Пистоль Довбуша - Куликова Мария Тимофеевна - Страница 37

— Вот видишь! Нелегко, сыну, дается кусок хлеба. Сам виноват, — с укором сказала мама. — Не мог попросить прощения у пана превелебного. Там-то работа была куда легче!

Она уже не впервые начинала такой разговор. Дмитрик молчал. Он думал совсем о другом. Скоро воскресенье. Он опять встретится с мальчишками. Даже глазастая Маричка стала с ним разговаривать. Недавно она на песке написала его имя. И Дмитрик так запомнил те буквы, что теперь и сам их пишет.

Дмитрик не раз удивлялся: как он мог раньше жить без мальчишек, без их веселых игр, без их шуток, без дружбы?

Однажды старший сын пана превелебного здорово избил Мишку и Юрка за то, что они зимой отлупили Иштвана — заступились за Дмитрика. Но мальчики не жаловались. Даже не вспоминали об этом. Вот она какая, настоящая дружба!

А когда Дмитрику приходилось бывать у дедушки Микулы, эти дни для него были настоящим праздником. Дедо Микула много ему рассказывал об отце, которого знал еще с детства. Всегда свой рассказ он заканчивал словами:

«Хорошим человеком был твой нянько. Добрым, честным, настоящим…»

Дмитрик так был счастлив и горд в эти минуты!..

Он уже засыпал, но вдруг сквозь дремоту опять услышал голос матери:

— Пан превелебный вчера меня сам остановил на улице. О здоровье справился. Десять пенгов дал. Говорит: мол, знаю, как с детишками трудно вдове… Пошли ему, пан бог, здоровья! — И, помолчав, добавила: — А я осмелилась, за тебя его спросила, чтоб работу тебе полегче нашел. Обещал.

Сон как рукой сняло. Дмитрик вскочил с кровати, с укором уставился на мать:

— Опять просили!.. А я не пойду, не пойду работать ни к нему, ни туда, куда он скажет! Мне и огороды копать нетрудно. А хотите, в лесорубы пойду!

— Я же тебе добра желаю! А ты — в лесорубы!.. Господи, весь в отца! Привык спину гнуть зазря. Такой же дурень!

— Мамо! — Слезы вмиг заволокли глаза. — Не надо так про нянька! Вон дедо Микула чужой, а про нянька так… так славно говорит. А вы!..

— А что я могу сказать! Что хорошего твой нянько для меня сделал? Оставил одну с оравой, голую да босую. И все по своей глупости — жить не умел!

Дмитрик знал: теперь мать не остановится. Весь вечер будет кричать.

— Говоришь, старый Микула про нянька вспоминал? — повернулась она к сыну, точно лишь сейчас дошли до нее его слова. — Ишь ты! Куда повадился! Хорошую компанию себе нашел. Да этот Микула такой же антихрист, как и Антал. Ему тоже давно пора в тюрьме гнить. Из-за таких грешников пан бог и наказывает: насылает на нас войны, голод, болезни!

«Зачем я ей про деда Микулу сказал?!» — испугался Дмитрик. Надо молчать. Никогда мама не поймет его. Какой далекой и чужой кажется она сейчас!

Дмитрик выбежал на улицу. Он знал: скоро ему сегодня не уснуть, несмотря на усталость. Долго он стоял, облокотившись о забор, сжав до боли зубы.

Шаркая ногами, мимо него прошла с ведрами в руках старая Марья, жена Антала. Дмитрик посмотрел ей вслед, на ее сгорбленную спину, на вялую походку, и сердце его сжалось. Он тут же забыл свои горести. Он давно собирался зайти к Марье, но почему-то стеснялся.

Дмитрик перескочил через забор, догнал ее:

— Слава Исусу, тетю Марье. Давайте, я вам принесу воды!

Она, кашляя, обрадованно протянула ему ведра. Дмитрик побежал к потоку и так же быстро вернулся. Перегнал Марью, занес ведра с водой в хату.

— Спасибо, голубе, — сказала пожилая женщина.

Дмитрик стоял. Ему не хотелось уходить. Сумерки быстро надвигались из лесу, пеленали село. А он все стоял…

Марья сидела на пороге. По ее молчаливой улыбке было видно, что она рада живой душе.

— Под окнами по ночам скрипит ель, а мне, старой, кажется, то Антал дверь открывает, — сказала она грустно.

