней мельнице он придумывал, как наказать мельника, который отсыпал себе из каждого мешка не меньше половины зерна. Но ничего толкового не пришло ему в голову.

Солнце припекало, и Румцайсу захотелось пить. Он снял шляпу и зачерпнул ею воды. Только хотел напиться, как услышал голосок:

— Приглядись получше, что ты пьёшь!

Заглянул Румцайс в шляпу и видит: плавает в ней маленький зелёный лягушонок. Выловил он его, лягушонок перекувырнулся через голову и обернулся водяным Ольховничком.

— Куда ни ступи, везде о тебя споткнёшься, — проворчал Румцайс.

— Спасибо, Румцайс, что не похоронил ты меня в своей разбойничьей утробе.

Затем он сложил крест-накрест два мизинчика и махнул ими в сторону речки. Тут же но волнам приплыла к ним старая шарманка.

— Вот тебе, Румцайс, награда за твои заботы, — сказал Ольховничек, прыгнул в омут и был таков.

Румцайс выловил шарманку, повертел её в руках и но качал головой.

— Вот удружил! Ни к чему разбойнику такой подарок.

И видит: идёт Маня и несёт жареную куропатку в глиняной миске.

— Что ж ты похлёбки толком не поел, — озабоченно сказала Маня. — И ещё смотри, какое вкусное угощение у нас, а ты тут с какой-то старой рухлядью возишься.

Но когда Маня разглядела шарманку внимательнее, она ей понравилась.

— Ты ешь, а я сыграю тебе на ней, и куропатка покажется тебе вкуснее.

Румцайс отломил жареное крылышко и принялся за него. Маня повернула ручку у шарманки, шарманка заскрежетала, но музыки они не услышали.

— Наверное, надо в другую сторону вертеть, — решила Маня и попробовала крутить наоборот.

Шарманка вздохнула, полились звуки странной музыки, и тут же начали твориться невероятные вещи: недоеденная жареная куропатка стала бледнеть и бледнела до тех пор, пока вообще перестала быть жареной и на ней отросли перья. Клюнув Румцайса в большой палец, она скрылась в кустах.

— Ольховничек подшутил над нами, — засмеялся Румцайс. — Убери, Майя, шарманку в пещеру, будем с ней представления устраивать.

Маня отнесла шарманку домой, а Румцайс пошёл дальше к мельнице. Навстречу ему попался шедший с верхней мельницы батрак Команек из Подольховья с пустым мешком за спиной. Команек печально вздыхал.

— Ты чего так тяжко вздыхаешь, ноша-то у тебя лёгкая? — спрашивает Румцайс.

— Потому и вздыхаю, что мешок пустой, — отвечает Команек. — Только что он был полон пшеницы, я отнёс её на мельницу, чтоб смолоть муку, а мельник отобрал её у меня.

Румцайс так нахмурился, что лес вокруг покрылся мраком.

— Присядь, Команек, на берегу. Я как раз держу путь на мельницу, — говорит Румцайс. — Что мельник взял, то и вернёт.

Забросил он пустой мешок Команека за спину и лёгкой разбойничьей поступью зашагал дальше вверх по течению.

Мельница была очень красивая, и механизм её работал как часы, мельничное колесо вертелось, вода через него журчала-переливалась. И повсюду возле мельницы стояли мешки с мукой, как солдаты на параде.

А на галерее курил мельник, весь белый белый, тёмного пятнышка на нём не было. Румцайс протянул ему мешок.

— Ты забрал у подольховского батрака Команека пшеницу. Верни её.

Мельник оглядел себя, будто голубь, когда охорашивается, и небрежно бросил:

— Это всякий может сказать.

— Тогда смотри, — сказал Румцайс. Ухватил он мельничное колесо за спицы и остановил мельницу. — Вот. И пока не вернёшь Команеку пшеницу, не смелешь ни зёрнышка.

Мельник выслушал его и насмешливо заметил:

— Ты отпустишь это колесо.

— Не отпущу.

— А вот и отпустишь, — повторил мельник, кликнул кого-то, и на галерею вышла его дочь.

Девушка, выращенная на белых булочках да румяных яблочках, была очень хороша собой. Она оперлась о столб и улыбнулась Румцайсу. И ещё раз улыбнулась. Улыбалась и улыбалась. Румцайс попробовал отвести глаза в сторону, да ничего не вышло, и он снова уставился на Мельникову дочку. Мельничное колесо вырвалось у него из рук, и Румцайс вздохнул: