Дунайские ночи (худ. Г. Малаков) - Авдеенко Александр Остапович - Страница 27

— Посмотри на меня, друг!. Разве я похож на сумасшедшего? — Картер умолк. Лицо его было серьезно-скорбным. Глаза выражали печаль. Губы искривились в горькой улыбке.

— Если не сумасшедший, тогда вы…

— Ну, договаривай!

— Миноискатель.

— Кто?

— Мины, говорю, разыскиваете. И не там, где надо. Обмишурились. Холостой заряд. В чистом поле рыщете.

— Дорофей, да пойми же ты!… Не хочу я больше прислуживать всесветным хапугам. Не хочу быть орудием новой мировой войны. Не хочу плодить таких «лягушек», как ты.

— А я не хочу слушать ваших речей, господин хороший. Хватит, лопнуло мое терпение. Поедем домой! — Дорофей вскочил, грозно сжал кулаки.

Поднялся с примятой травы и Картер. Одернул белый свитер, расчесал взлохмаченные волосы, уничтожающим взглядом окинул с ног до головы подопытное существо и про себя восхищался им. Удивительно породистый экземпляр двуногого. Тело крупное, налитое бычьей силой, жесткое, будто скрученное из одних мускулов, длинные жилистые руки, пудовые кулаки. При таком размахе плеч, при такой необузданной силе этому человеку полагалось иметь разбойничьи глаза, черные, ночные, недобрые, а они у него светлые, почти голубые, с белесыми ресницами. Обманул он природу и лицом: нет в нем какого-либо намека на свирепость. Лицо ребенка-великана. С крепкими и ярко-румяными, как у Будды, скулами.

Агент, имеющий такую оболочку, далеко пойдет. Картер неохотно переключил свои мысли на другой лад, чтобы довести до конца начатую игру. Глубоко вздохнув, он сказал с сожалением:

— Ладно, поедем, жалкий трус! Черт с тобой, живи как хочешь, а я… Если ты вздумаешь помешать мне, если расскажешь, о чем я тут с тобой говорил, — берегись: мои друзья отомстят за меня.

— Я хоть и «лягушка», но не доносчик.

«Вот ты наконец и попался, голубчик!» — подумал Картер, и на какое-то время ему стало жаль превосходного притворщика.

Преждевременной была его жалость. Почти сразу же после прибытия на базу «Цуг шпитце» к инспектору явился начальник школы и со смехом поведал ему о том, как к нему прибежал «Белый» и доложил о крамольных речах русского инспектора. Посмеялся и Картер.

В тот же день судьба «Белого» была решена одним словом, начертанным экспертом: «Годен». Картер еще раз, теперь на японский лад, окрестил Дорофея Глебова «Камикадзе» — «Священный ветер».

В ВАШИНГТОНЕ

Во многих уголках земного шара установлены совершенные приборы, предсказывающие погоду, регистрирующие землетрясения, взрывы атомных и водородных бомб, предостерегающие людей от грозящих им бедствий — циклонов, тайфунов. В Европе, Америке, на Дальнем Востоке, в Африке, Австралии, Индии выходят многие тысячи книг, журналов, газет, претендующих быть зеркалом вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дней. И все же ни одно волшебное зеркало, ни один мудрейший прибор в летнюю ночь 1956 года не зарегистрировал ничего такого, что угрожало бы человечеству. Ни один газетный и политический пророк, знахарь или ученый не предсказал людям, что через несколько недель, в октябре, они подвергнутся величайшему испытанию. В эту ночь с закрытого военного аэродрома Южной Германии стартовал трансконтинентальный самолет с опознавательными знаками военно-воздушных сил США и ранним американским вечером достиг побережья Нового Света.

На борту «летающей крепости» находился со своей немногочисленной свитой весьма важный пассажир, настоящее имя и род занятий которого не были известны командиру корабля. По его облику нельзя было предположить, что он имеет какое-либо отношение к американским военным.

Он был в штатском: серый фланелевый костюм, белая рубашка с темным галстуком, черные ботинки на мягкой подошве, темно-серая шляпа и просторный дорожный макинтош.

На аэродром в Берхесгадене он прибыл в черном бронированном, наглухо зашторенном «кадиллаке». Вплотную подъехал к трату самолета и, не выходя из машины, выждал, пока будут сделаны последние приготовления к полету. Поднялся в самолет, когда уже были запущены и прогреты моторы, убраны из-под колес тормозные колодки.

