Наследник фаворитки - Марчик Георгий - Страница 13

Солнечный луч, пробив серые от пыли стекла окна, ворвался в почти пустую комнату. Кроме железной, с облупившейся белой краской кровати и треногого столика, придвинутого к стене, здесь ничего не было. Воздух застоявшийся, тяжелый от прогорклого табачного дыма. Алик открыл форточку.

Пренеприятный осадок от глупого сна с привидившимся ему тощим одиноким волком, бегущим через ледяную пустыню, постепенно улетучивался.

Он брился, негромко насвистывая. Дома у него был свой звуковой барьер, который он ни при каких обстоятельствах не преступал.

Алик знал — с огнем не шутят. При соседях он был вежливым и скромным молодым человеком, который как будто даже учится на вечернем отделении какого-то института.

Его, правда, донимал один из соседей, которого Алик стал бояться, как заяц волка. Он почему-то заинтересовался, почему Алик все время дома. Сосед спросил, чем он занимается и на какие средства живет. Алик попытался отшутиться, но не тут-то было. Пришлось с ходу что-то сочинить, но видно было, что ему не поверили… С постным видом сосед направился к себе в комнату.

После встречи с папой на ипподроме Алик решил всерьез устроить свои дела и для начала выбить из папы комнату. Вопреки ожиданию, папа не оказал даже самого слабого сопротивления. Он немедленно разменял квартиру, которую им выделили за дедушкин дом, и вдобавок дал деньги на меблировку. Алик не преминул тут же спустить их. Очевидно, папа хотел быстрее развязаться с ним. Ну что ж, хотя у него, Алика, и нет пока еще своего места в жизни, зато есть место для жизни. А это уже немало.

Побрившись, Алик с удовлетворением оглядел свою физиономию, подправил бритвой светлые баки, и тут желудок снова напомнил, что пора завтракать.

«Как это все некстати, — с легкой обидой сказал он самому себе. — Вот так голод заставляет даже глубоко порядочного человека выходить на большую дорогу с кривым ножом за голенищем. Согласен — это плохо. В известном смысле далее аморально. Но что делать, если я очень хочу есть?

Бросьте мне кусок мяса, и я вас не трону. А мне втолковывают — трудись как вол, переходи улицу по зеленому сигналу светофора, довольствуйся тем, что имеешь… Какая чепуха! Разве я вообще отказываюсь работать? Нет, я не настолько глуп».

Алик брезгливо подергал ногой, отбрасывая прилипшую к пятке какую-то холодную пакость неизвестного происхождения. На полу валялись окурки и ошметки грязи. Внимание его привлекла пустая бутылка, стоявшая посреди комнаты.

— Эврика! Вот она, спасительница! — радостно воскликнул он. — Голубушка моя!

Он поспешно подбирал бутылки, со звяканьем засовывая их во вместительную авоську. Затем, широко шагая, двинулся к ларьку, где принималась посуда. Там крючком завернулась довольно длинная очередь. Алик, усиленно работая локтями и всем туловищем, пробрался к окошечку.

— Граждане, пропустите, пожалуйста, — вежливо просил он, нахраписто продвигаясь к заветной цели. — Позвольте пройти. Мне еще надо в аптеку — купить лекарство больной матери.

Его пропустили. Зажав в руке два рубля мелочью, Алик легкой танцующей походкой направился к магазину. Сейчас он поест. Это главное. Он снова был готов вступить в бой с обществом, а вернее сказать, в бой с призраком голода, который преследовал его по пятам.

Впрочем, бой этот был, скорее, воображаемый, чем настоящий. Похожий на бой боксеров с тенью или на пассивную борьбу, какую на тренировках ведут борцы.

Однажды Алику нанес визит юный лейтенант милиции вместе с техником-смотрителем милейшей Ирмой Людвиговной. Едва завидев их, Алик бурно запротестовал:

— У меня не протекает, за квартиру я плачу аккуратно, радио и телевизора у меня нет, родственники из провинции, как видите, не проживают. Квартирантов, кошек и собак я не держу. Вы не имеете права. Я буду жаловаться вплоть до Организации Объединенных Наций.

Оказалось, лейтенанта Голубева — участкового уполномоченного — привело другое: он спросил, работает ли Алик.

