Пистоль Довбуша - Куликова Мария Тимофеевна - Страница 39

Мальчик не знал, что и думать. Почему дедо такой спокойный? Ведь в хате сидит самый настоящий хортик!

— Дедо! Что ж это?!

— Спи! — уже строже добавил старик. — Я вот провожу людей и скоро вернусь.

— Не тревожься, хлопче. Здесь свои, — улыбнулся тот, что в форме.

«Так это же партизаны! — догадался Мишка. — А в жандаров они нарочно нарядились, чтоб обмануть хортнков!»

Ему хотелось вскочить, обнять их, закричать от счастья. Он бы так и сделал, если б его не смущала эта противная хортистская форма. А дедо говорит: спи. Да какой мальчишка уснул бы в такую ночь?! Вот партизаны уже поднялись, направились к двери. Ой как обидно, что они так быстро уходят! Мишка даже не успел на них насмотреться.

Он вышел следом. Их тут же поглотила темнота. Мальчик долго стоял у ворот. Казалось, он во сне видел партизан, так быстро они исчезли. А с ними и дедо… В последнее время он стал плохо видеть. А теперь ночь… И все же он проводил партизан. Ни у кого нет такого доброго и смелого дедушки. Мишка его любит так же, как любил свою маму…

Он так больше и не ложился. Сидел на пороге, не шевелясь. Прислушивался. Ждал. Только бы удалось дедушке благополучно довести партизан и вернуться обратно.

Вот уже надели золотистые шапки вершины гор. Заблестели в окнах стекла. На забор взлетел пестрый петух и запел во все горло. А дедо все не возвращался.

Мишка метался по двору и не знал, что делать: идти на работу или бежать в лес — искать дедушку.

Наконец в конце улицы показалась высокая фигура старика.

Мальчик бросился навстречу, молча схватил деда за руку.

— Я вижу, ты уже и нос повесил? — Дедо Микула растрепал Мишке волосы.

— Я тут уже всякое думал… Думал, не вернетесь…

— Задержался я малость из-за Ягнуса. Разговор с ним имел «по душам». — Дедушка засмеялся бодро, весело. — В лесу с ним встретился…

Мишке стало страшно. Вместе с тем он удивился беспечности дедушки.

— Расскажите мне, дедо, все, как было, — волновался мальчик.

Старик ничего не утаил от Мишки, все ему рассказал.

Когда он вышел из густого леса на поляну, перед ним вдруг вырос Ягнус, навел на него хищный глазок пистолета.

— Ну, где был? Говори!

— Капканы проверял, — спокойно ответил дедо Микула, а сам подумал: «Случайно он меня встретил или следил?»

— Капканов у тебя нету. Знаю. Не проведешь. Я вот могу тебя сейчас выдать жандарам и доказать твою вину. И… конец тебе, крышка, — сказал он, надеясь, что запугает старика.

— Ну, чего ж стоишь? Веди к жандарам. Не лишай себя такой радости. — Микула смотрел на Ягнуса смело, с откровенным презрением. — Знай! Умирать мне не страшно. Душа моя перед народом чистая, как это утреннее небо. А вот как ты посмотришь в глаза справедливой каре? Ты, с такой черной, как сажа, совестью! Небось завоешь, будто тот волк в темную лютую ночку. Да ты и так уже не жилец на этом свете. Гниешь от страха, как тот поганый гриб, побитый градом. Что ж! Веди и меня. Пусть твоя душа еще чернее станет!

Ягнус вздрагивал при каждом слове, точно кто-то невидимый колотил его в грудь. Вот до чего он дожил! Какой-то мужик, нищий, смеет с ним так разговаривать!

— Хватит! — прохрипел он. — Говорить много любишь! Я и не собирался тебя выдавать, — продолжал он уже спокойнее, — хотя давно это мог сделать. Встретил я тебя здесь, чтоб по душам поговорить. — Староста уселся на пень, чтоб скрыть дрожь в коленях. Не спеша спрятал пистолет в карман. — Правду кажешь, Микула… Может, и жил я до сих пор не совсем как надо… Многие на меня обиду таят из-за земли…

— Вот ты как повертаешь! Только из-за земли? — перебил Микула.

— Да ты и не обессудь, — продолжал Ягнус, будто не слыша. — Какой же газда не старался свое хозяйство приумножить? Но теперь вижу: счастье не только в богатстве…

— Поди ж ты, господи, как быстро люди меняются в наше время, — с иронией произнес старик, вытягивая из кармана трубку.