Он занял просторный салон в центральной части «летающей крепости». К его услугам были два кресла, стол, диван, холодильник с напитками.

Было здесь, в салоне, и то, что обеспечивало полную безопасность высокой персоны даже в случае авиационной катастрофы: самый новейший автоматический парашют, аварийный сигнальный фонарик и, наконец, вырезанный из бычьего рога свисток, с помощью которого, в случае вынужденного купания в океане, можно отогнать чересчур любопытных акул.

Телохранители высокой персоны расположились в глубине самолета, в его хвостовой части. Герметическая прозрачная перегородка не позволяла им, обыкновенным смертным, дышать тем же воздухом, который вдыхал их шеф.

В течение всего полета над Европой и Атлантическим океаном он ел, пил свой коньяк, дремал, ощупывал тугую упаковку парашюта, читал, что-то записывал в толстую тетрадь в кожаном переплете, скучающе включал и выключал сигнальный фонарик, то и дело поглядывая на часы, вертел огромный глобус, стоящий перед ним на особом столике, задумчиво сосал роговой аварийный свисток и не удостаивал свою бдящую свиту ни единым словом и взглядом. Одиночество, отрешенность от людей, от их мелких дел он считал естественным состоянием для себя, высокой особы, которой доверены многие тайны современной политической жизни.

Он не покинул своего салона ни в Исландии, где самолет сделал кратковременную остановку для заправки горючим, ни в Канаде.

Это был генерал Артур Крапс, начальник европейского разведывательного центра, главного филиала американской шпионской службы. Своим ближайшим сотрудникам он был известен под кличкой «Бизон». В высших сферах США, в государственном департаменте, Пентагоне, канцелярии Белого дома его чаще всего называли Артуром.

Как он ни засекречивал свою персону и деятельность, все-таки о нем проведали пронырливые репортеры нью-йоркских газет, готовые продать родную мать за сногсшибательную новость. Во время беспорядков в Берлине они кое-что сообщили о Крапсе американским читателям. Правда, эти сообщения содержали лишь крупицу истины и не причинили никакого вреда «Бизону». Даже королям новостей не удалось установить ни настоящего имени, ни клички творца и руководителя берлинских событий. В своих заметках они называли его «человеком без лица», сочиняли о нем всякие небылицы, строили разного рода догадки. Лишь однажды почти вплотную приблизились к истине, поведав читателям о том, что беспорядками в восточном Берлине в июне 1953 года руководил «человек без лица», находившийся вместе со своим штабом в западном Берлине.

Артур Крапс немедленно принял меры, чтобы это сообщение толковалось с выгодой для его ведомства. В то время реакционные газеты были заполнены хроникой «берлинского бунта», так много обещавшего сильным мира сего, но, увы, не оправдавшего их надежд. На первой странице одной из газет, выходящей тиражом в пять миллионов, была напечатана статья собственного берлинского корреспондента, «проливавшая луч света» на жизнь таинственного «человека без лица». Оказывается, он был давним, заслуженным «лидером народов, борющихся за свободу. Имя свое он скрывал по причинам вполне понятным: на территории, контролируемой коммунистами, где-то в треугольнике Варшава — Прага — Будапешт, у него осталась семья: жена, дети, престарелая мать».

Этот же «человек без лица», или «летучий рыцарь свободы», как еще называли его американские газеты, будто бы появился и в Познани, когда там начались пожары, погромы и убийства.

Но на этот раз репортеры ошиблись. «Бизон» не был в Познани. Туда в свое время, и в достаточном количестве, были заброшены «люди закона Лоджа».

Командир корабля сдержанным, в высшей степени почтительным голосом сообщил Крапсу, что самолет приближается к Нью-Йорку. Он не ожидал услышать в ответ от высокого пассажира даже «о'кэй». Всю дорогу он докладывал ему, над какими пунктами земного шара проходит «летающая крепость», и всякий раз — как истукану. Но на этот раз пассажир нарушил длительное молчание. Он соизволил взять телефонную трубку и тихо, приглушенно, голосом человека, страдающего астмой, попросил пилота сделать три круга над Нью-Йорком.