Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк - Страница 9

Папаша был в таком возбуждении, что не обращал ни малейшего внимания на то, куда именно носили его старые, расслабленные, пьяные ноги. Вследствие этого он наткнулся прямёхонько на бочонок с соленой свининой, через который и полетел вверх тормашками, причем жестоко ободрал себе обе ляжки. Он заключил поэтому свою речь букетом избраннейших непечатных выражений, направленных большей частью против негров и правительства, хотя, конечно, кое-что перепало также и на долю бочонка. Папаша долго прыгал по блокгаузу, сперва на одной ноге, потом на другой, придерживая то одну, то другую ляжку, а потом, обозлившись, дал изо всех сил такого пинка левой ногой бочонку, что тот даже загрохотал. Поступок этот со стороны моего родителя оказался не совсем благоразумным, так как левый сапог у него просил есть, выражаясь техническим термином; из него именно и торчали два пальца. Папаша расшиб их теперь так, что взвыл совсем по-звериному, бросился прямо на грязный пол и, ухватясь за окровавленные пальцы, принялся кататься из стороны в сторону, разражаясь великолепнейшими проклятиями, перед которыми все прежние отступали положительно на задний план. Он сам, по крайней мере, хвастался этим впоследствии. Ему доводилось слушать отборнейшую ругань старика Соуберри Хагана, и он уверял, будто ему удалось теперь превзойти старика, но весьма возможно, что в данном случае мой родитель позволил себе прихвастнуть.

После ужина папаша серьезно принялся за кувшин с водкой, объявив, что там ее достаточно, чтобы на питься два раза допьяна, а в третий раз до белой горячки. Это была, впрочем, его любимая поговорка. Я надеялся, что не более как через час он совсем свалится с ног, и тогда можно будет выкрасть у него ключ или же выпилиться на волю. Папаша пил очень добросовестно и наконец свалился на свою постель, но все-таки мне положительно не везло: ему не уда лось крепко заснуть. Напротив того, его сон был очень тревожен: он стонал, бормотал, размахивал руками и ногами, приподнимался, дико озирался кругом, снова опускался на одеяло и снова принимался стонать. Тем временем меня самого начала одолевать такая дремота, что глаза у меня положительно слипались, несмотря на все мои усилия этому воспрепятствовать. Под конец совершенно незаметным для себя образом я за снул, не успев даже погасить свечи.

Не знаю, сколько именно времени я спал, когда ужасающий вопль заставил меня проснутся. Это вопил мой родитель, который с диким, растерянным видом прыгал, как бешеный, по всему блокгаузу и кричал, что его жалят змеи. Он чувствовал, как они обвивались вокруг его ног и вползали ему на тело. От этого именно он откалывал такие отчаянные прыжки, испуская столь дикие вопли. Он уверял, будто одна из змей укусила его прямо в щеку, но я, при всем старании, не мог увидеть ни одной змеи. Очевидно, что змеи ему только мерещились. Вдруг он вскочил и принялся бегать по блокгаузу, крича во все горло: «Сними ее прочь, прочь! Она жалит меня прямо в затылок!» Никогда еще мне не случалось видеть на глазах у человека такое дикое, испуганное выражение. Вскоре, однако, отец утомился и, тяжело дыша, по валился на землю, а вслед за тем начал с изумительной быстротой кататься с боку на бок по полу, бешено вертясь кругом, отпихиваясь и отталкиваясь от чего-то руками, причем вопил и кричал, будто в него уже вцепились когтями черти. Мало-помалу, однако, он утомился и лежал некоторое время совершенно смирно, продолжая лишь потихоньку стонать. Наконец он совсем умолк и затих. Из леса доносилось до меня завывание сов и волков, благодаря которому окружавшая тишина казалась мне еще более страшной. Папаша лежал совершенно смирно в уголке. Постепенно он как будто очнулся, слегка приподнялся на локте, склонил голову набок, начал прислушиваться и потихоньку проговорил: «Это смерть! Топ, топ, топ!.. Они идут за мною, но я не хочу умирать!.. Они уже здесь!.. Они до меня дотрагиваются! Руки прочь! Они ведь такие холодные! Пустите меня!!! К чему я вам нужен?! Оставьте меня, беднягу, еще пожить». Он ползал на четвереньках, упрашивая кого-то отпустить его душу на покаяние, завернулся в одеяло и укатился под стол из сосновых досок, упрашивая и моля оставить его в живых, а затем принялся жалобно плакать. Папаша укутался с головой в одеяло, но я все-таки слышал, как он всхлипывал.

