Орел девятого легиона - Сатклифф Розмэри - Страница 9

Он опустил голову Марка на сложенное в несколько раз покрывало…

Центурион Друзилл явился на другой день. Он сел, положив руки на расставленные колени, его гребенчатый шлем отбрасывал синюю тень на освещенную солнцем стену у него за спиной. В общих чертах он описал все случившееся после того, как Марка ранили. Марк слушал очень внимательно. Кстати, выяснилось, что он должен прилагать массу внимания, иначе все вокруг его отвлекало: трещина в потолочной балке, птица, промелькнувшая за окном, боль в ноге, черные волоски в носу у центуриона. Когда центурион кончил, у Марка было к нему еще много вопросов.

– Друзилл, что случилось со святым человеком?

– Отправился к своим богам, командир. Его зажало между подкреплением и нами. Многие из племени отправились сопровождать его.

– А возница? Мой возница?

Центурион повернул большие пальцы вниз.

– Когда мы вытащили вас обоих из-под обломков, он был мертв, да и ты не выглядел живым.

Помолчав, Марк спросил:

– Кто унес меня с поля боя?

– Трудно сказать, командир. Многие приложили к этому руку.

– Я надеялся выиграть время для остальных. – Марк провел рукой по лбу. – А что было дальше?

– Видишь ли, командир, все произошло так быстро… Гальба кинулся назад, туда, где только что видел тебя. Остальные за ним. Нужны были крайние меры, вот мы и взяли с собой резерв – ведь было рукой подать – и унесли тебя,

– А вас в это время не покромсало колесницами? – быстро спросил Марк.

– Могло быть и хуже. Твоя затея ослабила атаку.

– Я хочу видеть Гальбу.

– Он в лазарете, у него открытая рана на правой руке.

– Насколько это серьезно?

– Рана чистая. Уже заживает.

Марк кивнул.

– Наверное, ты увидишь его? Приветствуй его от меня, центурион. Передай, что я зайду, если встану на ноги раньше него, и мы сравним наши раны. И скажи легионерам, что я всегда считал Четвертую Галльскую лучшей среди когорт легиона.

– Скажу, командир, – пообещал Друзилл. – Они о тебе справлялись, очень огорчаются.

Он встал, поднял в знак прощания руку, на которой блестели тяжелые серебряные браслеты, полученные им за отличную службу, и с громким топотом отправился по своим делам.

Марк сомкнул веки и прикрыл глаза рукой. Он долго лежал так, рассматривая в черноте картины, которые породил рассказ Друзилла. Ему виделось, как подкрепление марширует по дороге – хруст-хруст-хруст – и за ним клубится пыль; виделось, как легионеры преодолевают последнее сопротивление варваров и падает фанатик с месяцем на лбу. Город бриттов превращается в дымящиеся руины, их небольшие поля посыпают солью по приказу командира подкрепления. (Хижины построить снова легко, но соленые поля начнут давать урожай лишь через три года. Но даже если пройдет целая вечность, подумалось ему, все равно ничто не вернет молодых бриттов. Марк сам удивился, что ему это небезразлично.) Ему виделись убитые, Луторий в том числе. Марк надеялся, что в Елисейских полях[14] для Лутория найдутся лошади. Но отчетливее всего он снова и снова видел Крадока, раздавленного, лежащего посреди истоптанного папоротника на склоне холма. Сначала он был зол на Крадока: охотник нравился ему, и Марку казалось, что тот платит ему взаимностью. Но Крадок предал его… Сейчас злость прошла. Он понимал: Крадок не то чтобы обманул его доверие, предал его, он просто соблюдал верность чему-то другому, более для него важному. Теперь Марк это понимал.

Позже зашел его навестить командир подкрепления, но свидание не принесло радости. Центурион Клодий Максим был превосходный вояка, но человек сухой, с лица его не сходило унылое выражение. Он постоял поодаль, у дверей, и сообщил, что, поскольку все уладилось, он намерен завтра же продолжить прерванный поход на север. Он вел свою когорту в Иску, когда сигнал бедствия достиг Дурина, и ему пришлось отклониться в сторону. Он оставит им на время две центурии для укрепления гарнизона, а также центуриона Герпиния, который возьмет на себя командование крепостью, пока из Иски не прибудет новый командир на смену Марку, а с ним наверняка пришлют и свежие вспомогательные войска.

