Семьдесят два градуса ниже нуля - Санин Владимир Маркович - Страница 33

— Без этой цистерны до Пионерской не дойдем, — улегшись опять в мешок, сказал Гаврилов. — Кто что думает?

— Перечерпать из нее соляр в одну из наших, — с ходу предложил Игнат. И тут же замотал головой:

— На двое суток делов…

— Отпадает, — сказал Гаврилов.

— А почему бы все-таки не сколоть масло зубилами? — осмелился Тошка.

— Попробуем!

— Бессмысленная трата сил, — возразил Давид. — Может, сколоть кое-что и удастся, но скольжения все равно не будет.

— Я тут подсчитал, — Маслов подсел к бате с листком в руке, — что если полностью заправим баки из этой цистерны и бросим ее здесь, до Пионерской доползем. На пределе, но доползем.

— А пургу недели на две не подсчитал? — пробурчал Сомов. — С твоим подсчетом застрянем в полсотне километров от Пионерской и откинем без топлива копыта.

— Точно, откинем, — подтвердил Гаврилов. — Ну?

— Я за предложение Бориса, только с одной поправкой! — включился Ленька. — Заправимся до отказа, но бросим здесь, кроме цистерны, и какой-нибудь тягач. Тогда на остальные машины солярки хватит. Ну, как?

— Правильно! — поддержал Маслов. — Верняк!

— Я против, — решительно возразил Валера. — Дорога большая, всякое может случиться. Нельзя бросать машину, пока она на ходу. Не спортивно!

— Спорить не стану. — Ленька огорченно развел руками.

— Остается, сынки, одно… Как думаешь, Василий?

— И думать нечего, — отозвался Сомов. — Паяльные лампы.

— Вот это да! — радостно поразился Тошка. — Выдать Кулибину в награду окурок!

— Значит, решено, — гася оживление, вызванное напоминанием о куреве, подытожил Гаврилов. — Бери, Игнат, лампы и разбивай людей на бригады. Работать так: как масло разогреется, счищай, не теряя ни секунды, не то снова окаменеет. Под очищенную поверхность сначала подставляй чурку и лишь потом подкапывайся под следующий участок полоза, иначе сани с цистерной осядут — не вытащим. За дело, сынки!

Неприветливо встретила и совсем уж плохо проводила походников станция Восток-1. Пять часов длились проводы, и были это, наверное, самые трудные часы за весь поход.

На куполе всегда не хватает воздуха, а тут его словно вдвое разбавили и втрое высушили, ни влажности, ни кислорода в нем не осталось: на долю каждого пришлось слишком много резких движений, на куполе вообще противопоказанных. Чтоб подобраться к полозьям снизу, рубили в снегу глубокие траншеи — на это и уходили главные силы, а затем растапливали комки авиационными паяльными лампами. Задыхались от копоти, обжигались раскаленным маслом, сменялись каждые десять минут и шли в «Харьковчанку» — отдыхать и лечить ожоги. Дымились пропитанные соляром каэшки, отвратительно пахло паленым. Давид прожег подшлемник и опалил бороду до кожи, у Маслова обгорели усы и веки. От дыма и копоти помороженные лица людей совсем почернели, черной была слюна и даже слезы из глаз казались черными.

Доработался до обморока Валера, потом снова хлынула из носа кровь у Сомова, и их обоих Алексей до работы больше не допускал. Остальных тоже шатало, но они пока еще держались.

Игнат заметил, что ловчее других управлялся с лампой Тошка. Траншеи стали рубить узкие — на Тошку — и на этом сэкономили по меньшей мере час. Лампой теперь орудовал он один: раскалял масло и тут же счищал его ветошью. Пока другие готовили новую траншею, он успевал и дело свое сделать и отлежаться минут десять в «Харьковчанке», где за ним был организован особый уход. Алексей смазывал лицо и руки Тошки защитной мазью, давал микстуру, чтобы тот откашлялся, и поил горячим чаем. А Тошка, который стал главной фигурой, с комичной важностью принимал заботы, даже пошучивал, но под конец, когда почти вся работа была сделана, до того дошел, что из-под полоза его за ноги вытаскивали.

