Кругосветка - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 1

ГРИГОРЬЕВ Сергей Тимофеевич

"КРУГОСВЕТКА"

Глава первая

Мы оказались в засаде. Дверь дергалась. В нее стучали и кулаками и ногами. По лестнице в мой мезонин непрерывно топотали, то взбегая вверх, то сбегая вниз, десятки ног. Слышались крики: «Замок!.. Видишь, их заперли на замок. Вот хитрые!..»

Алексей Максимович казался несколько смущенным. Он носил тогда на плечах широкую черную хламиду, на голове — шляпу с обвисшими полями, в руке — увесистую «ерлыгу» чабанов, степных пастухов. Обыватели Самары дивились этому вызывающему наряду. Грозная ерлыга в руке была маскировкой: у Алексея Максимовича Пешкова (я понял это долгое время спустя) были удивительно добрые руки. Чтобы понять человека, мы смотрим ему в глаза. А я советовал бы узнавать людей по рукам. Про глаза Пешкова в его паспорте значилось, что они «обыкновенные», но он смотрел на все и всех с прищуром: казалось, вот-вот подмигнет.

— Алексей, — сказал я ему, — мы бессовестные люди.

— Глупо, как факт, — ответил Алексей Максимович, добродушно нахмурясь.

— В который уж раз мы их обманываем?

— Что делать: суббота — это день обманутых надежд и неисполненных обещаний.

Кашлянув, он прибавил:

— Определение несколько длинное, но верное по существу…

Вдова коллежского асессора

На дворе поднялся шум. На горбатую крышу мезонина полетели камни. Слушая, как они били в железо и катились потом с рокотом до желоба, Пешков, вдруг расцветая, воскликнул:

— Преподобный!.. Это — бунт!.. «Преподобным» он звал иногда меня.

Гам на дворе усилился. Среди мальчишьего крика послышались голоса матерей: они пытались усовестить ребят. Громче всех кричала домовладелица, вдова коллежского асессора Аглая Федоровна Хлебникова.

— Охальники! — кричала она. — Перестаньте кидать камни, горчица проклятая!.. Чего вы беспокоите порядочных людей?

— «Порядочные люди» — это мы с тобой, Преподобный, — заметил Алексей Максимович, почти подмигивая мне.

— Вы мне крышу камнями разобьете!..

— В этом заключена вся суть… Вот где причина ее гнева.

— Полиция! Полиция! — завопила на дворе Хлебникова.

Гомон и шум оборвались.

— Полиции испугались, — предположил я.

— Не думаю, — ответил Пешков.

Со двора послышались смех и свист. Грохот камней по железу прекратился. Вместо того через минуту мы услыхали громыхание железных листов, по которым кто-то ходил босыми ногами.

— Догадались, горчишники! — воскликнул Алексей Максимович.

С крыши свесились на балкон смуглые ноги; я сразу узнал ноги Маши Цыганочки. Девчонка висела на руках и напрасно искала ногами опоры. Я кинулся к двери, но опоздал. Сверху посыпались, мелькая подобно осенним листьям в порыве ветра, пестрые карты. Девчонка с визгом оборвалась и рухнула на балкон, упав котенком на все четыре конечности.

— Ушиблась? — спросил я, подхватив Машу. Она высвободилась из моих рук.

— Я-то?! Я сразу на все четыре якоря стала! — и кинулась подбирать карты.

Мы услыхали опять над головами погромыхивание железа и заглушенный говор. На балкон сверху свалился со звоном закопченный жестяной чайник. Топор, упав, вонзился в половицу. Крутясь, мелькнула связка копченой воблы. Грузно шмякнул об пол навернутый на клячи серый бредень. Полетели на балкон тощие котомки и узелки. Спустился на веревочке котелок, а вслед за ним посыпались и хозяева этих вещей — мальчишки. Народу собралось порядочно. Мальчишки весело приплясывали, хохотали, тормошили Пешкова и меня.

— Спрятались от нас… Запереть снаружи замком велели? А мы вот!..

Заглянув вниз, я увидел, что на дворе безмолвными статуями, скрестивши руки, стоят женщины со всего двора. Их безмолвие выражало негодование, которое не может быть высказано словами.

