Башня шутов - Сапковский Анджей - Страница 55

– …болтал, что в церкви, значит, на алтаре никак не может быть тело Христово, потому что хоть и был Иисус велик, как наш, к примеру, собор, то все равно тела бы его не хватило на все мессы. И уж давно, значит, попы его сами бы сожрали. Так брехал, этими самыми словами, чтоб я сдох, ежели лжу, помоги мне Бог и Крест святой. А когда его уже на костер поведут и спалят, то покорно прошу, чтобы те его два морга земли, что подле ручья, моими были… Ведь говорят, что заслуги, значит, будут зачтены.

– …Дзержка Збылютова из Шарады, вдова, коя после смерти супруга переменилась на де Вирсинг, конный завод после покойного приняла и лошадьми торгует. Это слыхано ль дело, чтобы баба промыслом и торгом занималась? Нам конкуренцию, значит, добрым католикам, творила. Почему у нее так хорошо все идет, а? Когда у других не идет? Потому что она чешским гуситам лошадей продает. Еретикам!

– …только что на сиенском соборе принято и королевскими эдиктами подтверждено, что с гуситской Чехией всякое общение запрещено и кто с гуситами торгует, должен быть телом и имуществом покаран. Даже этот польский безбожник Ягелло инфамией,[234] изгнанием, лишением чести и привилегий карает тех, кто с еретиками сносится, свинец, оружие либо же провиант им продает. А у нас, в Силезии? Насмехаются вовсю над запретами зазнавшиеся господа купцы. Говорят: главное – доход, а как его получить, то хоть бы и с дьяволом. Хотите имена? Пожалуйста: Томас Гернроде из Нисы, Миколай Ноймаркт из Свидницы, Гануш Трост из Рацибужа. Этот Трост, добавлю, клеветал на священников, что-де распоясались, свидетелей тому будет множество, потому что происходило сие в городе Вроцлаве, в корчме «Под головой мавра» на Смольной площади vicesima prima Iulli[235] в вечерние часы. Да, совсем было забыл, с Чехией еще торгует некий Фабиан Пфефферкорн из Немодлина. А может, он уже помер?

– …говорят, Урбан Горн. Знают его, возмутитель он и поджигатель, говорят, еретик и выкрест. Вальденс! Бегард! Мать его была бегинкой, ее спалили в Свиднице, а прежде она призналась на пытках в мерзких делишках. Звали ее Рот, Малгожата Рот. Этого Горна, то бишь Рота, я в Стшелине собственными глазами видел. На бунт подбивал, над папой измывался. За ним волочился какой-то Рейнмар де Беляу, дальний родственник каноника при Яне Крестителе. Один другого стоит, сплошь выкресты и еретики…

Уже смеркалось, когда последний клиент покинул церковь Святого Матфея. Стенолаз вышел из исповедальни, потянулся, передал бородатому крестовику со звездами исписанные листки.

– Приор Добенек еще не поправился?

– Не поправился, – ответил госпитальер. – Все еще немощью уложен. Так что практически инквизитором a Sede Apostolica является Гжегож Гейнч. Тоже доминиканец.

Госпитальер слегка скривил губы, как бы почувствовал в них что-то невкусное. Стенолаз это заметил. Госпитальер заметил, что Стенолаз это заметил.

– Молоденький он, этот Гейнч, – пояснил он, немного помедлив. – Формалист. На все требует доказательств, даже редко велит брать на пытки. То и дело подозрительного признает невинным и выпускает. Мягок чрезмерно.

– Я видел пепелища от костров у вала за Святым Войцехом.

– Всего-то два костра, – пожал плечами госпитальер. – За последние три недели. При брате Швенкефельде было бы двадцать. Правда, вот-вот будет сожжен третий. Его преподобие поймал колдуна. Вроде бы с потрохами продавшегося дьяволу. Его сейчас подвергают болезненному допросу.

– У доминиканцев?

– В ратуше.

– Гейнч там?

– В порядке исключения, – скверно усмехнулся крестовик, – там.

– А что за колдун?

– Захарис Фойгт, аптекарь.

– Говоришь, брат, в ратуше?

– В ней.

