Где-то на Северном Донце - Волосков Владимир Васильевич - Страница 49

— Негоже так, товарищ майор. Третьи сутки дома не показываетесь. Непорядок. Я боле еду сюда не понесу. Извольте по-человечески поесть. Да и в порядочек себя привести не мешает. Я баню второй день топлю…

Савушкин и сам знал, что непорядок, что надо идти, но что-то мешало ему вот так просто, как предлагал ординарец, встать и уйти отсюда. Или надежда, или забота, а скорее — и то и другое.

— А курочка ваша целехонька. На морозе. Сходите пообедать. Негоже так, товарищ майор. Работа не волк — в лес не убежит.

— Волк, Матвеич. Волк! — возразил Савушкин. — Может убежать. Особливо в нашем деле…

— А я не согласный! Хоть на губу сажайте, а сюда еду не понесу!

В дверь постучали. Стук частый, не по-обычному громкий.

«По коням! Неужели?»

Сам собой хрустнул, развалился напополам зажатый в пальцах карандаш. Савушкин вскочил на ноги. Все это в одно мгновение.

— Войдите!

Всегда невозмутимый, неторопливый Разумов на этот раз вкатился праздничным колобком. Забыв о субординации, выпалил:

— Есть, Владимир Григорьевич! Вылезли! Нашелся «зоопарк»!

— Ага! — Савушкин вымахнул из-за стола, вслед за капитаном выбежал из кабинета.

— Да что же это такое? — взвыл Чалов, огорченно хлопнув себя по ляжкам. — Товарищ майор… — И пожаловался захлопнутой двери: — Господи, что за служба!

В левом секторе людно, но тихо. Помимо радистов, Савушкина и Разумова у двери топчется младший лейтенант Табарский.

Савушкин будто заснул. Прикрыв глаза, вслушивается в еле слышные: «Я — ПРТВ… Я — ПРТВ…»

— Далеко забрались. Слышимость почти нулевая, — с досадой шепчет у своего приемника Котлярчук.

— Ерунда. — Савушкин «просыпается». — Передатчик работает в экономичном режиме. Переключен на двадцать пять процентов мощности. Умышленно переключен. Они рядом.

Разумов кивает. Капралов многозначительно крякает.

— К делу! — отрывисто произносит Савушкин. — Табарский! Распорядитесь, чтобы линейная служба и коммутатор были начеку. Вызвать на все объекты техников. Мало ли что…

Младший лейтенант исчезает за дверью.

— Ну… — Это уже к Разумову. — Давайте команды, товарищ капитан.

Уходит и Разумов.

Теперь, вот в этот-то момент, когда слышимость отвратительная, должна показать себя вышколенная им, майором Савушкиным, служба радиоперехвата. По команде Разумова сейчас перестроятся на «пойманную» волну радиопеленгаторные станции, начнут шарить в эфире дополнительные радиопосты. Все подготовлено, десятки раз проверено. Просчета быть не может.

Савушкин вслушивается в слабые звуки морзянки и гадает: какой метод связи применят немцы — дуплексный или симплексный? Если будут работать дуплексом, то этот проклятый КНК-1 будет отвечать на другой волне. На какой? Ищи тогда его! Если же симплексом, тогда должен ответить на этой же… В таком случае пеленговать будет проще.

Очевидно, об этом же думают и радисты. Без всякой команды все, кроме Людочки, начинают вращать ручки подстройки. А динамик чуть слышно пищит и пищит…

Напряжение нарастает. Пристроив у горла ларингофон, Савушкин тихо отдает соответствующие команды по всем объектам батальона. Его переключают бесшумно, без звонков.

Вот Людочка напряглась. Быстро оглянулась на комбата. Но майор уже сам слышит иной голос.

— Ти-ти-ти-та… ПРТВ… ПРТВ… Я — КНК-1… Я — КНК-1… Слышу вас отлично.

«Конечно, вам рядышком друг друга слышно отменно…»

— Симплекс! — с облегчением произносит майор.

Людочка кивает и как-то странно улыбается ему глазами. От этой улыбки Савушкину становится хорошо. Он уже не чувствует ни усталости, ни сонливости, ни голода.

— Бывший «гусак», — уверенно резюмирует Капралов.

— Точно, — подтверждает Котлярчук. — Ихний колун работает. Чего они его держат? Слушать противно.