Марк понимал, что все это совершенно разумно. Подкрепление состояло из легионеров боевого отряда, и центурион легионеров стоял выше центуриона вспомогательных войск. И если он, Марк, будет еще какое-то время прикован к постели, то вполне естественно прислать другого командира до той поры, пока он не сможет выполнять свои обязанности сам. Но все-таки его раздосадовала властная манера центуриона, он оскорбился и за Друзилла, и за себя. Кроме того, ему вдруг почему-то стало страшно. И поэтому он напустил на себя чопорность и высокомерие и до конца их короткого официального свидания общался с чужаком с ледяной вежливостью, выглядевшей почти оскорбительной.

День следовал за днем, их разнообразил только свет лампы или дневной свет, пища, которую есть ему не хотелось, да тени, сновавшие по двору мимо его окна. Еще его посещал Авл с помощником, которые перевязывали ему плечо, продырявленное копьем (он и не почувствовал удара, нанесенного копьеносцем, когда он прыгнул на колесницу), и безобразно искромсанное ранами правое бедро.

Прибытие нового командира все откладывалось, так как несколько центурионов подхватили болотную лихорадку; луна, народившаяся в те дни, когда восстало племя, истаяла, растворилась в черноте, и сейчас в вечернем небе висел бледный серпик новой луны. Все раны Марка, кроме самых глубоких и рваных, зажили. Вот тогда-то ему и сказали, что со службой в легионах для него покончено.

Следует только набраться терпения, и в свое время, как заверил Авл, нога ему еще послужит, но когда – Авл сказать не может. Должен же Марк понять, жалобно убеждал рассудительный хирург, – нельзя раздробить бедро и изорвать мышцы в лохмотья, а потом ждать, что все станет таким, как прежде. Именно этого приговора и боялся Марк со дня свидания с центурионом Клодием Максимом. Больше бояться ему было нечего. Марк принял новость внешне спокойно, но для него это означало утрату почти всего, что представляло для него интерес. Он не мыслил себе другой жизни, кроме как службы в легионе, его подготовили только к ней. Теперь все кончено. Никогда ему не быть префектом Египетского легиона, никогда не выкупить родовое поместье в этрусских холмах, не приобрести новое. Легион для него потерян, а с легионом скорее всего потеряна и родина. Будущее теперь, когда у него хромая нога, нет денег и нет перспектив, представлялось ему безрадостным и пугающим.

Центурион Друзилл, возможно, догадывался о его настроении, хотя Марк не делился с ним своими мыслями. Во всяком случае, он каждую свободную минуту заглядывал к своему командиру, а Марк, как больное животное, жаждал уединения и частенько желал центуриону очутиться на другом конце империи, правда, впоследствии он с благодарностью вспоминал его участливость и дружескую поддержку в тяжелую пору.

Спустя несколько дней Марк лежал и прислушивался к отдаленным звукам, означавшим, что прибыл новый командир. Он по-прежнему оставался в своих покоях; он было предложил, чтобы его перевели в лазарет, но ему ответили, что для нового командира приготовили другое помещение, а Марк может оставаться здесь, пока не поправится настолько, что сможет уехать, то есть отправиться к дяде Аквиле. Что ж, ему еще повезло, размышлял он в некотором унынии, у него имеется дядя Аквила. По крайней мере, скоро он узнает, похож ли незнакомый дядюшка на своего брата, его, Марка, отца.

Теперь, когда Марку позволили садиться, ему стал виден двор и розовый куст в винном кувшине, который рос как раз под окном. Среди темных листьев алела последняя роза, но пока он глядел на нее, прямо на его глазах упал один лепесток – как большая капля крови. Скоро за ним последуют и остальные. Крепость оставалась под его командованием ровно столько, сколько цвел куст… Куст и в самом деле уже не вмещается в кувшин, подумал Марк. Может быть, преемник его что-нибудь предпримет.