У Земли на макушке - Санин Владимир Маркович - Страница 38

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Панов и Булатов снова улетели куда-то на «Аннушке», а мы — Белоусов, Васильев, радист Олег Брок, старший аэролог Володя Агафонов и я — остались в кают-компании.

— …Просыпаешься, а домик чуть ли не плавает, — вспоминал Васильев. — В таких случаях — вы не поверите — не всегда даже успеваешь надеть галстуки и отутюжить штаны. Суёшь ноги в сапоги, хватаешь курткy — и прыгаешь козлом на свежий воздух.

Мне послышался какой-то треск. Я напряг внимание — нет, тарахтит дизель, и только.

— А не помешает нам дизель услышать, как начинают тороситься льды? — полюбопытствовал я.

— Вы, наверное, плохо представляете себе этот процесс, — проговорил Агафонов. — Торосы образуются от сжатия тысячетонных льдин, наползающих друг на друга. Сказать, что торошение сопровождается шумом, — слишком слабо. Артиллерийская канонада из сотен орудий — вот это, пожалуй, подходит.

— Помнишь, Олег, «СП-8»? — своим тихим и мягким голосом спросил Белоусов. — Такого давления моя нервная система ещё не испытывала. Треск, грохот, возмутельное хулиганство. Льдины громоздились одна на другую, обламывались, снова влезали, и, наконец, на лагерь со скоростью нескольких метров в минуту двинулся вал торосов высотой с двухэтажный дом. Февраль, полярная ночь — и такая гнусность. Хоть милицию вызывай.

— Воспоминание не из приятных, — согласился Олег. — Мне почему-то до сих пор мерещится, как трактор пытается сдвинуть с места вросшую в сугроб дизельную.

— Решили несколько секунд, — Белоусов кивнул. — Дизельная уже проползла с полметра, когда вал торосов её настиг и проглотил на глазах. Еле успели отцепить трактор.

— А лагерь разорвало на куски, — продолжил Олег. — На одной льдине, площадью с гектар, осталась кают-компания, на другой, совсем куцей, — моя радиостанция, на остальных — жилые домики. Льдины то сходились, то снова разбредались — дышали, как говорится. А под конец прошла трещина под полосой, к счастью узенькая.

— Да, оказалась бы эта трещинка пошире, — вставил Белоусов, позевывая, — в институтской стенгазете, Олег, могли бы появиться наши трогательно написанные биографии. Полоса-то была игрушечная, метров около двухсот… Пошли спать.

— Сто девяносто метров, Боря, — поправил Олег. — Все-таки людей и самое ценное оборудование удалось вывезти. А вот в наших домиках, наверно, живут теперь золотые рыбки. Ба, уже половина третьего, скоро на вахту! Чего бы откушать, товарищ дежурный?

Я отправился на камбуз, вскипятил в кастрюле воду и бросил в неё связку сосисок. Из головы не выходило грозное видение: неотвратимо, с чудовищным грохотом надвигающийся на мирный лагерь двухэтажный вал торосов, одно из самых страшных стихийных бедствий, уготовленных природой для проверки человека на стойкость. Ледяная стена, сметая все со своего пути, идёт со скоростью нескольких метров в минуту на двух парней, с которыми я только что сидел за столом, а эти парни, едва успев спастись, снова уходят в Арктику, потом снова и снова. Каменные они, что ли, или у них нет нервов? А Толя Васильев, Володя Агафонов, все остальные ребята, среди которых я, свалившийся с неба гость, оказался на несколько недель? Их глаза видели такое, что может лишь присниться в полную кошмаров ночь. Под ними лопались льды, их заметала пурга, обжигали морозы, преследовали медведи; сию минуту их жизням угрожают самые мрачные силы Арктики — а эти парни ведут тебя так, словно пришли к тёще на именины.

Держа в одной руке тарелку с сосисками, а в другой— чайник с кофе, я кое-как отворил дверь.

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (ОКОНЧАНИЕ)

В кают-компании стоял хохот. Это вернувшийся Булатов затеял разговор о способах борьбы с трещинами.

