Тихоокеанские румбы - Конецкий Виктор Викторович - Страница 47

— Малый, самый малый вперед! Еще вперед!

Вижу, и сам кит уже чуть ли пузом в ил не зарывается, а назад, на глубину, не поворачивает, стервец. Подошли мы к нему на выстрел. Я нажал гашетку. Есть! Кит рванулся и начал тащить нас к берегу, а нам дальше и метра нельзя — того и гляди сядем на мель. Быстро приготовили добойный. Расстояние до кита — за 70 метров. Все равно бью. Мимо! Фу, жалость какая! А кит все тащит нас. Уже слышим, под килем песок поскрипывает. Ну, вторым добойным я все-таки смирил прыть кита.

Еле мы тогда назад отработали.

Был со мной и такой случай. Дело шло к вечеру. Часа два впустую гонялись мы за китами. Подходили к ним и на больших, и на малых оборотах, выписывали над ними и круги, и зигзаги, но уговорить их никак не удавалось. Только приблизимся к ним — заныривают. Киты попались поразительно дружные. Ходили, как привязанные, ни на шаг не отставая друг от друга. И откуда только этот туман взялся? Подступает к судну сплошной стеной. Сейчас и китам ничего не составляет уйти: стоит чуть подальше занырнуть — и мы остались с носом. Только бы, думаю, они не догадались сделать этого. Нет, снова замахали хвостами. Разозлился я на них, командую:

— Лево руля! Полный!

Китобоец делает мощный рывок. Вот они уже рядом. Разворачиваю пушку.

Так. Угол нормальный Можно! С ходу стреляю. Рассеивается облачко дыма. Линь натянут. Отлично! Показывается кит. Рядом второй. Что это они, как пришитые? И тут замечаю, что они оба у меня на лине. Ударная сила гарпуна оказалась настолько мощной, что он прошил насквозь хребет первого кита и впился в живот второго. Здорово! Парни на мостике от радости колотят кулаками друг друга, а «дед» возле лебедки схватился за голову — оборвут эти чертовы богодулы линь. Чтобы этого не случилось, мой помощник быстренько подтащил два гарпуна, перезарядил пушку, я и сунул каждому киту по успокоительному.

Такого со мной еще никогда не было — три «маза» подряд. Это меня окончательно расстроило. А когда нервы на взводе, к пушке лучше не подходи. Вот и результат — к концу дня всего один кит. Взяли мы его к борту и легли в дрейф до утра.

Чтобы как-то развеяться, я зашел в столовую посмотреть фильм. Сижу, гляжу на маленький экранчик, а из головы не выходят эти три проклятые «маза». Вдруг вбегает в столовую кочегар Сомов и громко мне шепчет:

— Слушай, Максимыч, там под бортом кто-то фыркает. Кажись, кит.

— Дьявол там, а не кит, — говорю я ему со злостью. — Садись вот да смотри кино, тогда казаться не будет.

— Да нет, я серьезно, — обиделся тот.

Вышел на палубу. Вокруг холодная темнота. На горизонте в причудливых позах лениво развалились тучи. Сквозь них, как через замочную скважину, посматривает луна, расстилая по морю серебряные дорожки. Прислушался. Под бортом размеренно журчала вода.

— Ну, — спрашиваю, — где твой кит?

Сомов разводит руками:

— Не знаю. Только что вот здесь был.

И тут я услышал мощный всплеск. Значит, в самом деле кит. Напрасно я над хлопцем смеялся.

Прошел к пушке. Китобоец медленно развернулся и почти бесшумно двинулся в сторону всплеска. Я, присев на полубаке, вглядывался в темноту. Ага, вон он, голубчик, «рыбачит». Кит совершал в воде круги, постепенно сужая их и увеличивая в глубину. Потом ложился на спину и, втягивая в свою огромную пасть образовавшуюся воронку вместе с планктоном и рыбешками, шумно отдувался, пропуская воду через сито усов.

Машина перестала работать, и судно мягко, по-кошачьи, подкрадывалось к киту. Попытался прицелиться, но мушки не было видно. Тогда я по положению рукоятки определил — вроде верно. Ну, была не была!

Из ствола вырвался сноп пламени. И сразу судно ожило, наполнилось перестуком сапог, хлопаньем дверей, будто никто вовсе и не ложился спать. Подшиб я-таки «рыболова», поставили его на «флаг» и двинулись дальше. Так всю ночь и проохотился. К утру доставили на базу трех китов.

В самом деле, наверстал упущенное.

