Семьдесят два градуса ниже нуля - Санин Владимир Маркович - Страница 31

Сегодня Тошка не выспался и чувствовал себя непривычно плохо. После ужина, пока из балка не выдуло тепло, трепался с Ленькой, рассказывал всякие небылицы про Нюрку и других девчат, а когда закрылся в мешке, устыдился своей болтовни: Нюрку он любил, по возвращении собирался на ней жениться и ее измену воспринял болезненно. Лучше бы не читал Борис ту радиограмму. Хорошо еще, что взял себя в руки, отшутился… Вспомнил популярную песенку: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло», попробовал убедить себя, что повезло именно ему, но не очень в этом преуспел. Поспал всего часа два, со звоном будильника поднялся трудно, еле разжег капельницу. В тамбур по нужде вышел — голова кружилась, руки-ноги не слушались, даже испугался, не заболел ли. После завтрака несколько часов грел соляр и масло, заправил тягач, а когда забрался в кабину — двигатель завести сил не осталось. Заводил — зубами скрипел, только в дороге понемножку и отошел. Незаметно, значит, накапливалась усталость, вытекали силы, как песочек из больничных часов. Вот тебе и робот, вечный двигатель!

Впервые Тошка порадовался, что не надо никого развлекать веселой болтовней, а можно просто вести тягач по колее и о жизни подумать, что ли, помечтать о самом тайном своем и заветном.

А думал Тошка о том, что, хотя удачно складывается его судьба, нет у него полного счастья. И причина этому одна: всю жизнь, сколько он себя помнил, никто и никогда не относился к нему серьезно! Никто не догадался заглянуть ему в душу, понять, что бравада его напускная. Даже Валера Никитин, самый чуткий и человечный, «сейф» для чужих секретов и переживаний, Валера, с которым уже две тысячи километров сижено в одной кабине, и тот не давал себе труда спросить: «О чем ты, парень, думаешь, что у тебя на душе?» Посмотрит ласково, погладит взглядом по шерстке и навострит правое ухо: давай, братишка, вытаскивай из закромов свежую байку, развлекай.

Сам виноват — всю жизнь хохмил и скоморошничал, приучал людей к тому, что Тошка — паяц, теперь попробуй переубеди. За двадцать лет никто совета не спросил, раскрывал рот — отмахивались: погоди, мол, не до шуток. А ведь было что сказать, и не раз!

До армии работал трактористом, колхоз большой, земля хорошая, а председатель никчемный, с воробьиным умишком; только и делал, что орал на всех без толку и перед начальством каблуками щелкал.

Висело над селом давнее проклятие — бездорожье. До шоссе всего три километра, а сколько машин здесь свое здоровье оставило! В осеннюю распутицу ребят в школу на тракторе возили, в болотных сапогах не пролезть — черт ноги переломает на этих трех километрах. А в округе камня моренного полно — ледники на память людям оставили, так и просится в дело. «Дорстрой» и слышать ни о чем не хотел: нет у него в плане этой дороги и не предвидится. Тошка и придумал: недельки на две арендовать у «Дорстроя» камнедробилку и грейдер, кликнуть добровольцев из молодежи и своими силами протянуть до шоссе дорогу. Подготовился, попросил на собрании слово — председатель уперся и не дал: нечего, говорит, цирк устраивать. Разозлился Тошка, написал в районную газету письмо. Приехал корреспондент, но председатель ему такого про Жмуркина-младшего наговорил, что гость повозмущался, взял интервью о трудовых успехах и укатил обратно.

Что бы Тошка ни предложил, председатель на дыбы: не то что серьезно поговорить, видеть бузотера не мог.

Были к тому свои причины. Началось все с того, что как-то председатель, у которого заболел шофер, приказал имевшему водительские права Тошке сдать трактор и принять машину — не попросил вежливо и по-человечески, а именно приказал! Тошка стал отказываться, председатель нажимал. Тогда на глазах у всего колхоза Тошка подвел к правлению снаряженную седлом корову. Председатель Жмуркину — строгий выговор на доске объявлений, а Жмуркин на том выговоре изобразил рядом с подписью всадника, гарцующего на козле. «За подрыв авторитета» бузотера сняли с трактористов и опрометчиво бросили на свинарник — опрометчиво потому, что здесь Тошка узнал покрытую мраком тайну: среди безликого поголовья втихаря воспитывался и наливался соками личный поросенок председателя. Скоро в свинарник началось паломничество: все хотели увидеть загон, в котором одиноко похрюкивал увенчанный венком из ромашек кабанчик. На загоне висел фанерный щит с надписью: «Я не какая-нибудь свинья, а персональная!»

