Люси. Истоки рода человеческого - Джохансон Дональд - Страница 13

Такого рода признания добиться нелегко. Конкуренция между способными молодыми людьми была иногда очень острой. Чтобы сделать карьеру, нужно было иметь блестящие способности и недюжинное упорство. Подобно Гексли, Вудворд завоевывал премии, сыпал научными статьями и в 1901 году, в возрасте 37 лет, получил пост хранителя Британского музея. Он был настолько поглощен своей работой, что, казалось, забывал о существовании остального мира и не замечал, что творится вокруг него. Однажды, когда Вудворд шел по музею, по обыкновению задумавшись и опустив голову вниз, он со всего маху налетел на экспозиционный шкаф, упал и сломал ногу. Он не разрешил позвать врача, сделал все необходимое сам и остался хромым на всю жизнь. Вскоре нечто подобное повторилось: на этот раз Вудворд сломал руку.

Несмотря на все это, Вудворд был превосходным палеонтологом, В апогее своей научной карьеры он считался крупнейшим в мире специалистом по ископаемым рыбам. Однако в области черепов гоминид он не был большим авторитетом. Здесь он уступал Кизсу.

Когда дело дошло до реконструкции пилтдаунского черепа, между Кизсом и Вудвордом возникли разногласия. Использовав найденные Доусоном фрагменты, которые составили почти всю левую половину черепа, Кизс по тем же размерам воссоздал правую половину. Вудворд же, считая, что у человека с развитым мозгом левое полушарие преобладает над правым, сделал несколько иную реконструкцию пилтдаунского черепа, емкость которого получилась значительно меньше, чем в реконструкции Кизса. Таким образом, он подверг сомнению компетентность Кизса в вопросах реставрации краниологического материала. Кизс использовал брошенный ему вызов для эффектной саморекламы. Он разбил на куски череп современного человека, предварительно измерив его емкость, а затем воссоздал заново. При повторном измерении емкость всего на три-четыре кубических сантиметра отличалась от первоначальной. Кизс выиграл спор, но эта мелкая стычка нисколько не нарушила царившего в британской антропологии радостного оживления: наконец-то в Англии появился свой череп, по меньшей мере равноценный французским и немецким находкам — более древний и в то же время более «человеческий», — против этого сочетания никто не мог устоять. Поверив в пилтдаунскую находку, Кизс и Вудворд поставили на карту свою профессиональную репутацию. Последние тридцать лет жизни Вудворд целиком посвятил работе над этими ископаемыми остатками, озаглавив свой фундаментальный труд «Первый англичанин».

И тем не менее среди ученых с самого начала раздавались голоса, ставившие под сомнение подлинность находки. Палеонтологи Соединенных Штатов, далекие от националистических предрассудков, отнеслись к ней более беспристрастно. Они утверждали, что череп и челюсть не соответствуют — да и не могут соответствовать — друг другу. По мере накопления материалов из Пекина вероятность того, что эти ученые правы, возрастала: мозг древнего человека вполне мог быть небольшим, а его зубы — похожими на человеческие. Нам остается только догадываться, что творилось в душе Кизса и Вудворда с двадцатых по сороковые годы. Если у кого-то из них и возникали сомнения по поводу пилтдаунского человека, они их тщательно скрывали. Сама находка хранилась в сейфе. На нее можно было посмотреть, но трогать или подвергать каким-либо исследованиям категорически запрещалось.

Между тем «бэби из Таунга» пребывал в забвении. Этому немало способствовало и то, что череп принадлежал ребенку. Детеныши обезьян и человеческие дети больше похожи друг на друга, чем взрослые особи.

Лицо и особенно челюсти у обезьян растут гораздо быстрее, чем у человека, и обгоняют в своем развитии мозг. Это давало повод многочисленным скептикам ставить под сомнение человекоподобные черты у таунгского черепа.

В это уязвимое место бил и Графтон Эллиот Смит. «К сожалению, Дарт не располагал данными о детенышах шимпанзе, гориллы и орангутана того же возраста, что и особь из Таунга. Ознакомившись с материалом, он убедился бы, что положение головы, форма челюстей, строение носа и многие другие особенности лица и черепа, на которых базируется его тезис о сходстве австралопитека с человеком, аналогичны соответствующим признакам у детенышей гориллы и шимпанзе».

