Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк - Страница 18

Я до такой степени смутился, что не мог усидеть спокойно. Мне непременно следовало бы чем-нибудь занять свои руки. Взяв со стола иголку, я пробовал вдеть в нее нитку; руки у меня, однако, дрожали так, что я никак не мог попасть концом нитки в иголку. Хозяйка замолчала, и я, взглянув на нее, заметил, что она, в свою очередь, глядит на меня очень пристально и слегка улыбается.

Положив иголку и нитку на стол, я поспешил обнаружить к предмету разговора интерес, который и на самом деле к нему ощущал.

— Триста долларов — большие деньги, — сказал я, — хорошо было бы, если б их могла заполучить моя мамаша. Надеюсь, что ваш супруг, сударыня, собирается побывать сегодня же вечером на острове?

— Понятное дело, сегодня же ночью! Он ушел теперь в город со своим товарищем, чтобы раздобыть лодку, а если можно, то и другое ружье. Они поедут на остров сейчас, после полуночи.

— Отчего бы им лучше не обождать до утра? Днем ведь, кажется, было бы виднее?

— Разумеется, виднее, да только не им одним, но и негру. А вот после полуночи он, вероятно, заснет, и тогда можно будет беспрепятственно осмотреть лес и отыскать его логовище, особенно если у него разведен на ночь костер. Огонь в темноте далеко виден.

— Я об этом, признаться, не подумал! — отвечал я.

Хозяйка взглянула на меня очень пристально и тем еще более усилила мое смущение. Помолчав немного, она спросила:

— Как, вы говорили, вас зовут, милочка?

— Мм… мм… мм… мм… Мэри Уильямс!

Мне самому казалось, что в первый раз я назвал себя не Мэри, а как-то иначе, а потому я невольно потупил глаза. Мне стало даже теперь довольно явственно представляться, что я как будто назвал себя Сарой. Я чувствовал себя прижатым к стене и опасался, что это, пожалуй, заметят, а потому с нетерпением ждал, чтобы хозяйка сказала еще что-нибудь. Чем больше она молчала, тем хуже я себя чувствовал. Наконец она возразила:

— Да ведь, если я не ошибаюсь, милочка, вы назвали себя сперва Сарой?

— Точно так, сударыня. Полное мое имя Сара-Мэри Уильямс. Поэтому меня называют и Сарой, и Мэри, безразлично.

— Так, значит, у вас два имени?

— Точно так, сударыня!

Я почувствовал некоторое облегчение, но тем не менее искренне желал убраться как можно скорее подобру-поздорову. Я все-таки не смел взглянуть хозяйке прямо в лицо.

Она, в свою очередь, принялась рассказывать мне, какие теперь тяжелые времена, в какой бедности приходится ей жить с мужем и как нагло бегают у них по лачуге крысы. Эти негодные крысы воображают себя, по-видимому, настоящими домовладельцами, а потому нисколько не стесняются, и т. д., и т. д. Это меня опять-таки ободрило. Хозяйка очень долго распространялась о крысах и уверяла, что каждое мгновение какая-нибудь из них высовывает свой нос из дыры, которую они прогрызли в углу комнаты. Хозяйка рассказала мне также, что держит у себя под рукой что-нибудь, чем можно было бы запустить в крысу, и только благодаря этому кое-как еще уживается с ними. Она показала мне свинцовый прут, завязанный узлом, и объявила, что обыкновенно попадает очень хорошо этим метательным орудием, но так как дня два тому назад слегка вывихнула себе руку, то и не знает теперь, не пострадала ли от этого ее меткость? Тем не менее она решилась произвести опыт и пустила свинцовым прутом в первую попавшуюся на глаза крысу, но промахнулась и вскрикнула, сообщив, что рука у нее заболела от сделанного усилия, а затем попросила меня попытать, в свою очередь, счастья. Мне хотелось уйти прежде возвращения мужа хозяйки, но я не смел выказать ей этого. Взяв свинцовый прут, я бросил им в крысу, дерзнувшую высунуть свой нос из дыры, и если бы она не поторопилась ретироваться, то, без сомнения, значительно бы пострадала. Хозяйка отозвалась с большою похвалою о моей меткости и высказала предположение, что в следующий раз я непременно убью крысу наповал. Встав со стула, она принесла назад кусок свинца и, вместе с тем, также моток ниток, который ей хотелось размотать. Хозяйка попросила меня подержать моток, дала мне его в руки и принялась сматывать в клубок, продолжая рассказывать про себя и своего мужа. Внезапно она прервала этот разговор, воскликнув:

— Поглядывайте, однако, за крысами! Вам лучше будет держать свинчатку в подоле, чтобы она была у вас под рукой. — С этими словами она бросила мне свинцовый прут в подол, а я проворно стиснул его ногами. После того она поговорила со мной еще минутку, а затем, взяв у меня нитки, взглянула мне прямо в лицо и спросила меня шутливым тоном:

— Ну, моя душечка, скажи мне теперь серьезно твое настоящее имя?

— Как! Что вы говорите, сударыня!

— Я хочу знать настоящее твое имя. Как тебя зовут: Билл, Том, Боб или, быть может, как-нибудь иначе?

Я дрожал, как осиновый лист, и не знал хорошенько, что мне делать. На всякий случай я возразил:

— Ах, сударыня! Зачем вы так смеетесь над бедной девочкой! Мне это даже обидно. Если я вам мешаю, то сейчас же уйду.