Савушкин готов расцеловать своих слухачей. Огромное, как взрыв, опустошающее облегчение расслабляет его. Теперь остается ждать, когда штаб корпуса начнет отрабатывать связь с другой дивизией. То, что это скоро произойдет, он знает как дважды два. Его лишь несколько смущает то обстоятельство, что немцы работают симплексом. Что это? Пренебрежение к противнику? Нежелание работать на нескольких волнах в надежде, что при симплексной связи меньше шансов их обнаружить? Или что-то другое? Может быть, самоуверенность победителей? Обычная фашистская спесь?

Нет. Не то. Немцы не чувствуют серьезной опасности. Не знают о ней. А если и предчувствуют, то не знают о ее размерах. Корпус переброшен ближе к фронту для исключения случайностей местного значения. Не иначе.

Но как бы там ни было, через некоторое время подаст голос другая дивизионная радиостанция — и тогда дело в шляпе, господа фашисты. Савушкин заранее предчувствует, что дело сделано. Теперь перед штабом фронта краснеть не придется.

С других постов сообщают, что и прочие корпусные части начали отлаживать радиосвязь между собой. Савушкин этому уже не удивляется. Лишь запрещает отвлекать пеленгаторщиков. Сначала надо сделать основное — точно запеленговать главные штабные радиостанции.

Словно стараясь оправдать уверенность майора, штаб корпуса начинает вызывать другую станцию:

— Тй-ти-ти-та… Ти-ти-ти-та… СДР-1… СДР-1… Я — ПРТВ… Как меня слышите?

Через некоторое время СДР-1 откликается, сообщает, что слышимость отличная. Сигналы этой станции громче. «Очевидно, ближе к линии фронта», — отмечает Савушкин.

— Вот и бывший «волк» объявился, — констатирует Бабушкин.

Обмен мнениями:

— По-моему, так. — Это Людочка.

— Старый друг — лучше новых двух, — ухмыляется Капралов, и его некрасивое лицо опять кажется Савушкину чрезвычайно симпатичным.

— Тут не ошибешься. Этого тромбониста с «волка» я и днем, и ночью узнаю. Ничего солист. Не надоел за полгода… — не без уважения говорит Котлярчук и закатывает к потолку красивые плутоватые глаза. — ПРТВ… КНК… СДР… Что за капелла?

Всем ясно, что бывший моряк сейчас что-нибудь выдумает. Не шибко оригинальное, но прочное. На то он и первейший батальонный хохмач, этот неунывающий Котлярчук.

— ПРТВ… КНК… СДР… Ха! Портвейн, коньяк, сидр! В винную лавку превратился наш «зоопарк». Прямо-таки ресторан «Аркадия»… — Котлярчук мечтательно вздыхает и плотоядно чмокает губами. — Эх, где вы, прежние времена? Эх, Одесса-мама!

— Винная лавка? — Капралов чешет могучий затылок. — А что… Для них, фашистов, и это ладно.

— М-да… — Бабушкин делает брезгливую гримасу гурмана. — Не аппетитно. Впрочем… — И машет холеной белой кистью.

— Переварим, — добавляет Людочка.

Савушкину ясно, что новые ярлыки утверждены единогласно и окончательно, и кто бы ни предложил что-то другое — радисты своего мнения не изменят. Сам он тоже не имеет ничего против «винной лавки» — в употреблении удобен, — но, несмотря на то что все ждут его решения, по привычке щупает подбородок, не спешит высказаться. Лишь помолчав, произносит давно готовое:

— Что ж… Быть по сему.

В глазах Людочки снова мелькает улыбка.

«Мы вас поняли, Резин Резиныч. Так?..» Савушкину становится слегка грустно.

В комнату входит Разумов. Наклоняется к комбату, тихо сообщает:

— Готово.

Майор вслед за начальником смены отправляется к планшетистам.

— Четырежды взяты пеленги с разных станций. Вроде бы ошибки нет, — радостно докладывает Табарский, освобождая место у рабочей карты.

Так и есть. Савушкин удовлетворенно потирает руки. Разноцветные линии пеленгов скрестились в трех точках, На зеленых пятнах. В придонских лесах. Все правильно. Там несколько хуторов, большая станица… Майора так и подмывает сказать вслух, что именно так и предполагал, но он молчит, лишь весело щурится сквозь очки на столь милую его сердцу паутину пеленгов.

— Можно докладывать, — с трудом сдерживаясь от желания заулыбаться, говорит Разумов. — Засекли аккуратненько.

Майор по обыкновению недолго молчит, колеблется, затем безапелляционно решает:

— Отставить. Пока не будут запеленгованы прочие корпусные части и взяты контрольные пеленги со штабов, никаких докладов.