Увидев меня, вдова коллежского асессора хлопнула себя по бедрам руками и закричала:

— Сейчас с балкона долой!.. Нешто балкон выдержит такую тяжесть? А вы, сударь, сейчас же извольте с квартиры съезжать… Я вам, сударь, сдавала верх, как порядочному человеку. А вы? Весь двор перебулгачили… Дом того гляди развалится… За три месяца по пяти рублей не плочено. Трижды пять — пятнадцать… Я с вас у мирового взыщу… Долой с квартиры!

— Матушка, голубушка, — со слезами воскликнула Цыганочка, перебирая тонкими пальцами карты, — бубновую даму потеряла! Видно, ветром сдуло.

Алексей Максимович перегнулся через ветхие перила балкона и указал:

— Вот она, на земле лежит, вверх лицом.

Все ребята присунулись к перилам. Перила затрещали. Мы увидели, что Хлебникова в гневе схватила карту и хотела ее разорвать:

— Вот тебе, шутовка!

— Сударыня, ваш гнев вполне справедлив, — крикнул Алексей Максимович вдове коллежского асессора. — Подождите… не рвите карту… Не сердитесь. Трижды пять — пятнадцать…

Пешков достал из кармана кошелек и, держа его перед собой на вытянутых через перила руках, раскрыл, достал три синенькие пятирублевые бумажки и величественным жестом кинул их одну за другой на ветер.

Колыхаясь, бумажки полетели вниз. Хозяйка кинула карту, торопливо собрала бумажки, сложила аккуратно все три вместе, послюнив пальцы, пересчитала и сунула в карман.

— Мерси, — сказала она, подняв вверх лицо и улыбаясь Пешкову. — А вас, — она грозно посмотрела на меня, — убедительно прошу не пользоваться пожарной лестницей. На то есть двери. Вы давеча сами влезли к себе в квартиру через крышу. Мало того, вы подали дурной пример детям. А главное — я беззащитная вдова; люди скажут: «К Хлебниковой молодые мужчины по лестнице лазают».

— Что делать, Аглая Федоровна, замок у меня самозапорный, а я забыл дома ключ. Вот он!

Я завернул ключ в обрывок газеты и кинул туда, где лежала ничком бубновая дама.

— Будьте добры, отомкните нас.

— Карту! Карту подними!.. — закричали хозяйке мальчишки.

Аглая Федоровна покорно подняла и ключ и карту и направилась к лестнице в мезонин. Женщины, пересмеиваясь, разошлись по своим делам.

— «Инцидент исчерпан», — заявил Пешков словами газетного репортера.

Лестница заскрипела под грузными шагами. Аглая Федоровна отомкнула замок. Не входя, она протянула мне через порог бубновую даму, замок с ключом и крикнула мальчишкам:

— Уйдите с балкона, горчица проклятая! Вы мне дом сломаете.

— Ну как, съезжать мне с квартиры?

Она безнадежно махнула рукой и, сходя вниз, кинула:

— Да ну вас! Живите уж…

Я согнал ребят с балкона в комнату. У Аглаи Федоровны были основания опасаться. Улица наша на косогоре. Все домишки старые, и дом Хлебниковой в том числе. Из-за ненадежного грунта все дома стоят, накренясь вперед, как будто готовятся прыгнуть с кручи в Волгу — купаться. Да и балкон очень ветхий. Когда я снимал квартиру, Аглая Федоровна меня предупредила, что лучше дверь на балкон не открывать: балки ненадежные. А с балкона открывался чудесный вид на Волгу, на пристани с пароходами и на синие Жигулевские Ворота. Я весной открыл дверь на балкон, попрыгал на нем, чтобы испытать прочность балок: балкон не обрушился.

Частенько, сидя на балконе, мы с Алексеем Максимовичем попивали жигулевское пиво, любовались раздольным пейзажем и разговаривали: говорил больше Пешков, а я слушал.

Ребята разместились в комнате: кто на моей койке, кто на табуретках, кому не хватило места — прямо на полу. Все, кого мы могли ждать, налицо: Санька Абзац из Костеринской типографии, прозванный так за то, что любил щеголять типографскими словечками; Шурка Ушан, которого мальчишки дразнили: «Отрежь пирожка» (и правда, уши его напоминали два жареных пятачковых пирожка); Петька Батёк — по матери, ее самое так звали за мужскую силу, голос и рост; Зинька Козан, крепкий, большеголовый коротыш; Вася Шихобалов, прозванный за его нищету по фамилии самарского богатого купца Шихобалова. А вот этого парня, рыжего, не знаю, вижу в первый раз.