Дарт необыкновенно тщательно изучил зубную систему найденного им черепа и ясно видел, что она не имеет ничего общего с зубами шимпанзе или гориллы. И то, что три титана упорно не хотели замечать этого, должно было больно задевать самолюбие Дарта. Еще обиднее было то, что Смит, его прежний наставник в изучении эндокранов, сам захлопнул крышку гроба, похоронив в нем его идеи. Один только Брум сочувствовал ему.

За прошедшие пять лет дела Брума пришли в упадок. Он постарел. Его грандиозный труд по ископаемым остаткам рептилий и млекопитающих был уже закончен. Музеи и университеты относились к нему с явной антипатией. Он с трудом зарабатывал на жизнь медицинской практикой, перекочевывал с места на место и постепенно впадал в бедность. В 1933 году он уже не мог купить себе железнодорожный билет от Макасси, где в то время жил, до Йоханнесбурга, чтобы выступить с речью на заседании Южноафриканской ассоциации развития науки, хотя он и был ее президентом. Пришлось выслать ему нужную сумму на дорогу.

Когда Реймонд Дарт узнал об этом, он не мог придти в себя от возмущения. Самый знаменитый ученый Южной Африки, пусть и не с ангельским характером, влачит столь жалкое существование! Дарт написал в правительство, и через несколько месяцев Брум получил письмо от директора Трансваальского музея в Претории, в котором тот в весьма холодном тоне предлагал ему место ассистента в отделе палеонтологии. Ввиду преклонного возраста Брума эта должность носила временный характер. Кроме того, становясь сотрудником музея, он терял право собирать ископаемые остатки для себя или другого лица. У его недругов была воистину долгая память.

Несмотря на унизительные оговорки и жалкий оклад, Брум тотчас же принял предложение. Это была пусть незначительная, но синекура, и Брум мог наконец-то бросить медицинскую практику и целиком посвятить себя изучению окаменелостей. Он познакомился с незаурядным человеком — трансваальским фермером Сиднеем Рубиджем, который уже много лет собирал ископаемые остатки и создал у себя на ферме небольшой частный музей. При содействии Брума его коллекция в скором времени выросла настолько, что почти сравнялась с фондами Трансваальского музея, процветанию которого Брум должен был посвящать все свое время. В 1936 году он привел музейное начальство в еще большее замешательство, узнав о существовании ископаемых остатков в находившейся неподалеку известняковой пещере в Стеркфонтейне. Некто Барлоу, работавший на разработках десятником, продавал окаменелости туристам в качестве сувениров.

Брум поспешно связался с Барлоу, убедился, что в карьере действительно много ископаемых остатков, и с горечью узнал, что немалая часть их попадает вместе с породой в печи для обжига и сгорает там. Он объяснил Барлоу, какие потери несет наука от подобного небрежения. Тот извинился и пообещал сохранять все, что удастся найти. Через пару дней он вручил Бруму эндокран — окаменевший слепок мозга. Брум тщательно просмотрел куски породы, раздробленной недавним взрывом, и обнаружил несколько фрагментов, составивших почти полный череп. Он очистил их, собрал вместе и тотчас понял, что перед ним австралопитек.

Наконец-то была сделана вторая после Таунга находка!

Когда весть о новом открытии достигла Дарта, им овладели противоречивые чувства — одновременно и досада, и радость. Некоторые из его студентов еще до этого заинтересовались пещерой в Стеркфонтейне; не поставив его в известность, они переметнулись к Бруму. А тот в который уже раз преспокойно обошел начальство и выхватил добычу у всех из-под носа.

Но, с другой стороны, ведь череп принадлежал австралопитеку. Он решительно укреплял позицию Дарта в споре, который тот безуспешно вел в одиночку больше десяти лет. К тому же Дарт понимал, что без энергичного вмешательства Брума этот череп вслед за бесчисленным множеством других окаменелостей навсегда исчез бы в огнедышащем жерле печи. И наконец, найденные Брумом кости принадлежали взрослой особи. Репутация «бэби из Таунга» была спасена — теперь никто больше не сможет сказать, что только юный возраст придает этому существу некоторые черты сходства с человеком.