Прекрасны ли зори?.. - Ракипов Шамиль Зиганшинович - Страница 7

Мысли оживили прошлое. Я могу поговорить с Гильфаном. Мне мнится, будто он расхаживает за воротами…

Я спешу за ворота. Приглядываюсь к земле, по которой он прошёл. Халиулла-бабай говорит, что здесь с той поры почти ничего не изменилось. Может, только состарилось и обветшало. Вон слегка покосившаяся калитка в воротах. Рассохлась. Меж досками — щели палец шириной. А ворота подпёрты толстым, как ствол дерева, бастырыком — подпоркой, которой придавливают сено на возах.

Сколько раз отворял и закрывал створки этих ворот Гильфан! Отворю-ка и я…

Постой-ка, не песня ли слышится где-то? Да, песня По улице строем шагают пионеры. Чётко ступают он под дробь барабана. Торжественно и переливчато гремит горн. Пионеры направляются к памятнику героям, павшим за освобождение Украины от фашистских оккупантов. Они идут к подножию этого памятника, чтобы дать клятву верности.

Звонкая песня, звуки барабана и горна вскоре стихают.

Я остаюсь один на один со своими мыслями. Думаю о Гильфане. Стараюсь представить его таким, каким он в последний раз приезжал в Голубовку. И словно бы вижу его в ладно сидящей блекло-зелёной военной форме. Гимнастёрка туго перетянута портупеей…

Гильфан любил сидеть на брёвнах, сложенных в тени у забора, и, глядя на мальчишек, затеявших шумную игру, думать о чём-то своём. Видно, вспоминалось ему то время, когда и сам был таким же босоногим удальцом…

Ныне тоже лежит бревно подле забора. Посижу-ка и я на нём. Посижу-ка рядом с Гильфаном, которого я так явственно представил себе, что захотелось вдруг протянуть ему руку для рукопожатия. Мне хочется, не откладывая, поговорить с ним, но я так взволнован, что не знаю, с чего начать.

И Гильфан, словно разгадав мои мысли, сам принимается рассказывать тихим, глуховатым голосом. Часто умолкает, чтобы припомнить самое интересное, всё, что врезалось ему в память на всю жизнь.

Первый рассказ Гильфана

Эти ворота многое повидали на своём веку. И меня они помнят. Сколько раз доводилось выезжать из них верхом!.. Наверно, вам тоже ведомы прелести ночёвок в степи, где пасутся кони. Вначале меня брал в ночное старший сын Халиуллы-абзыя Габдулла. А немножко позже стали доверять коней и мне.

С заходом солнца, бывало, гонишь лошадей к полю, постреливаешь кнутом в воздухе. Коняжки послушны, сами спешат на пастбище. Только некоторые из них с норовом: едва волю почуют, просыпается в них что-то дикое, в руки не хотят даваться. Тут уж побыстрее стреножишь их и пустишь пастись вместе с остальными.

Степь раскинулась просторная, конца-края не видать, дышится легко. Трава — по пояс, голубая от лунного света и будто серебром присыпана. Ветерок прошуршит — волны гонит. Идёшь по степи, как по морю. Неожиданно шарахнется прямо из-под ног перепел — чуть сердце не обрывается. Или неподалёку выпь заухает — по спине поползут мурашки. Ускоряешь невольно шаги, спешишь к костру, вокруг которого сидят ребята, ворочая палочкой картошку, зарытую в золе, да рассказывая были и небылицы.

Больше всех, помнится, Ванька Рогов любил рассказывать страшные истории…

Хоть и озорником слыл Ванька, но парень был хоть куда. Смелый — один мог пойти в непроглядную темень, чтобы завернуть коней; ловкий — в борьбе, которую мы часто устраивали, не было ему равных. Он был находчивый и щедрый. Ничего не жалел для дружков-приятелей. Только никому не хотел уступить славу первого футболиста в посёлке. Ни одна игра не проходила без его участия. Душу готов был отдать за футбол Ванька Рогов.

О футболе жители Голубовки узнали, когда к нам провели радио.

Однажды на базарной площади установили столб. На его верху прикрепили странный предмет, похожий на граммофонную трубу.

