Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Твен Марк - Страница 16

У меня не было ни малейшего желания глядеть на него. Джим накрыл мертвеца кое-какими старыми лохмотьями, но это было с его стороны совершенно лишней предосторожностью, так как я все равно ничего бы не увидел. На полу валялась колода засаленных, грязных карт и бутылка из-под водки. Там же лежала пара масок, изготовленных из старого сукна. Стены были покрыты самыми невежественными надписями и рисунками, сделанными углем. На одной стене висели два старых, грязных ситцевых платья, шляпка и несколько женских рубашек и юбок. Там было еще кое-что из мужского платья. Мы забрали с собой весь этот гарде роб и уложили его в челн, рассчитывая, что он может пригодиться. Я захватил также валявшуюся на полу пе струю соломенную шляпу, какие носят в наших местах летом мальчики. Мы нашли бутылку с молоком, к ко торой приспособлена была соска из тряпки для грудного ребенка. Мы охотно бы ее взяли, но она оказалась разбитой. В комнате оказался большой ветхий сундук и старый чемодан с оборванными петлями. Оба они были раскрыты, но в них не оставалось ничего сколько-нибудь пригодного. Судя по тому, как были разбросаны пожитки, мы пришли к заключению, что жильцы этого дома очень торопились его бросить и многое даже не успели захватить с собой.

Мы нашли старый жестяной фонарь, мясницкую тяпку без ручки, совершенно новый большой складной нож, за который в любом магазине пришлось бы заплатить два доллара, целую пачку сальных свечей, жестяной подсвечник, плетеную флягу, жестяную чаш ку, старый, порядком уже истрепанный тюфяк, женский несессер [2] с иголками, булавками, воском, нитка ми, пуговками и тому подобными мелочами, топор, несколько гвоздей, лесу от удочки, толщиною в мой мизинец, с несколькими чудовищными, прикрепленными к ней крючками, целый большой сверток клеенки, кожаный собачий ошейник, лошадиную подкову и несколько аптекарских склянок с лекарствами, но без этикеток. Мы забрали все это с собой и собирались уже уходить, когда я разыскал довольно порядочную еще скребницу, а Джим — старый-старый скрипичный смычок и одну ходулю. Подножка от нее была отломана, но тем не менее ходуля эта была еще довольно новая, хотя и оказывалась для меня слишком длинной, а для Джима очень короткой. Все наши усилия отыскать другую ходулю остались тщетными.

Как бы ни было, мы, во всяком случае, нагрузили свой челн богатой добычей; когда мы уселись в него сами и, отчалив от двухэтажного сруба, продолжали плыть по течению, оказалось, что нас снесло на четверть мили ниже острова и что совершенно уже рас свело. Я велел поэтому Джиму лечь и накрыл его тюфяком. Это было сделано мною из предосторожности, так как если бы он сидел в лодке, то его издали уже признали бы за негра. Я направил свой челн к Иллинойскому берегу, причем меня снесло еще, по крайней мере, на полмили вниз, но затем, держась возле берега, где течение было почти незаметно, я поднялся опять вверх, на целую милю. При этом с нами не случилось ничего достопримечательного, и мы благополучно вернулись к себе на остров, не попавшись никому на глаза.

Глава X

После завтрака я хотел потолковать с Джимом об убитом и уяснить себе, при каких обстоятельствах с ним покончили, но Джим не пожелал толковать со мной на эту тему; он объявил, что это принесло бы нам несчастье; кроме того, мертвец может, чего доброго, зайти к нам, и такие посещения войдут у него, пожалуй, в привычку. Покойник, которого не похоронили, должен был, по мнению Джима, чувствовать несравненно большую склонность к бродяжничеству, чем мертвец, которого своевременно уложили в гроб и зарыли в могилу. Соображения эти показались мне довольно рассудительными, а потому я не решился настаивать и спорить с Джимом, но мысль моя про должала работать, и я все-таки томился желанием узнать, кто именно застрелил этого несчастного и чего ради совершено это злодейство.

Осмотрев привезенные нами платья, мы нашли восемь долларов серебряной монетой, зашитых в под кладке старого плаща, служившего одеялом. Джим заключил отсюда, что хозяева дома украли плащ, так как если бы они знали, что в нем зашиты деньги, то не бросили бы его. Я, со своей стороны, пришел к убеждению, что они же и совершили убийство, но Джим упорно отказывался говорить об этом. Я позволил себе тогда заметить ему:

— Ты уж чересчур веришь приметам. Вспомни только наш разговор насчет того, что я принес в пещеру змеиную шкуру, найденную мною третьего дня на вершине этой горы. Ты говорил ведь тогда, что дотрагиваться руками до змеиной шкуры самая дурная примета, какую только можно себе представить. Между тем, к чему она привела? Мы добыли с тех пор множество разного домашнего скарба и в довершение всего нашли деньгами восемь долларов. Я бы сердечно желал, Джим, чтобы на меня каждый день обрушивались такие несчастья.