Закончили, сдернули цистерну с места, убедились в том, что скользят сани нормально, и легли спать. В первый раз не разделись до белья и печь не загасили, но в этом не было необходимости, потому что в «Харьковчанке» у капельницы все семь часов продежурил батя, а в жилом балке — Алексей. Они же и подняли людей, не пошелохнувшихся от звонка будильника, силой пришлось поднимать — жестокая нужда.

Позавтракали, напились крепкого кофе и кое-как разогнали кровь по жилам. Сомову надоело отдыхать, и он отправился на свой тягач, а Тошка подменил Валеру, которого Алексей уложил болеть. Часа за четыре разогрели топливо и масло, запустили двигатели и, не оглянувшись, покинули станцию Восток-1.

Поезд пошел под горку. Начиная от Комсомольской, купол с каждым километром чуть-чуть, незаметно для глаза понижался, и столь же незаметно повышались атмосферное давление и температура воздуха, насыщенность его кислородом.

На бумаге можно было бы легко доказать, что эти факторы должны были улучшить самочувствие походников, поскольку организм человека чутко реагирует на изменения окружающей его среды. Но в таком теоретически безупречном выводе имелся бы логический просчет, ибо оказалось бы неучтенным одно обстоятельство: люди не успевали восстанавливать свои силы.

Разреши Гаврилов десять-одиннадцать часов сна в сутки — этого, пожалуй, хватило бы по такой работе в самый раз. Не позволяла арифметика. Приплюсуйте четыре-пять часов на подготовку тягачей да еще несколько часов на неизбежные ремонты, на завтрак, обед и ужин — сколько времени останется на перегон? Пшик останется! А метели, когда из машины носа не высунешь? А непредвиденные аварии, другие беды, которых не запланируешь? И получится, что если спать по десять-одиннадцать часов, то поход от Востока до Мирного затянется на четыре месяца. Вернее, мог бы затянуться — ни топлива, ни продуктов питания, ни баллонов с газом для камбуза на эти месяцы не хватит.

Поэтому спали семь, а с сегодняшнего дня будут спать шесть часов в сутки. И это многовато, но ничего не поделаешь, меньше никак нельзя. Но и больше — ни на минуту, потому что через месяц поезд должен быть в Мирном.

Не будь пожара и взрыва, уничтоживших балок на Ленькином тягаче, в Мирный можно было бы прийти и через полтора-два месяца. А раз уж это произошло, то крайний срок возвращения — месяц.

Только Гаврилов, Антонов и Задирако знали, что хлеба, мяса и соли у походников осталось на тридцать дней.

И еще несколько человек в поезде знали то, чего не должны были знать другие.

Алексей, Игнат и Валера знали, что у Гаврилова развилась острая сердечная недостаточность и ему необходим полный покой. А как его, этот покой, обеспечишь?

Коллега из Мирного проговорился Маслову, что на Большой земле распространились слухи о неизбежной гибели поезда, и Макаров лично под свою ответственность редактирует и переписывает отчаянные радиограммы походникам от родных и близких. Гаврилов взял с Маслова клятву, что тот будет держать язык на привязи.

И никому, даже бате, щадя его сердце, Игнат и Валера не рассказали о новой угрозе, нависшей над поездом. Установленный на Валерином тягаче кран-стрела, единственный механизм, способный поднять коробку передач или другой тяжелый груз, в любой момент может выйти из строя: в шестерне обнаружилась неожиданная трещина. Лопнула каленая сталь, не выдержала адских холодов. А запасной шестерни не было!

Знавшим все это приходилось молчать. Все-таки пошла вторая половина пути, морозы ослабли до шестидесяти четырех градусов, и у людей появилась надежда, что поход закончится благополучно. Не так страшна трещина в металле, как трещина в этой самой надежде.

Бывает в жизни, когда незнание спасительно. Слово не только лечит, оно и убивает.