Леший и Кикимора - Копейко Вера Васильевна - Страница 6

Она засмеялась и покрутила головой. Особенно здорово про лошадь. Никогда в жизни не сидела в седле. Только в повозке, в давнем детстве. С Лешим.

Она прислушалась. При мысли о Лешем сердце не дернулось в печали. Значит, все нормально в организме и в голове.

«Да, ты забыла еще об одном счастливом видении, — напомнила она себе, — в Мишину клинику, в которой лечат пчелоужаливанием, стоит очередь…»

Катерина Николаевна тихо засмеялась. Вот это и есть маниловщина, все как у классика русской литературы. Когда работала в Институте русского языка имени Пушкина, она долго втолковывала одному филиппинскому юноше, что значит слово маниловщина. И только когда перечислила несколько однокоренных слов — подманивать, приманивать, он сообразил и сказал:

— Обманывать.

Это точно. Но обман, как говорят поэты, бывает сладостным. Поэтому чай, который она сейчас выпьет, будет без сахара. Сладости и так достаточно.

4

Это было четыре года назад. Катерина Николаевна — не Катя и не Катерина, ВИП-Дамы считали непозволительным для сотрудников ощущать себя людьми без отчества — готовила план пребывания гостей из Индии. Она так глубоко ушла в дело, что от резкого телефонного звонка подпрыгнула на стуле.

Мужской голос сказал:

— Здравствуйте, Катерина Николаевна.

— Добрый день, — ответила она, пытаясь узнать голос, но он был чужой.

— Я… ваш сосед.

— Сосед? Сверху? Снизу? — с беспокойством бросала она вопросы. Неужели не закрыла кран или…

— Сбоку. — Он засмеялся. — Сосед, но не по дому.

Катерина Николаевна почувствовала, как дрогнула рука. «Вот ведь… Кикимора! Вечно спешишь», — одернула она себя. Быстрая реакция, которой она всегда отличалась, подсказала ей, кого ВИП-Дамы называют «соседями». Хотя и не такие уж соседи, разве что по московским меркам — от их особняка до Лубянки можно дойти пешком.

— Простите, — пробормотала она.

— Охотно, — было слышно по голосу, что мужчина улыбается, — если вы согласитесь со мной встретиться.

Она молчала, опасаясь снова попасть впросак. Катерина Николаевна знала, что все выезжающие за границу рано или поздно оказываются в поле зрения таких сотрудников. В Институте Пушкина она их не интересовала, были другие, более опытные, к кому они обращались… А здесь… здесь, стало быть, она тоже интересна.

— Вы молчите? — спросил он.

— Да, конечно, приду, — ровным голосом отозвалась она. — Я вас слушаю — куда, когда.

— Вы сговорчивы, Катерина Николаевна. — Мужчина говорил нарочито тихо. Она чувствовала, как краснеет. — Хорошо, не стану вас больше смущать. В шестнадцать тридцать в Елисеевском гастрономе. Возле… ананасов.

— Возле… чего? — изумилась она. Сто лет не заходила в этот распрекрасный гастроном. — Там продают ананасы? — Потом хлопнула ладонью себя по губам.

— Если будете… сговорчивы, — он подчеркнул это слово, — вас угощу ананасом.

— В шампанском! — выпалила, будто… леший дернул ее за язык. Она снова хлопнула себя по губам.

— Вариант будет рассмотрен, — со смехом пообещал он.

— Извините, ради Бога, — багровея от смущения, проговорила в трубку Катерина Николаевна, — не знаю, что на меня нашло.

— Все в порядке. Ваша непосредственность весьма привлекательна для иностранных дам. Ее оценили ваши «дорогие подруги». Такие нежные письма, впору позавидовать, что они не ко мне…

Значит, читает? И не только он, сама себе ответила на вопрос.

Мужчина попрощался.

Катерина Николаевна положила трубку, слушая гулкий стук собственного сердца. Что теперь?

Катерина Николаевна Лосева никогда не воображала себя кем-то вроде особы, известной под именем Мата Хари. Ее не привлекали лавры и той дамы, о которой перешептывались в буфете. Вчера Галия указала на нее.

— Смотри, смотри, — опустив глаза в чашку с кофе, почти не двигая губами, пробормотала коллега. — Видишь ту, в синем костюме? Ну… крупную, в теле… Седую. Про ее матушку недавно написали совершенно открыто, что Мата Хари ей в подметки не годится.