— Меняются, Микула, — стараясь не замечать насмешки, упорно продолжал Ягнус. — Я вот одному тебе только и скажу: знал я, куда моя батрачка исчезла в ту ночь, когда гонведы на партизан собрались… Я ведь мог бы рассказать тогда жандарам и спасти их от гибели. А умолчал…

Ягнус пристально посмотрел в лицо Микулы, силясь угадать, какое впечатление произвело на него его признание. Но внимание старика было сосредоточено на трубке, которую он старательно набивал табаком.

Староста продолжал уже не с таким пылом:

— Мне вот хочется мирно жить со своими односельчанами. Бежать от них, как пан превелебный, я не собираюсь. Ты знаешь, я родился на этой земле, врос в нее по пояс. И покидать ее — все равно что вырвать своими же руками сердце… Так что иди, Микула. Я и не подумаю доносить на тебя…

— Все, выговорился? Теперь послухай меня. — Дед затянулся трубкой. — Куда та бедная дивчина девалась в ту ночь, бог ее знает! А коли ты знал и не известил жандаров, то лишь потому, что струсил. За свою шкуру побоялся. А узнай они сейчас, какую ты им свинью подложил, несдобровать бы тебе! — рассмеялся он.

Ягнуса передернуло. Лицо его посерело. «Хитрый, старый пень, как лиса», — подумал он, ругая себя в душе за то, что так открыто высказался насчет батрачки.

— Ты хочешь, чтоб взамен моей седой головы тебе простили все твои грехи? Так я уразумел? Дешево ж ты хочешь отделаться, пане, не выйдет!

Искорки страха откровенно запрыгали в коричневых глазах старосты. Острые усы обвисли, будто их намочил дождь. Но тут же прилив неудержимого бешенства заглушил страх.

— Молчи! Убью! — прохрипел он, опять схватившись за пистолет. Ему уже надоел этот унизительный, не привычный для него разговор. Он вновь проклинал себя в душе за то, что не выдержал, сорвался.

— Вот такой ты и есть! И нечего тебе шкуру менять. Клыки все равно видны, — сказал Микула, затянулся трубкой и зашагал, высокий, бесстрашный, гордый.

В душе Ягнуса шевельнулась какая-то непонятная ему зависть. Смог бы он, староста, почти первый газда в селе, вот так спокойно идти, зная, что в спину смотрит глазок пистолета?! Нет, не смог бы! Он оглянулся бы, упал на колени, просил пощады. А этот ненавистный ему старик всегда шагает так, с гордо поднятой головой, будто он хозяин этой земли, этих зеленых гор. С каким бы удовольствием Ягнус всадил бы пулю в его седую непреклонную голову. Нет! Нельзя! Он должен войти в доверие к этим проклятым односельчанам. И именно его доверием, Микулы, должен заручиться.

— Постой, Микула! — крикнул староста.

Тот не остановился. Ягнус догнал его, забежал вперед.

— Погорячился я, — вытирая платком пот со лба, сказал он. — Не верить мне ты имеешь причину. За сына… За Андрея… Так вот что. Тогда я неправду тебе сказал. Не поймали Андрея. Кажись, только ранили… А жандары наказ такой дали… известить тебя о его смерти…

Левый уголок губ и щека старика вздрогнули, подпрыгнули вверх. В сердце словно что-то вонзилось. Он схватился рукой за ствол бука, но тут же выпрямился.

— Я знаю, что он жив! Я верю, он вернется! Слышишь, вернется! — крикнул Микула.

Ягнусу показалось: ему выносят смертный приговор.

Мишка слушал и с восхищением смотрел на дедушку. Только его дедо мог так смело все высказать старосте…

— И вот все думаю, — закончил свой рассказ Микула, — правду он про Андрея сказал или так, чтоб в душу влезть. Дурак! Плохо ж он меня знает!

— А может, и взаправду ваш Андрей жив! — Мишка и рад был за деда и боялся за него. — Ой, дедо! А вдруг он все же придет за вами с жандарами?! Бежим к партизанам!

— Нет, ни того, ни другого ему сейчас делать нема никакой выгоды. А что пану невыгодно, он ни за что делать не станет. Вот так, сынку. А насчет того, чтобы бежать, — то не могу. Кое-что тут выведать надо. Оружие мироеды припрятали. А вот где, не знаю… А теперь иди скажи Василию и Федору Ковач, чтоб они пока к нам не заходили. Встретимся через два дня ночью, в хате Демко. Постарайся пройти к ним так, чтоб и птица тебя с высоты не заметила.