Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк - Страница 6

Подумав немного, судья сказал:

— Гм! Кажется, что я понимаю теперь суть дела. Тебе надо продать все твое имущество. Так будет не в пример вернее! Ну, ладно. Я его у тебя куплю.

Написав несколько строк на листке гербовой бумаги, он прочел мне вслух содержание написанного и сказал:

— В документе значится, что ты уступаешь мне все твои имущественные права за условленную цену, которую и получил сполна. Ну, теперь изволь получить с меня доллар и подписывайся под документом.

Я подписался и ушел.

Упомянутый уже Джим, негр девицы Ватсон, был счастливым обладателем комка свалявшейся шерсти. Этот комок, толщиной в кулак, был извлечен из четвертого желудка быка и оказался талисманом, обла дающим волшебными свойствами. Джим утверждал, что там сидит дух, которому известна вся подноготная. Я пошел вечером к этому негру и рассказал ему, что мой папаша, без сомнения, вернулся, так как я собственными глазами видел на снегу его следы. Мне теперь желательно узнать, чего ради он вернулся и собирается ли он здесь остаться. Джим вытащил свой комок шерсти, побормотал над ним, поднял его вверх и уронил на пол. Он шмякнулся довольно крепко на пол и откатился всего лишь на какой-нибудь дюйм. Проделав раза два то же самое и с тем же самым успехом, негр стал на колени, приложил ухо к клубку шерсти и начал прислушиваться. Это оказалось, однако, бесполезным. Клубок молчал и, по словам Джима, не был расположен говорить. При этом он объяснил, что его талисман частенько отказывается открывать будущее, если не получит соответствующего денежного вознаграждения. Я сообщил Джиму, что у меня имеется старая истертая фальшивая монета в четверть доллара, которая никуда не годилась, так как медь уже слегка виднелась сквозь тонкий слой накладного серебра. Впрочем, если бы даже медь и не просвечивала, монету никто бы не принял, так как она стала слишком уже жирной на ощупь и каждый сразу мог бы догадаться, что она фальшивая (я решил в уме своем ничего не говорить про доллар, полученный от судьи). Может быть, впрочем, что комок шерсти согласится принять эту монету, так как, пожалуй, не сумеет отличить ее от настоящей серебряной. Джим понюхал поданный ему мною квартдоллар, попробовал на зуб, потер и объявил, что постарается всучить монету комку шерсти, выдав ее за настоящие деньги. Он объяснил, что он разрежет сырую картофелину, положит в нее фальшивый квартдоллар и продержит его там всю ночь. К следующему утру меди совсем не будет видно. Монета перестанет быть жирной на ощупь, и не только комок шерсти, но и жители нашего местечка, не задумываясь, примут ее за настоящую. Я и сам знал, что с помощью картофеля можно до биться такого результата, но в данную минуту как-то упустил это из виду.

Положив фальшивые четверть доллара в комок шерсти, Джим опять опустился на колени и прильнул к этому комку ухом. На этот раз негр объявил, что его талисман действует совершенно исправно и рас скажет мне всю мою судьбу, если только мне интересно узнать ее. «Пусть говорит», — объявил я. И действительно, комок шерсти принялся рассказывать Джиму, а Джим немедленно передавал это мне. Он объявил:

— Ваш старик отец не знает теперь и сам, что будет делать. Иной раз ему приходит на ум уйти, а потом он думает, что лучше, пожалуй, остаться. Для вас лучше всего сидеть совершенно спокойно в ожидании, пока старик на что-нибудь решится. Вокруг него летают два ангела: один из них белый, такой блестящий, а другой — совсем черный. Белому ангелу иной раз удается провести его немножко прямой дорогой; но как только подлетит черный ангел, ваш старичок сейчас же сбивается с пути. Никто теперь не может сказать наверняка, который из ангелов уведет его под конец с собою. Для вас самих, напротив, все обстоит благополучно. У вас в жизни будут большие неприятности и большие радости. С вами будут приключаться время от времени разные беды и не счастия, вы будете даже прихварывать, но каждый раз будете выздоравливать, и все окончится благополучно. На вашу жизнь будут иметь влияние две девушки, одна блондинка, другая брюнетка, одна богатая, другая бедная. Вы сперва женитесь на бедной, а потом мало-помалу и на богатой. Вам надо держаться возможно дальше от воды и воздерживаться от рискованных поступков, а то, чего доброго, как это предвидит ко мок шерсти, вас могут еще, пожалуй, повесить.

