Тихоокеанские румбы - Конецкий Виктор Викторович - Страница 18

Заказали Приморскому радиокомитету концерт в честь завершения плавания и прихода нашей экспедиции в родной порт. Открыть концерт попросили «Шестым Брандербургским концертом» Баха. Это классическое музыкальное произведение по традиции исполняется в ознаменование окончания больших экспедиций начиная с Кука и Крузенштерна.

По всем частям идет усиленная подготовка к сдаче дока. Проверяется и пересчитывается инвентарь, составляются акты на израсходованные в пути материалы, на испорченное и смытое волнами имущество.

Долго спорили, что делать с буксирами. Наконец решили, чтобы не задерживать «Устилуг», следующий под выгрузку в Японию, выбрать буксиры на стапель-палубу дока.

Наконец в прекрасный солнечный день по носу на горизонте показались приподнятые рефракцией приморские сопки. Во второй половине дня слушали по радио выступление начальника Дальневосточного пароходства. Он говорил о нашем прибытии.

На другой день утром — по носу остров Аскольд, такой знакомый и близкий! Это уже преддверие Владивостока.

Собираем экипаж, проводим детальный инструктаж о выборке буксиров.

После этого заполняем таможенные декларации. В полдень прошли Аскольд. Навстречу из порта вышел буксир. На нем группа операторов кинохроники и телевидения. Караван снимают со всех сторон. Подходят совсем близко, кричат, задают какие-то вопросы. Не разобрать. А к нам нельзя — граница еще закрыта.

По носу слева в легкой дымке — Скрыплев. Вечный страж Владивостока. Около четырнадцати часов огибаем его и ложимся на входные Шкотовские створы. Навстречу выходит с/с «Диомид». «Устилуг» отворачивает с входного фарватера влево и отдает буксиры и, оставив нас на внешнем рейде, уходит в порт. «Диомид» берет нас с носу на «усы», с кормы нас поддерживает верный товарищ — «Стремительный».

Играем аврал и начинаем выборку буксира к себе, на стапель-палубу. Работа спорится. Всем хочется поскорее домой, но границу откроют только, когда заведут в порт, не раньше чем буксиры будут выбраны.

Работают все дружно, согласованно, быстро, разделившись на две партии. Выбираем оба буксира одновременно и заканчиваем эту работу в необычно короткий срок: за два часа пятьдесят минут!

Караван «Ушакова» прибыл на четыре часа раньше нас. Они уже дома.

И вот рейд Владивостока! Переход протяженностью почти в десять тысяч миль успешно завершен. За кормой — два океана, четырнадцать морей, четырнадцать проливов и каналов! Весь путь занял девяносто шесть ходовых суток. Это рекорд. Прежде на перегоны доков по этой трассе уходило не менее ста четырех — ста семи суток.

Стали на рейд. Прибыла приемная комиссия — пограничные власти и таможенники, карантинный врач. Несколько минут на предварительный осмотр, и врач дает разрешение остальным подняться на борт.

Начинается таможенный досмотр, процедура формальностей по оформлению прибытия из заграницы.

У нас все в порядке. Граница открыта!

К борту подходит большой буксир, направленный Трансфлотом. На палубе — встречающие родные, жены, дети. Много цветов! Букеты летят на стапель-палубу!

Мы дома!

Вениамин Анциферов

Тропа в океане

До улицы Урицкого лучше ехать трамваем. Но я неторопливо вышагивал вдоль набережной Северной Двины. Бас лесовоза, чащоба портальных кранов, река в облачных заворотах…

Еще несколько часов назад перед прилетом в Архангельск я подгонял события — быстрее, быстрее! А теперь хотелось остановиться, что-то осмыслить, наконец, просто проверить.

Вот она, эта улица, — широкая, торопливая, рассеченная лентой асфальта. Бурая от времени калитка с легкой щеколдой. Дощатый, убегающий к крыльцу настил. Во дворе — женщина. Робко попросил ее:

— Мне бы Герасима Васильевича.

— Заходите, — сказала она.

Он подошел, опираясь на трость, — широколобый, размашистый в плечах, с острым взглядом из-под нависших бровей.

— Точилов, — сказал, твердо сжимая руку.

— Здравствуйте, Герасим Васильевич!