— На одну из станций «Северный полюс», — рассказывал он, — прибыло письмо. Кузнецы, отец и сын, писали, что их взволновало сообщение в газетах о трещинах на станции, и посему они вносят такое предложение: вморозить в края разводий железные стержни и сжать непокорные льдины цепями.

— Это дорого, — прогудел Васильев, — лучше склеивать их клеем БФ.

— Антинаучно, — возразил Агафонов. — Куда проще сажать по краям деревья, чтобы они скрепляли льдины своими корнями.

Володя Гвоздков, который забрёл на огонёк, тут же предложил оригинальную идею механизма, сшивающего льды суровыми нитками — по принципу швейных машин, а Толя Александров, аэролог, полагал, что куда надёжнее заливать трещины цементом.

Веселье вспыхнуло с новой силой, когда вошёл Олег Брок и протянул Васильеву радиограмму. Толя подёргал усы, чертыхнулся и пустил радиограмму по рукам: ему вменялось в обязанность доставить в институт для анализа тридцать литров морской воды.

— Ну как её тащить? — сокрушался несчастный Васильев и обрушился на Олега: — Не мог подождать, через несколько часов я спокойно бы улетел!

Сочувственные реплики друзей заставили Васильева бежать из кают-компании. Вскоре разошлись и остальные. Я остался один, прибрал помещение, вымыл посуду — и тут меня поразила пренеприятнейшая мысль: я намертво забыл о дизельной. А ведь механик Лебедев, ложась спать, строго предупредил, что каждый час я должен следить за показаниями приборов! Пришлось со всех ног мчаться в дизельную. Я смутно помнил, что если температура воды будет такая-то, а давление масла таким-то, Лебедева следует немедленно и беспощадно выдернуть из постели. Я бросился в расположенный рядом с кают-компанией домик механиков. Лебедев безмятежно спал, по-домашнему всхрапывая. Растормошив его, я спросил, на какие показания он велел обратить внимание.

— Температура воды не выше ста, давление не ниже двух, — пробормотал Николай Васильевич и с головой укрылся одеялом. Я вновь пошёл в дизельную и сразу же понял, как своевременно это сделал. Приборы показывали жуткую картину: вода, наверное, давно выкипела, а давление масла отсутствовало вовсе. Я снова разбудил Лебедева и сообщил, что дизельная вот-вот взлетит на воздух. Через несколько мгновений сонный механик в наброшенной на бельё шубе стоял перед приборами.

— Ну как? — встревоженно спросил я.

— Вы на какие приборы смотрели? — простонал Лебедев.

Я показал: вот на эти.

— А надо было на те! — Лебедев вполголоса пробормотал ещё что-то, но за треском дизеля я не расслышал.

Лагерь уснул. Я бродил вокруг кают-компании, то и дело поглядывая в бинокль на торосы. Если они начнут двигаться, я обязан немедленно поднимать тревогу. Медведь появится — тоже тревога. Я в сердцах обругал Жульку и Пузана: днём они вечно вертятся под ногами, а ночью их с фонарём не разыщешь. С ними было бы как-то веселее. Впрочем, у меня есть карабин. Вручая его, комендант Васильев напомнил, что медведя надо стрелять в лопатку, а если встанет на задние лапы — в грудь. Я скептически заглянул в лишённый нарезов ствол и пришёл к выводу, что с медведем придётся вступать в рукопашную схватку (три раунда по три минуты, победитель получает все). К удовольствию одного из нас этот поединок не состоялся — по причине неявки другого из нас, которому и засчитано поражение. Заходил я и в домики, проверить, не дымят ли печки. Нет печки не дымили, а ребята крепко спали, утомлённые работой и событиями уходящей ночи. Скоро переполненные домики примут нормальный вид: возле многих нар стоят наготове чемоданы. Улетают Панов, Васильев, Баранов, Панфилов, Александров и Кизино — ветераны станции.

А это что такое? Возле развода чернеет какая-то фигура. Явное нарушение правил: в одиночку из лагеря выходить запрещено, тем более — без доклада дежурному. Вскоре фигура начала приближаться, приобретая характерные очертания Кизино. Я сурово отчитал метеоролога за самовольство, и Кизино твёрдо обещал отныне никогда, никогда не преступать правил внутреннего распорядка.