В тот же самый вечер, когда я со свечой в руках вошел в свою комнату, там сидел уже мой отец собственной персоной.

Глава V

Входя в комнату, я запер за собой дверь, а затем, обернувшись, увидал его. Раньше я очень боялся отца, так как он меня беспощадно дубасил. И на этот раз мне показалось, будто я его боюсь, но в следующую минуту я убедился в своей ошибке. Меня, в сущности, только ошеломила неожиданная встреча с ним, — до того неожиданная, что в первую минуту как будто даже дух захватило, но тотчас же я убедился, что о каком-нибудь серьезном страхе перед отцом у меня и речи не было.

Отцу было уже лет под пятьдесят, и это бросалось в глаза. Волосы были у него длинные, косматые, обильно смазанные жиром. Они ниспадали ему прямо на лицо, так что его глаза блестели сквозь них, словно из-за решетки или, вернее, сквозь чащу кустарника. Волосы эти были совершенно черными, без малейшей примеси седины. Длинные взъерошенные усы и бакенбарды были тоже черны, как смоль. В тех местах, где можно было разглядеть лицо, на нем не замечалось и тени румянца. Оно отличалось чрезвычайной бледностью, но не такой, какая встречается у других людей. На эту белизну противно и страшно было глядеть, так как она напоминала собой белизну некоторых лесных жуков или же белобрюхой акулы. Что касается одежды, то она была вся изо драна и висела лохмотьми. Отец сидел, перекинув одну ногу на другую, так что щиколотка ноги покоилась на колене. Сапог на этой ноге был дырявый, и сквозь отверстия в нем торчали два пальца, которыми мой отец время от времени шевелил. На полу валялась его шляпа — старая, черная войлочная шляпа с измятой, вогнутой вовнутрь тульей.

Я стоял и глядел на отца. Он, в свою очередь, глядел на меня, откинувшись на спинку стула и слегка раскачиваясь взад и вперед. Поставив свечу на стол, я окинул взглядом комнату и увидел, что окно рас крыто. Отец, значит, влез ко мне в комнату по крыше сарайчика. Пристально оглядев меня с ног до головы, папаша проговорил наконец: «Ишь ведь, подумаешь, каким он ходит щеголем! Даже рубашки носит с на крахмаленными воротниками! Ты, должно быть, считаешь себя очень важной персоной, настоящим богачом».

— Может быть, считаю, а может быть, и нет! — возразил я ему.

— Не советую говорить со мной в таком тоне! Ты за мое отсутствие страшно заважничал и начал поднимать нос. Вижу, что мне придется порядком по сбивать с тебя спесь. Говорят, будто ты сделался человеком ученым, умеешь даже читать и писать? Уж не считаешь ли ты себя умнее отца оттого, что он не занимался такими глупостями? Я вышибу из тебя всю эту дурь. Скажи на милость, кто мог вбить в твою голову, будто тебе приличествует заниматься такими сумасбродными вещами? Желал бы я знать, кто именно осмелился это сделать?

— Вдовушка! Она велела мне ходить в школу.

— Так, значит, вдова Дуглас заварила всю эту ка шу? Ну, а по чьему приказанию она позволила себе вмешаться в дело, которое ее вовсе не касается?

— Никто ей ничего не приказывал.

— Ну, ладно, я проучу ее за вмешательство! Ну, а ты, любезный, слушай, что я тебе говорю: брось школу! Я задам им перцу за наглую дерзость воспитывать мальчишку так, чтобы он глядел свысока на отца и считал себя умнее родителей! Посмей ты только еще таскаться в школу! Я отучу тебя от этой мерзости! Твоя мать не умела ни читать, ни писать и умерла безграмотной. Никто из твоей семьи грамоте не учился. Я сам человек безграмотный, а ты теперь позволяешь себе так возноситься над нами! Нет! Я этого ни за что не потерплю. Слышишь ты это!!! Ну-тка, теперь покажи мне, пострел, как ты читаешь?