Дмитрик вздрогнул. По спине побежали холодные мурашки. «Она ж и не знает, что я виноват!» Он почувствовал острую жалость к этой одинокой седой женщине. Хотелось подойти поближе, погладить ее мозолистую, изрезанную морщинами руку. Где-то в глубине души шевельнулась тоска по материнской ласке. Почему-то казалось, расскажи он сейчас ей всю свою вину — она простит. Поведай он ей о своей короткой, но нелегкой жизни — она поймет все. Но говорит он ей совсем другое:

— А у вас огород еще не вскопан! — В голосе озабоченность. — У других уже и всходить начинает. Я завтра приду к вам и вскопаю. Картошку с вами посадим.

— Что ты, голубе, мне платить тебе нечем!..

— Не надо! — попятился Дмитрик. — Мне ничего не надо!

На другой день он встал чуть свет. Наострил лопату, и закипела работа. Пахло прелой землей. Вокруг прыгали воробьи и смело выхватывали червяков почти из-под самой лопаты.

Дмитрик весело насвистывал. Никогда еще труд не приносил ему столько радости, как в это весеннее солнечное утро.

Марья вышла во двор и опять, как вчера, улыбнулась ему. До вечера они вдвоем и картофель посадили, и фасоль.

Дмитрик уснул крепким, здоровым сном.

Но утром опять началось…

— Сколько тебе Марья уплатила? — строго спросила мать. Она привыкла, чтоб сын ей тут же отдавал свой заработок. А этот раз — пришел, уснул и ни слова.

— Я ей так вскопал, даром…

— Даром? Кому? Вдове антихриста?!

— Почему — вдове? Может, дядько Антал еще жив! — крикнул Дмитрик. И столько в его голосе было злости, что мать попятилась.

— Жив, говоришь? Не-е-е-т! Он моего газду с пути сбил, так пусть и сам погибает!

Она хлопнула дверью, вышла.

— А сколько Антал помогал няньке! — крикнул Дмитрик.

Его трясло как в лихорадке. Когда же наконец мать поймет его? Как жить дальше? Хорошо еще, что на свете есть дедо Микула, Мишка, друзья… Там, в маленькой каморке, можно говорить обо всем.

Он задумался. Очнулся, лишь когда мать опять зашла в хату. Она принесла муку в чужой деревянной миске.

— Ишь, нечем ей платить! А вот нашла же все-таки!

Дмитрик, ужасаясь, все понял: мать ходила к соседке и потребовала плату! Может быть, последнюю муку отняла у старой Марьи!.. А он-то думал, что хоть немножко искупил свою вину перед ней.

Мальчик почувствовал, что земля у него уходит из-под ног. И все кружится, кружится… Он упал, забился в судороге. Кто-то кричал. На него лили холодную воду. А где-то в мозгу шевельнулась мысль: «Хоть бы умереть…»

…Дмитрик не знал, сколько он пролежал в постели. Поднялся похудевший и слабый. Почему-то в хате говорили шепотом. В это утро он проснулся рано.

— Все это господнее наказание за наши грехи, за грехи моего газды. Он перед богом завинил. Теперь нам приходится за все расплачиваться! — говорила в сенях кому-то мать.

Дверь скрипнула, и в отверстии появилось три головы: одна с косичками, другая черная, курчавая, третья с белыми, как солома, волосами. Он, не кажется ли это Дмитрику? Не продолжается ли еще болезнь? Нет, нет! Вот дверь открылась шире, и в хату вошли Мишка, Маричка, Петрик.

Мишка засунул руку за пазуху и вытащил оттуда серого голубя, потом голубку.

— На, это Юрко тебе передал.

Глаза Дмитрика загорелись радостью. Он давно мечтал иметь такую пару голубей.

— А… а… г… где Ю… Юрко?

Мальчик почувствовал, что заикается, что говорить ему очень трудно. Его охватило отчаяние. Что ж теперь будет? Засмеют дети. Дразнить будут… Он горестно опустил голову.

— А ты не бойся, Дмитрик! — Маричка догадалась, что творится у него в душе.

Он опять поднял голову. На него смотрели три пары добрых глаз.

— И чего нос вешать? — продолжала девочка. — Бабка Ганна тебя вылечит! Я вон как болела, а теперь хоть бы что!

Мишка прижался губами к его уху:

— Красная Армия скоро к нам придет. Там знаешь какие дохтура есть! Как волшебники! Ого, они тебя вылечат! Если б моя мама дожила, ее тоже вылечили б…

— А моя бабуся меня сама лечит, вот треснуть! — заявил Петрик тонким голоском. — Вот я зимой болел, а она утиным яйцом по голове водила-водила, шептала-шептала. Потом разбила яйцо, вылила в стакан. И там я свою болезнь увидел. Вся болезнь в яйцо ушла!