Гжегож Гейнч, в принципе обычный inquisitor a Sede Apostolica specialiter deputatus[236] во Вроцлавской епархии, действительно был человеком исключительно молодым. Стенолаз не дал бы ему больше тридцати, а значит, они были ровесниками. Когда Стенолаз спустился в подвал ратуши, инквизитор подкреплялся. Высоко подвернув рукава, он жадно выгребал прямо из горшка кашу со шкварками. При свете факелов и свечей сцена трапезы выглядела живописно и лирично. Ребристый свод, голые стены, дубовый стол, распятие, подсвечники, обросшие фестонами воска, пятно белой доминиканской рясы, цветная глазурь глиняных сосудов, юбка и передник прислуживающей девки – все это смотрелось как на миниатюре из служебника. Недоставало только виньеток.

Однако благостное настроение портили и нарушали пронзительные вопли и крики боли, через правильные промежутки времени доносившиеся из еще глубже расположенного подземелья, вход в которое, словно врата ада, освещали красные мерцающие всполохи огня.

Стенолаз задержался у ступеней. Ждал. Инквизитор ел. Не спешил. Съел все, до самого дна, даже выскреб ложкой то, что пригорело. Лишь после этого поднял голову. Кустистые, грозно сросшиеся брови придавали его лицу серьезность, из-за чего он казался старше, чем был в действительности.

– От епископа Конрада, верно? – догадался он. – Ваша светлость, господин…

– Фон Грелленорт, – напомнил Стенолаз.

– Конечно, конечно. – Гжегож Гейнч легким движением пальцев подозвал девку, чтобы та стерла со стола. – Биркарт фон Грелленорт, доверенный и советник епископа. Присаживайтесь.

Истязаемый завыл в подземелье, закричал дико и невнятно. Стенолаз сел. Инквизитор отер с подбородка остатки жира. А немного погодя проговорил:

– Епископ, кажется, покинул Вроцлав? Выехал?

– Вы изволили сказать, ваше преподобие.

– Вероятно, в Нису? Навестить госпожу Агнешку Зальцведель?

– Его милость, – Стенолаз никак не прореагировал на произнесенное инквизитором имя последней епископской любовницы, удерживаемое в глубочайшей тайне, – его милость не привык информировать меня о таких деталях. Я ими также не интересуюсь. Тот, кто сует нос в дела инфулатов, рискует его лишиться. А мне мой нос дорог.

– Не сомневаюсь. Но я имею в виду вовсе не сенсации, а лишь здоровье его милости. Ведь епископ Конрад человек уже не первой молодости и должен избегать избытка напряженных турбаций[237]… А ведь прошла всего неделя после того, как он удостоил чести Ульрику фон Райн. К тому же визиты к бенедиктинцам… Вы удивлены, господин рыцарь? Инквизитор обязан знать все.

Из подземелья вырвался крик. Отрывистый, переходящий в хрип.

– Обязан знать все, – повторил Гжегож Гейнче. – Поэтому я знаю, что епископ Конрад странствует по Силезии не только ради того, чтобы посещать замужних женщин, молодых вдов и монашенок. Епископ Конрад готовит новый поход на Брумовско. Пытается склонить к сотрудничеству Пшемека Опавского и господина Альбрехта фон Колдица. Заручиться вооруженной поддержкой господина Путы из Частоловиц, клодненского старосты.

Стенолаз не вымолвил ни слова и не опустил глаз.

– Епископу Конраду, – продолжал инквизитор, – кажется, не мешает то, что король Зигмунт и князья Империи пришли к совершенно иному решению, а именно, что не следует повторять ошибок предыдущих крестовых походов. Что надлежит поступать обдуманно и без эйфории. Что необходимо подготовиться. Заключить союзы и альянсы, собрать средства, перетянуть на нашу сторону моравских панов. И временно воздержаться от военных авантюр.

– Его милости епископу Конраду, – прервал слова Гейнча Стенолаз, – нет необходимости оглядываться на князей Империи, ибо в Силезии он им ровня… если не выше их. К тому же добрый король Зигмунт, кажется, занят… Будучи форпостом христианства, он с оружием в руках занимается турками на Дунае. Хочет получить новый Некрополь. А может, пытается забыть о других взбучках, тех, которые три года тому получил от гуситов под Немецким Бродом, может, силится забыть, как бежал оттуда. Но, надо думать, все еще помнит, ибо не шибко спешит в новый чешский поход. Следовательно, епископ Конрад, видит Бог, пытается напугать еретиков. Вы ведь знаете, ваше преподобие, si vis расет, para helium.[238]