Соседи и не подозревали, какой человек жил рядом с ними. Считали — обыкновенный старичок-пенсионер. Иногда в хорошую погоду выходил за околицу, сидел на скамейке, держа трость-палочку между колен. Ясно: ноги плохо держат, ревматизм и все такое. А узнали — поразились: «Кто бы мог подумать?»

Встречался я с ним день, второй, третий… Мы словно бы заново переживали те далекие, — грозные, как девятый вал, события, и теперь кажущиеся невероятными.

В ясную погоду с того мурманского причала и ныне видны неуклюжие, все в валунах сопки на другом берегу Кольского залива. Только там в ложбинах к кромке воды сбегают сегодня белые фигурки домов. А здесь вязкий, настоенный морем воздух по-прежнему вспарывают команды с капитанского мостика: «Подтянуть кормовой!», «Отдать швартовы!».

И тогда, 20 декабря 1932 года, при отходе от шестого причала ледокольный пароход «Малыгин» дал три прощальных гудка. Ветер сквозил по заливу, снег забивался под брезент, которым укрыли ящики и бочки на палубе. Огни города потонули в расквашенной непогодью полярной ночи. Вахтенный штурман записал в журнал:

«На борту имеем: пассажиров 149 человек, груза 410 тонн, пресной воды 300 тонн, угля 345 тонн. Дали ход и пошли по назначению…»

Вот тут и обрывается обычность. Весь секрет в пункте назначения — далекий заполярный архипелаг Шпицберген. Ведь и поныне зимой туда не ходят корабли: плотная, как занавес, ночь, штормы, мороз, снежные заряды, льды, айсберги. Природа словно специально собирает в кулак все свои злые силы. Даже бесстрастные записи вахтенных штурманов передают напряженную обстановку рейса:

«22 декабря. От веста идет крупная волна. Судно сильно зарывается, вследствие чего в 2 часа часть груза по левому борту сорвало с найтовов. Дали машине средний ход… Временами налетают сильные шквалистые заряды. Даем свистки. Палубу заливает.

23 декабря. Вызвана подвахта для откачки воды из столовой команды. Боцман и свободный от руля матрос выкачивают воду из второго класса.

24 декабря. Наш радист хотел взять пеленг с радиостанций о. Медвежий и о. ШпицбергенСвальбард. Но ни та, ни другая не работали, как объяснил радист, по случаю рождества… Волной с правого борта унесены некоторые предметы.

25 декабря. Легли в дрейф. Ветер достигает силы 9 баллов.

26 декабря. Держимся на малых ходах. Идет снег. Видимость плохая — около четверти мили. Палубный груз почти весь разбит и вынесен за борт.

27 декабря. Производятся авралом уборка, крепление грибовидных вентиляторов и груза на палубе… Откачка воды из помещений продолжается. Работают команда и пассажиры…

28 декабря. Напал густой туман, а потом — снег. Машина работает малым ходом… С веста несет густую шугу и лед. Горизонт совершенно темный и грязный… Один из рабочих полез на кормовую мачту для починки антенны и увидел позади траверза огни. При рассмотрении с наблюдательной бочки установлено, что это огни Баренцбурга… Развернулись и легли прямо на огни… В 16 часов разбужена команда для швартовки…»

Что за обстоятельства заставили «Малыгин» и шедший за ним следом ледокол «Седов» отправиться полярной ночью в такую дикую даль?

На Шпицбергене как раз создавали советские угольные рудники — требовалось срочно доставить горное оборудование, взрывчатые вещества, электродетонаторы, бикфордов шнур, продукты. И первым делом, конечно, тех самых 149 пассажиров — инженеров и рабочих из Донбасса.

Но не знал, не ведал в тот час капитан «Малыгина» Онисим Зиновьевич Филатов что, отдав распоряжение о швартовке, он не скоро приведет свой корабль к причальной стенке. Огни, увиденные с кормовой мачты, вовсе не были огнями Баренцбурга. Малым ходом «Малыгин» шел прямо на скалы.

Как же так?

Позднее причины аварии разбирала специальная комиссия Наркомвода. Она собрала многие документы и свидетельства. «Малыгин» был в восьми милях от цели, когда события стали развиваться будто по кругу, заколдованному злым волшебником.