По прошествии некоторого времени он выкатился, однако, из-под стола, вскочил на ноги, свирепо осмотрелся кругом и вдруг, схватив со стола нож, неожиданно бросился на меня. Он гонялся за мною по всему блокгаузу, называя меня ангелом смерти и уверяя, что если зарежет меня, то я за ним более не приду. Я молил отца о пощаде, уверяя его, что я Гек, но он хрипло рас смеялся, объявив, что его не проведешь, и с диким ревом и проклятиями продолжал гоняться за мною. Поворачиваясь, чтобы увильнуть от папаши и проскользнуть под его вытянутой рукой, я чуть было не попался. Он ухватил меня за шиворот, и я уже думал, что настал мой конец, но, к счастью, мне удалось с быстротой молнии выскользнуть из куртки и таким образом спастись от занесенного уже ножа. Отец вскоре устал, сел на пол, прислонившись спиной к двери, и сказал, что отдохнет с минутку, а потом уж меня зарежет. Положив под себя нож, он добавил, что чуточку поспит, дабы подкрепиться маленько, и тогда уж расправится со мной по-свойски. Он и в самом деле уснул. Я взял тогда стул с продавленным сидением, осторожно вскарабкался на него, чтобы не делать лишнего шума, и снял со стены ружье. Попробовав в стволе шомполом, я убедился, что ружье заряжено, а затем, водворив шомпол на место, положил ружье на бочку с репой, нацелился в папашу и уселся за бочкой выжидать, когда он проснется и вздумает на меня броситься. Время тянулось для меня до невозможности медленно.

Глава VII

— Эй, ты, мальчик, проснись, что ты там делаешь?

Я раскрыл глаза и осмотрелся кругом, стараясь уяснить себе, где я именно нахожусь. Оказалось, что солнце давно уже взошло и что я порядком выспался. Папаша, очевидно, чувствовавший себя не совсем здоровым, стоял надо мною и глядел угрюмо.

— Что ты делал с ружьем? — спросил он меня.

Сообразив, что отец, без сомнения, не имеет ни малейшего представления о собственных своих проделках, я ответил:

— Кто-то ломился к нам в двери, так я на всякий случай снял со стены ружье, чтобы было чем обороняться.

— Отчего же ты не разбудил меня?

— Я пробовал вас будить, но мне это не удалось: я никак не мог вас растолкать.

— Ну, ладно! Нечего тут растабарывать. Сходи на реку и посмотри, нет ли на удочке рыбки к завтраку. Я тоже сейчас вернусь.

Он отпер двери, и я, проворно шмыгнув из блокгауза, направился к берегу реки вверх по течению. Подходя к берегу, я заметил, что по реке плывут бревна, целые деревья, вырванные с корнем, куски древесной коры и тому подобная всякая всячина. Это свидетельствовало, что вода прибывала. Если бы я был теперь в городе, то, без сомнения, мог бы заработать хорошие деньги. Июльское половодье было для меня всегда счастливым временем. Как только вода поднималась, река каждый раз несла с собою массу бревен, обломки плотов, состоявших зачастую из дюжины бревен, связанных вместе, так что стоило их только ловить и продавать на лесные дворы или на лесопильни. Я шел вдоль берега, следя одним глазом за папашей, а другим за тем, что плыло мимо меня по реке, когда вдруг заметил, что приближается челн, великолепнейший челн, длиною сажени в две. Он плыл прямо по течению, скользя по воде, как утка. Я, не раздеваясь, бросился в воду головою вниз, как лягушка, и поспешно поплыл к челну, признаться, ожидая, что кто-нибудь лежит там на дне. Эту шутку нередко проделывают в наших местах, чтобы одурачить человека: бывало, поплывешь к лодке, которая кажется совершенно пустой, и собираешься за нее ухватиться, как вдруг хозяин ее встает и разражается громким хохотом. На этот раз, однако, челн действительно сорвало откуда-то с пристани и унесло вниз по течению. Я взобрался в этот челн и отвел его к берегу.