Тогда же мы впервые увидели кривые железные «кошки» с помощью которых монтёры карабкались столб. Но нас не столько поразили эти «кошки», привязываемые к ногам, сколько мотки длинной проволоки. Казалось, если распустить все мотки, то проволоки хватит, чтобы оплести, как паутиной, всю нашу Голубовку. И мы считали тех монтёров жадинами за то, что они жалели для нас кусочка проволоки да ещё говорили, будто им самим мало. Они трудились весь день и протянули ту проволоку от столба к столбу, натянули, точно струны. А мы вертелись вокруг да около, путались у них под ногами, поглядывали на столб с большущей граммофонной трубой. Кто-то из ребят узнал от монтёров, что эта труба называется «радио». А зачем радио около самого базара?

Вездесущий Ванька Рогов и на этот раз оказал первым. Он прибежал к нам, волоча за собой целую спираль длинной блестящей проволоки, и, вытаращив от возбуждения глаза, выпалил с налёта:

— По радио будет Москва говорить! Музыку передавать станут! И даже футбол услышим!

Всякую там музыку, что раздаётся из граммофонной трубы, мы уже слышали не раз, ею нас не удивишь. А что за диковинная игра в футбол, если её можно передавать по проводам? Это нас сильно заинтриговало.

Ко всяким прочим играм мы потеряли интерес. О футболе думаем. Каждый гадает, высказывает мнение, как в него играют.

Однажды — мы собрались было разойтись по домам обедать — труба на столбе захрипела, засвистела, засипела и вдруг… заговорила человеческим голосом! Народу собралось около столба — не протолкнуться. Головы задрали, глядят на трубу, диву даются. Говорила, говорила труба, да неожиданно ка-ак грянет из неё музыка! Целый оркестр! Кто послабее, даже вздрогнули. А потом заслушались, головой от восхищения качают, языком прищёлкивают.

А мы, босоногая ребятня, сбежались на площадь со всего посёлка. Ждём игры в футбол. Кажется, отвернись на мгновение — и проглядишь игру. Разбрелись только в сумерках…

А утром Ванька Рогов замолотил кулаками в нашу калитку и закричал, еле переводя дух:

— Эй вы, раззявы и сони! Через десять минут футбол начнётся! Бежим на площадь!

Едва я успел отворить калитку, он уже мчался прочь. Мы все — Габдулла, Хабибулла, Калимулла, Шамиль — кинулись за ним. Я первым прибежал на базарную площадь. Здесь уже собралось полным-полно мальчишек. Они расположились прямо на земле вокруг столба и слушали «футбол».

Из радио сыпалась, разлеталась по всему посёлку скороговорка какого-то человека. Порой его голос тонул в шуме, будто буря набежала. Доносились крики, свист…

Среди мальчишек я увидел одного из монтёров. Глядя на репродуктор, он то восторженно кричал и хлопал в ладоши, то ругал невесть кого и бил кулаками себя по коленям. Заметив, что многие из нас недоумевают, чем вызваны его столь бурные переживания, он принялся объяснять правила игры.

Мы напряглись, будто не передачу слушаем, а сами играем. Задрали головы, смотрим на верхушку столба, словно там не труба, похожая на граммофон, а поле стадиона…

С этого дня футбол сделался желанной игрой мальчишек Голубовки.

Помню, произошёл забавный случай, когда к нам однажды приехал погостить Иван Чернопятко со своим отцом.

Мы вблизи наших ворот играли в пятнашки. Вдруг появился Ванька Рогов. Мы так и застыли от восхищения, глядя на него. На нём светло-голубая футболка, рукава засучены до локтей. К трусам понизу наклеены две узкие бумажные полоски. Кто-то сказал, что это форма настоящего футболиста.

Рогов засунул в рот два пальца, пронзительно свистнул и махнул рукой. Мы подошли к нему. Только Иван остался в сторонке. Рогов исподлобья посмотрел на приезжего мальчишку и, недовольный тем, что тот и не думает спешить к нему, высокомерно отвернулся.

— Ваня, иди сюда, — позвал я приятеля. — Познакомься, это твой тёзка, Ванька Рогов.

— Кто со мной, тот герой! Айда на пустырь! — сказал Рогов.

— И я с вами! — загорелся вдруг Иван Чернопятко.

Рогов смерил его с головы до ног взглядом, ухмыльнулся.

— Мы тех, кто в блестящих сапожках, в команду не принимаем, — сказал он.

— А я сниму их! Это очень просто! — Иван прислонился к штабелю напиленных к зиме дров и скоренько разулся. — Я сапоги спрячу здесь. А когда придём, надену.