— Нет, ты не уйдешь! Садись и оставайся здесь! Я тебя не обижу и не намерена тебя выдавать! Будь со мною только совершенно откровенен: я сохраню твою тайну и, кроме того, тебе помогу. В случае надобности тебе поможет и мой муж. Я как нельзя лучше догадываюсь, что ты работник, сбежавший от своего хозяина, и, признаться, не вижу в этом ничего дурного. С тобою дурно обходились, и ты навострил лыжи. Клянусь Богом, дитя мое, я тебя не выдам! Будь паинькой и расскажи все как было!

Я объяснил хозяйке, что готов рассказать ей сущую правду, ничего не скрывая, но с тем, что и она, в свою очередь, должна сдержать слово. После такого вступления я сообщил ей, что отец и мать у меня умерли, а затем мировой судья отдал меня в работники из-за хлеба к одному старику-фермеру, скряге и не годяю, который живет в провинции, милях в тридцати от берега реки. Старик обращался со мною так дурно, что я чувствовал себя не в силах выносить этого долее. Воспользовавшись тем, что он уехал денька на два, я убежал от него, позаимствовав старое платье его дочери и выброшенную на чердак шляпу. Мне пришлось потратить три ночи, чтобы пройти эти тридцать миль. Я шел по ночам, а днем прятался и спал. Хлеба и ветчины, захваченных мною в котомку, хватило мне на всю дорогу, так что я и теперь еще вовсе не голоден. Я присовокупил, что рассчитываю на своего дядюшку Абнера Мура, который, наверное, приютит меня у себя. Это и заставило меня явиться прямо в Гошен.

— В Гошен! Да ведь это вовсе не Гошен, дитя мое! Это С.-Питерсбург. Гошен находится в десяти милях дальше, вверх по течению. Кто вам сказал, что это Гошен?

— Человек, с которым я встретился сегодня утром на рассвете, как раз в то время, когда собирался идти в лес, чтобы выспаться. Он говорил, что там, где дорога будет расходиться надвое, я должен держаться правой руки и через пять миль дойду до Гошена.

— Должно быть, он был пьян, так как направил тебя совсем не туда, куда следовало.

— Положим, что он показался и мне как будто навеселе; но теперь ничего уже не поделаешь. Мне пора тронуться в путь, так как я хотел бы добраться к рассвету до Гошена.

— Погоди минутку, я дам тебе кое-что закусить. В дороге это может тебе пригодиться.

Угостив меня остатками обеда, она спросила:

— Когда лежащая корова встает, какой стороной она подымается? Отвечай скорее, не задумываясь!

— Задней стороной, сударыня.

— Ну, а лошадь?

— Передним концом, сударыня.

— С какой стороны дерево больше обрастает мхом?

— С северной!

— Если пятнадцать коров пасутся на склоне холма, сколько из них едят, держа голову в одинаковом на правлении?

— Все пятнадцать, сударыня!

— Ну, ладно! Вижу теперь, что ты и в самом деле жил в провинции, а то я думала, что опять меня надуваешь. Как тебя в самом деле зовут?

— Джордж Петерс, сударыня.

— Старайся не забывать этого, Джордж, а то, чего доброго, ты по нечаянности назовешь себя перед ухо дом отсюда Александром и, когда я тебя уличу в забывчивости, дашь себе двойное имя Джордж-Александр. Советую тебе также не щеголять перед женщинами в этом старом плаще. Ты слишком плохо играешь роль девочки, хотя мужчину, быть может, еще и одурачишь; заметь себе, дитя мое, что когда вдеваешь нитку в иглу, не следует держать нитку неподвижно и насаживать иголку на нее. Напротив того, держи неподвижно иголку и вдевай нитку в ее ушко. Так всегда делаем мы, женщины; мужчины же поступают обыкновенно наоборот. Если ты, в роли девочки, хочешь бросить чем-нибудь, например в крысу, тебе надо подняться на цыпочки, занести руку над головой со всей возможной для тебя неловкостью и промахнуться по крайней мере ар шина на три в сторону. Когда ты бросаешь, рука у тебя должна остаться выпрямленной от самого плеча, совершенно так, как если бы она поворачивалась там на шарнире; так всегда делают девочки. Напротив того, мальчишка поворачивает всегда при этом руку в кисти и локте, занося ее не вверх, а в сторону. Заметь себе так же, что девочка, стараясь поймать что-нибудь в подол, расставляет колени, а не сдвигает их вместе, как сделал это ты, ловя брошенную мною свинчатку [4]. Я сразу же догадалась, что ты мальчик, как только ты стал вдевать нитку в иглу, и придумывала другие испытания, единственно только для более полной проверки своего первого впечатления. Теперь, милейший мой Сара-Мэри-Уильямс-Джордж-Александр Петерс, отправляйся к своему дядюшке или куда тебя Бог несет, а если с тобою приключится что-нибудь неладное, пошли сказать об этом госпоже Юдифи Лофтус, то есть мне самой, и я постараюсь как-нибудь тебя выручить. Держись той дороги, что идет вдоль реки, а в следующий раз, когда задумаешь бежать, запасайся, на всякий случай, башмаками и чулками. Береговая дорога здесь каменистая, и ты порядком, должно быть, собьешь себе ноги, пока доберешься до Гошена.