— Успокойтесь, голубчик! Повремените немножко! Не хвастайтесь преждевременно; несчастье еще при дет. Тогда вспомните, что я вас предостерегал, но будет уже поздно!

И действительно, беда не замедлила на нас об рушиться. Разговор этот происходил во вторник, а в пятницу, после обеда, мы с Джимом лежали на траве, на самой верхушке горы. Табак у меня в кисете весь вышел, и я спустился в пещеру, чтобы набить кисет свежим табаком. Найдя там гремучую змею, я ее убил и сложил на одеяле в ногах у постели Джима, свернув в клубок, так что она казалась живой, — рассчитывая позабавиться ужасом, в который придет Джим, когда увидит ее там. К вечеру, однако, я совершенно забыл про змею, и когда Джим, не дождавшись, пока я зажгу свечу, бросился прямо на одеяло, оказалось, что там лежала товарка убитой змеи, которая его и укусила.

Он вскочил, взвизгнув от боли. Тем временем свеча загорелась, и первое, что мы увидели при ее свете, была змея, свернувшаяся спиралью и приготовившаяся броситься опять на кого-нибудь из нас. Я укокошил ее мгновенно ударом палки, а Джим схватил папашин кувшин с водкой и с жадностью принялся ее пить. Он был босиком, и змея укусила его как раз в пятку. Виною всему этому была соб ственная моя глупость; мне следовало помнить, что если оставить где-нибудь мертвую змею, ее товарка непременно приползет и обовьется вокруг нее. Джим попросил меня оторвать у змеи голову, а с туловища содрать кожу и кусочек его поджарить. Я исполнил его желание. Он съел изрядный кусок змеи и вы разил надежду, что после того выздоровеет. Я потихоньку вышел из пещеры и вышвырнул остатки обеих змей в кусты. Я вовсе не хотел, чтобы Джим узнал про мою неосторожность, из-за которой, как уже упомянуто, случилась вся беда.

Бедняга негр усердно потягивал водку из кувшина. Время от времени он приходил как будто в состояние невменяемости, корчился, словно в судорогах, и за вывал самым отчаянным образом. Но как только воз вращалось к нему сознание, он снова принимался пить водку. Стопа у него сильно распухла, и опухоль распространилась мало-помалу на всю ногу. Вскоре, однако, он совсем опьянел, и я пришел тогда к убеждению, что он благополучно выздоровеет. Тем не менее, лекарство показалось мне хуже болезни. Я бы скорее примирился с укусом гремучей змеи, чем с папашиной водкой.

От совместного действиях их обоих Джиму пришлось пролежать четверо суток. Опухоль тогда у него совершенно прошла, и он оказался опять на ногах. Я дал себе зарок никогда впредь не дотрагиваться собственными руками до змеиной шкуры, так как убедился, сколько зла от этого произошло. Джим, в свою очередь, высказал надежду, что в будущем я не стану с таким презрением относиться к приметам. При этом он объявил, что брать змеиную шкуру в руки до чрезвычайности дурная примета и что мы навряд ли отделались от последствий столь неосторожного моего поступка. Он присовокупил, что готов охотнее тысячу раз глядеть через левое плечо на новый месяц, чем единожды взять змеиную кожу в руки. Мне пришлось лично убедиться в справедливости его слов, хотя я всегда держался того мнения, что глядеть через левое плечо на новый месяц является одним из неосторожнейших и безрассуднейших поступков, возможных для человека. Старик Ганк Бэнкер проделал однажды эту штуку и вздумал еще хвастаться, будто не верит приметам. И что же вышло на поверку? Года через два после этого он напился пьян, свалился с высокой башни, построенной для приготовления дроби, и разбился так, что поломал себе все кости. Вместо гроба его уложили между двумя створками ворот от овина [3] и похоронили таким образом. Я сам не присутствовал на его похоронах, но мне о них рассказывал папаша. Понятное дело, что если Ганк Бэнкер превратил себя в блин, то эта напасть приключилась с ним именно оттого, что он позволил себе такое дурачество, как глядеть на молодой месяц через левое плечо.