— Это временно, — растерялся Алик и воздел руки кверху, словно призывая всевышнего в свидетели. — Видит бог, я был нездоров. У меня функциональное расстройство нервной системы, а также синдром глубокой апатии и аллергии.

Лейтенант с улыбкой и, казалось бы, даже сочувственно выслушал его и сказал, что аллергия, конечно, дело серьезное и ее надо лечить, но если молодой, здоровый, полный сил человек не работает уже почти целый год — это непорядок. Алик горячо побожился, что не пройдет и недели, как он будет трудиться. Прошло пять недель, и его вызвали по повестке в отделение милиции и вручили официальное предостережение в том, что если он не трудоустроится в течение месяца, то против него будет возбуждено уголовное дело по обвинению по статье 209 в систематическом попрошайничестве или, что еще хуже, по обвинению в вымогательстве по статье 148.

Алик так и подскочил на стуле. Он стал возмущаться, кричать, чуть ли не рвать на себе волосы:

— У вас нет никаких доказательств!

— У нас есть доказательства, — мягко, даже с состраданием сказал лейтенант. — Вот письма, которые вы два года пишете своему отцу. Целый год вы нигде не работаете, не учитесь, ведете паразитический образ жизни. Есть показания и ваших соседей…

— Я просил у своего отца, — перепуганно сказал Алик. — Разве это называется вымогательством? Я этого не знал…

— Вы не просто просили, — усмехнулся лейтенант. — Вы шантажировали его… А это уже иная статья…

Алик растерянно замолчал и сник. Да, действительно, в одном из писем отец сообщил, что прекращает всякую материальную помощь, так как не видит этому конца и не намерен растить из него тунеядца. Если же он будет шантажировать его, он обратится в милицию. Алик, разумеется, не придал этой угрозе серьезного значения. И вот пожалуйста. Пожаловался. Какое коварство! Какое неблагородство! Пожаловался на родного сына. И куда — в милицию. Да видано ли такое? Слыхано ли такое?

Правда, в ответ на последнее письмо отца он обрушил на него гневный поток телефонных звонков, писем и телеграмм. Он цитировал в них газетные статьи, взывал к его совести и чести. Все напрасно. И вот такое вероломство. «Впрочем, это, конечно, не совсем так», — подумал младший Архипасов. Отец обещал пожаловаться, если Алик не прекратит донимать его. И вот он сдержал угрозу.

Алик не на шутку струхнул. Он растерянно-льстиво улыбался Голубеву и дал честное слово, что «это больше никогда не повторится…». Лейтенант был добр и доверчив и под честное слово с миром отпустил заблудшую душу. «И сосед накапал, — размышлял Алик по дороге домой. — И это невзирая на то, что я по пять раз на дню так почтительно здоровался с ним. Подлец!»

Случайно прочитанное объявление привело Алика в театр. Здесь его без лишних слов зачислили рабочим сцены.

В театре Алику понравилось. У него объявилось множество приятных знакомых. Они называли его «славный мальчик» и дружески похлопывали по плечу.

«Какие культурные люди, эти артисты, — радовался Алик, — говорят друг другу «ты» и устраивают такие прелестные капустники».

Какое-то время все было хорошо, пока в здоровом театральном коллективе не хватились, что Алик постоянно отсутствует именно тогда, когда надо менять реквизит и декорации. Пришлось уйти. Разумеется, по собственному желанию.

«Я допустил просчет, — сетовал Алик после беседы с кадровиком. — Зря отпирался. А покаялся, наверняка он оставил бы… Впрочем, не так уж это приятно — быть рабочим сцены. Вот если бы меня пригласили на первую роль — тогда другое дело».

По родному городу Алик ходил как завоеватель, легко и свободно, задевая встречных девушек, и ветер нежно овевал его загоревшее лицо.

Второй раз, спустя год, лейтенант был менее доверчив, зато Алик держался куда увереннее. Он постепенно входил в роль честного неудачника, и она ему нравилась.

— Я знаю одного человека. Он тоже нигде не работает, — с вызовом говорил он лейтенанту. — Но он джентльмен, если хотите знать… А я люблю работу. Меня самого тяготит безделье. Но я хочу трудиться по призванию, а не из-за денег. Поймите меня. На работу надо ходить как на праздник, а не как на каторгу. Истинный труд — это творчество, вдохновение… Помогите же мне найти, наконец, такое место.