Работа у нас, надо сказать, не хуже, чем у минеров — ошибка жизни может стоить.

Загарпунил я как-то кита. Второй не уходит, крутится рядом, не желает свою спутницу оставлять. Ну, решил я заодно и его взять. Перезарядил пушку, стал наизготове — сейчас выйдет, дам выстрел. Но кит почему-то долго не показывался. Стою, переминаясь с ноги на ногу. И тут совсем случайно вижу: стою-то я на заряженном лине. В спешке забыл его отбросить в сторону. По спине мурашки побежали. Выстрели я — и полетел бы сам со страшной силой вслед за гарпуном. Молодец кит, что занырнул. Спас он меня. За это и я его отблагодарил — не стал преследовать.

Виктор Конецкий

К вопросу о психологической несовместимости

Из рассказов моего близкого друга и старого моряка Петра Ивановича Ниточнина

Разговор начался с того, что вот я ухожу в длительный рейс месяцев на девять и в некотором роде с космическими целями, но никого не волнует вопрос о психологической совместимости членов нашего экипажа. Хватают в последнюю минуту того, кто под руку подвернулся, и пишут ему направление. А если б «Невель» отправляли не в Индийский океан, а, допустим, на Венеру и на те же девять месяцев, то целая комиссия ученых подбирала бы нас по каким-нибудь генетическим признакам, чтобы все мы друг друга любили, смотрели бы друг на друга без отвращения и даже от избытка дружеских чувств мечтали о том, чтобы рейс никогда не закончился.

Вспомнили попутно об эксперименте, который широко освещался прессой, — как троих ученых посадили в камеру на один год строгой изоляции и они там сидели под глазом телевизора, а когда вылезли, то всем им дали звания кандидатов и прославили на весь мир. Здесь Ниточкин ворчливо сказал, что если взять, к примеру, моряков, то мы — академики, потому что жизнь проводим в замкнутом металлическом помещении. Годами соседствуешь с каким-нибудь обормотом, который все интересные места из Мопассана наизусть выучил. Ты с вахты придешь, спать хочешь, за бортом — девять баллов, из вентилятора на тебя вода сочится, а сосед интересные места наизусть шпарит и картинки из «Плейбоя» под нос сует. Носки его под твоей головой сушатся, и он еще ради интереса спихнет ногой таракана тебе прямо в глаз. И ты все это терпишь, но никто твой портрет в газете не печатает и в космонавты записываться не предлагает, хотя ты проявляешь огромную выдержку. И он, Ниточкин, знает только один случай полной, стопроцентной моряцкой несовместимости.

— Помните вы старого казака — теплоход «Степан. Разин»? — спросил мой друг.

Мы не помнили.

— И не имеет никакого значения, — сказал Петр Иванович. — Гребем мы на этой старой калоше в тропиках. У меня училище наконец закончено было, диплом штурманский в кармане. Делаю последний рейс в роли матроса. Артельным выбрали.

Ладно. Гребем. Жара страшная. Взяли на Занзибаре мясо. Что за мясо, я и сейчас не знаю. Может быть, — зебры. Или — такое предположение тоже было — бегемота. Старший помощник капитана, естественно, тревожился и старался подобрать к незнакомому мясу подходящую температуру в холодильнике, то есть в холодной артелке. Каждый день в восемь тридцать утра спускался ко мне в холодную артелку, нюхал бегемотину и смотрел температуру. И так меня к своим посещениям приучил — а пунктуальности он был беспримерной, — что я по нему часы проверял.

Звали чифа Эдуард Львович, фамилия — Саг-Сагайло.

Никогда в жизни я не сажал люден в холодильник специально. Грешно сажать человека в холодильник и выключать там свет, даже если человек тебе друг-приятель. А если ты с ним вообще мало знаком и он еще твой начальник, то запирать человека на два часа в холодильнике просто глупо.

Еще раз подчеркиваю, что произошло все это совершенно случайно, тем более что ни на один продукт в нашем холодильнике Саг-Сагайло не походил. Он был выше среднего роста, белокурый, жилистый, молчаливый, а хладнокровие у него было ледяное. Мне кажется, Эдуард Львович происходил из литовских князей, потому что он каждый день шею мыл и рубашку менял. Вот в одной свежей рубашке я его и закрыл. И он там в темноте два часа опускал и поднимал двадцатикилограммовую бочку с комбижиром, чтобы не замерзнуть. И это помогло ему отделаться легким воспалением легких, а не чахоткой, например.