Праздник был у председателя, когда Тошку призвали в армию. А молодежь на селе сразу поскучнела: но нашлось подходящей замены неистощимому на веселые выходки заводиле.

Так что, если подбить бабки, грустно размышлял Тошка, ничего путного в колхозе он не сделал. Сотрясал воздух веселым звоном, и только.

И в армии продирался сквозь несерьезное к себе отношение, словно сквозь джунгли. Сначала все шло хорошо: как и хотел, попал в танковые войска, даже уговаривать не пришлось, тракторист все-таки. А служба пошла кувырком. Один раз увидели, что после отбоя вокруг Тошки балаган — наряд вне очереди, второй раз — трое суток гауптвахты. Начальство недоумевало, солдат вроде примерный, по службе кругом благодарности, а на занятиях, чуть отвернешься, — острит в центре хохочущей толпы.

Решили перевести Жмуркина в ансамбль песни и пляски при Доме офицеров, пусть развлекает народ в отведенное для этого время. «Мимика у тебя, талант, — соловьем разливался худрук ансамбля. — Юмор будешь читать!» Тошка взвыл: не умею, мол, по заказу шутить, — а поздно: бумага подписана. Пришлось зубрить монологи и разучивать сценки, корчить рожи перед залом и разъезжать по смотрам самодеятельности. К удивлению Тошки, принимали его с каждым разом все лучше, смеялись и аплодировали, даже премию на конкурсе получил — именные часы. Под влиянием такого успеха смутная мысль зародилась: а не махнуть ли после демобилизации в театральную студию, на артиста учиться?

И кто знает, как сложилась бы Тошкина судьба, если бы не приезд почетных гостей, бывших танкистов части — Никитина и братьев Мазуров. Как когда-то Гаврилов, они тоже выступили в клубе и рассказали о трансантарктических санно-гусеничных походах, а на главный, вскруживший многие головы вопрос: как туда попасть, прямо ответили, что обещать — не обещаем, но у лучшего из лучших, которого командир части рекомендует, есть шанс.

А потом началась художественная самодеятельность, и Тошка с треском провалился.

Ничего у него не получалось, не мог он паясничать в этот вечер! Бубнил заученные шутки, играл мускулами лица, подражая своему любимому Юрию Никулину, но зал, всегда доброжелательно к Тошке настроенный, не смеялся: впервые Тошка не нашел с ним контакта. Произошло это потому, что выступление полярников как обухом по голове Тошку ударило: время золотое теряю! Вот оно, дело, ради которого стоит жить!

И — рапорт на стол: прошу обратно в часть. Худрук винтом крутился, молочные реки и кисельные берега сулил, льстил, слова Нерона вспоминал: «Какой великий артист погибает!» — а Тошка ни в какую: прошу обратно в часть!

Худрук, когда узнал причину, обидно посмеялся: куда тебе, от горшка два вершка, в Антарктиду, первым же ветром унесет с Южного полюса на Северный. К такому разговору Тошка был готов. Не говоря ни слова, взял двухпудовую гирю и семь раз выжал правой рукой, потом левой — пять раз.

— Черт с тобой, иди! — зло, но с уважением сказал худрук.

И Тошка вернулся в часть — наверстывать упущенное. За год два раза в кино побывал, от увольнительных в город отказывался, а двигатель, ходовую часть танка и тяжелого артиллерийского тягача изучил не хуже любого сверхсрочника. И добился своего: о лучшем механике-водителе командир написал письмо Гаврилову. Не поленился батя, приехал; сначала заулыбался при виде юркого малыша, которого ему сватают, а присмотрелся, понял, что перед ним одержимый, и благословил.

И тот день стал самым счастливым в жизни Тошки.

Никогда, ни одному человеку на свете не признался бы он в том, что с детства мечтал о подвиге! Сначала это были такие наивные мечты, что и вспоминать неловко, потом книжные — вроде полета к Туманности Андромеды. И лишь в самые последние годы стал мечтать о том, что достижимо для человека его характера, сил и способностей. Войны, слава богу, нет, и не достанется ему Звезда Героя, и космонавтом ему не быть, а вот в огонь и воду пошел бы и бандиту поперек дороги встал бы.