Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования - Коган Галина Фридмановна - Страница 8

"Вот <…> экземпляр прокламации, которую я вам показывал утром. Оставьте ее у себя, если у вас ее еще нет, и постарайтесь, если возможно, установить по шрифту и бумаге, откуда может исходить листовка. Мы, со своей стороны, тоже этим займемся…"[81]

Письмо устанавливает два факта: правительству не известно, откуда идут прокламации, и разбросаны они далеко не в таком количестве, о котором говорят современники, так как в этом случае начальник III Отделения не мог бы 18 мая сомневаться в наличии у министра внутренних дел экземпляра прокламации, разбросанной 14-го числа.

Другое письмо Долгорукова к Валуеву 13 июня 1862 г., опубликованное в свое время Лемке, уже не оставляет никаких сомнений в том, что еще в середине июня правительство не знало, что прокламация напечатана в России, и думало, что она идет из Лондона.

Говоря о письме Горчакову, полученном от Бруннова и прилагая его к посылаемому письму, Долгоруков писал:

"Судя по их мнению, "Молодая Россия" напечатана вовсе не в Лондоне, а в России"64. Всеподданнейший отчет Голицына в 1871 г. о работе следственной комиссии за 1862-1871 гг. подтверждает, что и в 1871 г. правительство не знало, кто напечатал прокламацию"[82].

Почему же оно еще в конце мая через инспирируемую им печать пытается связать пожары с прокламацией и поддерживает обвинение против всего студенчества? Это может служить еще одним серьезным обвинением против правительства.

Письма современников, иногда полные ложных слухов, при критическом рассмотрении могут помочь освещению столь загадочного вопроса: кто поджигал?

В письме М. Г. Карташевской В. С. Аксаковой из Петербурга (26-27 мая 1862 г.) читаем:

"…У нас такие страшные пожары, что весь город был в волнении. По семи пожаров в день. Куда ни обернешься, везде дым и пламя. Никакого нет сомнения, что это поджигательство, даже, говорят, многих схватили с зажигательными снарядами. Пожары эти недаром <…> от поджигательства не спасешься".

27 мая.

Карташевская добавляет:

"…Сегодня распустили в городе слух, что будет страшный пожар, и полиция приняла уже меры…"[83]

3 июня 1862 г. Карташевская снова писала Аксаковой:

"Накануне, в ту минуту, как надобно было посылать человека с приказанием за нами выехать, вспыхнул страшнейший пожар и так близко от нас, что на наш двор перекидывало горячие головешки. Все экипажи наши стояли заложенные, чтобы переехать к кому-нибудь из знакомых. Подожгли Апраксин двор, это толкучий рынок, занимающий огромное пространство, почти весь состоящий из деревянных лавчонок. Можешь себе представить, как страшно все вспыхнуло, но пожарная команда действовала так отлично, что пожару не дали распространиться; невозможно было спасти только Министерство внутренних дел, примыкающее к этому двору, но рядом стоящее Министерство просвещения осталось невредимо. В этот день был не ветер, а просто буря, и дул прямо на нас, оттого и перебрасывало головни, хотя собственно пожар не был очень близко <…>

Накануне нашего отъезда мы уже не говорили маменьке, что вымазан был зажигательным составом забор деревянного дома напротив нас; только хозяева приняли меры, все соскоблили. Братья говорят, что все деревянное в Петербурге вымазано, что на улицах видишь беспрестанно толпу, стоящую перед этими вымазанными местами, рассматривают, нюхают. Полицеймейстер говорил сам Андр<ею> Ник<олаевичу> [84] , что поймано человек 20 с зажигательным веществом. Теперь объявлено, что будут их судить военным судом в 24 часа и, говорят, с тех пор еще не было поджигательства <…>

Какая сильная должна быть шайка поджигателей; схваченные объявляют, что их подкупал господин и давал по триста рублей. Между тем беспрестанно письменно возвещают, что будет гореть то и то. Последнее известие, что будет гореть Новгород, и уже, говорят, Боровичи выгорели. Разбойники! И все это бедствие падает на бедный народ, живущий в лачужках. Им хочется двинуть его отчаянием. Тут, конечно, не без Герценовского участия. Говорят тоже, что в заговоре Петрашевский; была программа пожаров и что эта программа сбывается. Между тем все ссыльные по этому делу прощены; так вот они, может быть, и благодарят за свое возвращение. Не знаешь, как и милостивому быть <…>

Нас пугают, что и Гатчина будет гореть и что Москву будут поджигать…"[85]

Отметим в первую очередь, что сам полицеймейстер, оказывается, являлся распространителем ложных сведений о поимке двадцати человек с зажигательным веществом.

Второе, что обращает на себя внимание, — это слова Карташевской о петрашевцах; они почти полностью совпадают с примечанием П. И. Бартенева к письмам Ф. И. Тютчева жене:

"…Поджоги велись по тому самому плану, который был составлен еще в 1849 г. Петрашевским с братиею. Слышано от И. П. Липранди".

Такое совпадение наводит на ряд мыслей[86].

Третье письмо Карташевской (Кобрино, 10 июня 1862 г.) также полно яростных обвинений революционеров:

"…Мы бежали из Петербурга, думая и считая себя здесь в безопасности, а как бы не пришлось здесь бояться еще более. Мы маменьке не говорили, что уже подбрасывали письма, что будут жечь деревни. Вследствие этого было уже предписание от правительства всякое лицо, появляющееся в деревне, допрашивать и осматривать. Когда здесь запылают пожары, это бедствие будет еще ужаснее городского! Злодеи, губители, проводящие свои собственные фантазии под предлогом усовершенствования России, сколько бедствий они уже произвели! В Петербурге все пока спокойно, но эта адская шайка так не успокоится. Много уже схвачено, и по милости их много может быть и невинных. Все это творение Герцена, его любви к России…"[87]

И современники, и архивные документы свидетельствуют о принятии правительством решительных мер, о создании комиссий, о публикации различных постановлений, и все это сводится исключительно к репрессиям. Объясняется это тем, что путь к реакции был намечен уже ранее, и теперь он только расширялся.

Уже 4 июня Долгоруков в публикуемом нами письме сообщал Валуеву:

"Только вечером, вернувшись от императора, я получил вашу вчерашнюю записку, дорогой Петр Александрович. Я увижу его только в Петербурге между 11 и 12. Но аресты могут производиться, если они признаны необходимыми, без всяких колебаний и если у нас будет место для задержанных. Во всяком случае я уполномочен сегодня же посовещаться с вами, Паниным, Горчаковым и другими"[88].

Хотя аресты и допросы не дали никаких доказательств виновности левых, правительство не считало нужным опровергнуть ложные слухи. Наоборот, оно старалось подтвердить клевету. Особенно резко это выявилось в отношении обвиненных студентов.

С. А. Рейсер в статье "Петербургские пожары 1862 года" привел не известную ранее переписку министра народного просвещения Головнина с Валуевым от 30-31 мая 1862 г., в которой Головнин ставил перед Валуевым вопрос об опубликовании правительством заявления о том, что "в числе заподозренных в поджогах нет студентов" и что "обвинение, которое распускается против них в поджоге, несправедливо". Валуев ответил отказом[89].

В настоящее время мы имеем возможность познакомить читателя с этой перепиской несколько шире.

Головнин поднял этот вопрос в своем всеподданнейшем докладе 30 мая: