Год смерти Рикардо Рейса - Сарамаго Жозе - Страница 73

Происходящее несколько разъяснилось, и довольно скоро. Мятеж начался в Испанском Марокко, а во главе его, судя по всему, стоит генерал Франко. У нас, в Лиссабоне, генерал Санхурхо заявил о поддержке своих товарищей по оружию, но еще раз подтвердил, что сам лично не желает предпринимать никаких действий, хотите — верьте, хотите — нет, последние четыре слова, разумеется, произнесены не генералом, в любой ситуации найдется некто, высказывающий свое мнение, если даже его об этом не просят. А что положение в Испании серьезно, так это ребенку понятно. Достаточно сказать, что менее чем за сорок восемь часов пало правительство Касареса Кироги, а Мартинесу Барро поручено было сформировать новый кабинет, но слетел и Мартинес Барро, и теперь там правительство Хираля, а вот долго ли оно протянет — вопрос. Военные заявляют о том, что идут по стране триумфальным шествием и что если и дальше все так пойдет, часы красных в Испании сочтены. Тот же самый вышеупомянутый ребенок, едва выучившийся читать, подтвердит это, бросив беглый взгляд на размер кегля и разнообразие шрифтов, на сие выраженное средствами полиграфии одушевление, которое через несколько дней захлестнет и набранные петитом статейки на внутренних страницах.

И вдруг — трагедия. Страшной смертью, сгорев заживо, погибает генерал Санхурхо: летел занять свое место в руководстве движением военных, и вот нате вам — самолет ли оказался перегружен, мотор ли у него отказал, если, конечно, одно не повлекло за собой другое, но как бы там ни было — не смог набрать высоту, врезался сначала в деревья, потом в стену на глазах у всех тех испанцев, которые собрались на проводы, и под беспощадным солнцем запылал вместе с генералом огромным факелом, а летчику — Ансальдо его звали — повезло, выбрался, конечно, не целым-невредимым, но живым и даже обгорел не очень сильно. А ведь помнится, говорил генерал, что нет, мол, не собираюсь я в ближайшее время покидать пределы Португалии, врал, значит, но мы должны проявить милосердие к этой лжи, ибо она — хлеб политика, должны понять и простить ее, хотя нам неведомо, разделяет ли наше мнение Господь Бог, и не была ли эта авиакатастрофа небесной карой, поскольку каждый знает, что карает Господь не камнем и не дубьем, но исключительно огнем, как исстари повелось. И в то самое время, когда генерал Кейпо де Льяно объявил диктатуру по всей Испании, генерала Санхурхо, маркиза де Риффа, отпевали в эсторильской церкви Святого Антония, а говоря «генерала», мы имеем в виду то, что от него осталось, осталось же до черноты обугленное поленце, похожее на детский гробик, и генерал, при жизни бывший мужчиной рослым, видным, дородным, обратился в жалкую головешку, наверно, и в самом деле мы — ничто в этом мире, но сколько бы нам это ни повторяли, какие бы убедительные примеры ни приводили, нипочем нам в это не поверить. В почетном карауле у гроба выдающегося военачальника стоят члены Испанской Фаланги при полном параде — голубая рубашка, черные брюки, кинжал на кожаном поясе — а откуда взялась вся эта братия, вот вопрос, ясное дело, не из Марокко же прискакала во весь опор на церемонию похорон, но все тот же пресловутый ребенок во всей своей невинности и неграмотности сумеет дать на него ответ, если в Португалии, как сообщает «Пуэбло Гальего», пятьдесят тысяч испанцев, а они, надо думать, привезли с собой не только две смены белья, но захватили также и черные брючки с голубой рубашечкой да и кинжал не позабыли на всякий случай, не ожидая, впрочем, что случай представится по столь скорбному поводу. На их лицах лежит печать мужественного страдания, но имеется также и отблеск торжества и славы, ибо смерть в конце концов есть вечная невеста, в объятия которой мечтает попасть всякий храбрец, целомудренная дева, из всех прочих предпочитающая испанцев, если они к тому же еще и военные. Завтра, когда мулы повлекут лафет с бренными останками генерала Санхурхо в последний путь, над ними запорхают наподобие приносящих благую весть ангелов сообщения о том, что моторизованные колонны наступают на Мадрид, замыкая кольцо окружения, и что решительный штурм — это вопрос часов. Говорят, что правительства якобы уже нет, но говорят также, не замечая явного противоречия, что это же самое отсутствующее правительство разрешило раздать членам Народного Фронта оружие и боеприпасы. Так или иначе, но это всего лишь предсмертные хрипы. В ближайшее время Пречистая Дева Пиларская раздавит лилейной своей стопой змею зла, полумесяц взойдет над кладбищами несправедливости, на юге Испании уже высадились тысячи марокканских солдат, и вместе с ними в едином — я бы даже сказал, в экуменическом — порыве освободим империю креста и четок от безбожного господства серпа и молота. Возрождение Европы идет семимильными шагами — сперва Италия, за ней — Португалия, следом — Германия, а теперь настал черед Испании, это — добрая земля, это отборное семя, и завтра соберем мы урожай. Помните, как написали немецкие студенты: Мы — ничто, и эти же слова шептали друг другу рабы, возводившие египетские пирамиды, Мы — ничто, каменщики и погонщики волов, строившие монастырь в Мафре, Мы — ничто, покусанные бешеным котом жители Алентежо, Мы — ничто, облагодетельствованные общенациональной раздачей милостыни, Мы — ничто, жители Рибатежо, в пользу которых устроено было празднество в Жокей-клубе, Мы — ничто, профсоюзы, в мае проведшие уличную манифестацию, и, Бог даст, придет для нас день, когда все мы и вправду станем чем-нибудь, а кто сегодня произносит эти три слова, неизвестно, это — предчувствие.