— А она? — тихо спросила Катя. — Сама?

— Она… Говорят, переводила самому Сталину.

Катя проследила за дамой в синем шерстяном костюме. Теперь, когда она отошла с чашкой кофе в самый дальний угол буфета, Галия заговорила без всякой конспирации:

— Между прочим, твоя начальница, когда была тем, кто ты сейчас, рыдала от нее. Самыми натуральными слезами.

— Мо-я! Начальница! — Катя вытаращила зеленые глаза.

— Да тихо ты. — Галия пнула ее под столом. — Я понимаю, тебе легче представить рыдающий телеграфный столб. Но это правда.

— Почему? — шепотом спросила Катерина.

— Принимали американок. А твоя стала делать пометки в блокноте.

— Ну да, ей же потом отчет писать.

— Но мадам взвилась: «Мы здесь говорим как подруги! Прекратить!» В общем, рассказывают, твоя не выдержала. Но я, как ты понимаешь, не просто сотрясаю воздух, я тебя предупреждаю.

— Записывать не буду, — помотала головой Катя. — Хотя у меня память наверняка не такая, как у нее.

— Видишь, она села в угол, лицом к залу. Профессиональная привычка. Она должна увидеть первой! Все и всех! — Галия залпом выпила кофе, который совсем остыл.

— А… ты встречалась с Куратором? — спросила она тихо и тотчас поняла свою оплошность. Лицо Галии стало непроницаемым лицом восточной женщины. Катя заметила то, чего не замечала раньше, — какое оно скуластое. Но через секунду снова стало прежним. Галия взглянула на часы и охнула:

— Прости, мне должны сейчас звонить! — схватила Катю повыше локтя, пожала и унеслась.

Катя уже сделала несколько кругов по магазину, останавливаясь то у сыра, то у колбасы, потом подошла к хлебному отделу и замерла, рассматривая булочки, баранки, сухари…

Она пришла рано, потому что усидеть на месте было невозможно.

Перед выходом сто раз осмотрела себя в зеркале — лицо, потом костюм, потом плащ. Она четыре раза перевязывала красный шарф, то заправляя его под воротник, то выпуская на волю, позволяя распластаться по всей длине серого плаща. Наконец она решила оставить так, как всегда, — навыпуск. Красный берет поглубже надвинула на лоб, опасаясь, что меднопроволочные кудри сбросят его с себя.

Ей очень шел и берет, и шарф, она купила их в Англии, в летней поездке. Они продавались с потрясающей скидкой — не сезон, поэтому ей хватило денег.

Сапоги были на каблуке, но удобном, поэтому она чувствовала себя твердо и уверенно. Когда под тобой неустойчивый каблук, то и мозги такие же, она поняла это давно. Итак, если уверена в себе, значит, не о чем волноваться.

Разглядывая булки и баранки, Катерина Николаевна не забывала следить за стрелкой часов. Когда до назначенной цифры осталось тридцать секунд, она развернулась и ровным шагом направилась к фруктовому отделу.

Он шел к ней со стороны чайно-кофейного. Она узнала его сразу и едва не выпалила ему эту новость. Но вовремя спохватилась — вряд ли Куратор обрадуется, что он такой заметный.

Мужчина в общем-то обыкновенный, не молодой и не старый, остролицый. Но особенный разворот плеч не скроешь под обычным плащом.

— Здравствуйте, Катерина Николаевна, — тихо сказал он. — Я узнал вас сразу.

Она улыбнулась. Ну вот, и он ее сразу узнал. Пускай радуется.

— Присмотрели ананас? — спросил он, кивнув на прилавок, где, ощетинившись, лежали чешуйчатые плоды невиданных Катериной Николаевной полей.

— Я в них не разбираюсь. — Она покачала головой.

— Понимаю, в детстве вас не кормили ананасами. В Алдане, в холодной Сибири, их негде взять.

«Он все про тебя знает», — сказала она себе.

— Я ваш Куратор, — сказал он. — Значит, ваш ангел-хранитель…

Она кивнула, не меняясь в лице. Приняла к сведению.

— Вы поедете в Австралию, — сказал он.

— Ку-да? Когда? — удивилась она.

— Вам скажут. Я жду подробный отчет об организации русских скаутов.

— Я ничего не знаю о них…