Лидия же, которая тоже мало что собой представляет, рассказывает Рикардо Рейсу об успехах, достигнутых соседней страной, о том, как живущие в отеле испанцы устроили по поводу происходящего шумное торжество, и даже трагическая гибель генерала их не обескуражила, и теперь что ни вечер — льется рекой французское шампанское, управляющий Сальвадор ходит сам не свой от счастья, а Пимента шпарит по-испански, как на родном языке, Рамон и Фелипе, напыжились от гордости, прознав, что генерал Франко — галисиец, уроженец Эль-Фарроля, и на днях еще кто-то предложил вывесить над фасадом «Брагансы» испанский флаг в знак нерушимого союза двух пиренейских народов, ждут только, когда чаша весов опустится еще немножко. Ну, а ты, спросил Рикардо Рейс, ты что думаешь об Испании, о том, что там творится? Да я-то что, я — никто, дура темная, это вы, сеньор доктор, должны знать-понимать, сколько вам пришлось учиться в свое время, чтобы стать тем, кем стали, думаю, чем выше поднимешься, тем виднее все становится. Стало быть, в каждой луже месяц блещет, ибо высоко живет. Как красиво вы умеете сказать. В Испании — хаос, смута, смятение, было необходимо, чтобы пришел кто-то и навел порядок, а этот «кто-то» может быть только армией, так случилось и в нашей Португалии, так бывало и в других странах. Не знаю, что вам на это сказать, но послушали бы вы, что мой брат говорит. Мне необязательно слушать твоего брата, чтобы знать, что он говорит. Да, вы с ним и в самом деле — такие разные. Ну, так что ж говорит твой брат? Он говорит, что военные не смогут победить, потому что весь народ будет против них. Для начала тебе, Лидия, недурно бы усвоить, что весь народ не бывает за или против кого-то, а кроме того, будь любезна объяснить мне, что такое, по-твоему, народ? Народ — ну, это я, прислуга, у которой брат — революционер и которая спит с сеньором доктором, не одобряющим революций. Кто это тебя научил такой премудрости? Когда я открываю рот, слова словно бы сами выскакивают из него в готовом виде. Большинству людей свойственно сначала думать, а потом говорить, или говорить и думать одновременно. Нет, я не думаю, для меня это — как ребенка родить, он растет в животе, а как придет его время — выходит на свет. А ты хорошо себя чувствуешь? Если б не то, что месячных нет, не поверила бы, что беременна. Ты по-прежнему намереваешься оставить ребенка? Мальчика? Ну да, мальчика. По-прежнему, и не передумаю. А ты хорошо подумала? Я вообще не думаю, и, сказавши это, Лидия издала удовлетворенный смешок, Рикардо Рейс же не нашелся, что ответить, и притянул ее к себе, поцеловал в лоб, потом в уголок рта, потом в шею, и, благо кровать оказалась невдалеке, легли на нее приходящая прислуга и сеньор доктор, о брате-матросе разговор больше не заходил, а Испания отодвинулась на самый край света.