Прекрасны ли зори?.. - Ракипов Шамиль Зиганшинович - Страница 31

А дядя Давид уже спускается по ступенькам. Вот и довелось всё-таки Ивану встретиться лицом к лицу с отцом.

Дядя Давид уже не считал нас за мальчишек. Поздоровался с обоими за руки. Мы справились друг у друга о житье-бытье, о здоровье. После этого дядя Давид взял, как говорится, сразу же быка за рога: начал уговаривать сына вернуться в техникум.

— Я поеду вместе с тобой, уговорим директора, извинения попросим. Тебя примут обратно. Ведь выучишься — человеком станешь! — настаивал он.

— Меня не примут назад, отец, — противился Иван, стоя перед отцом, виновато опустив голову. Жаль ему отца. Дядя Давид так радовался, что сын студентом стал. Стыдно отцу в глаза теперь смотреть.

Упрямство Ивана вывело дядю Давида из себя.

— Что ты набычился и в глаза мне не смотришь! — начал кричать он на сына. — Гильфану не повезло! Что делать, со всяким может такое случиться. Тут уж ничего не исправишь… А ты-то чего ради себя наказал? Он решит топиться, и ты за ним? Каждый свою башку должен иметь на плечах. Каждый за себя отвечать должен. А ну-ка, хорошенько попрощайтесь и…

Иван поднял голову, метнул на отца горящий взгляд. Левая бровь его задёргалась. Он силился что-то сказать, но лишь беззвучно шевелил бледными губами. Видно, не находил слов.

— Отец, — выговорил он наконец сдавленным голосом, — идём-ка, посидим на нашей телеге, потолкуем.

Они направились к воротам. Иван был теперь на полголовы выше отца. Он осторожно поддерживал под руку ссутулившегося дядю Давида.

Халиулла-абзый поглядел на меня и развёл руками.

— Вот тебе и «всегда вместе»! — сказал он и усмехнулся. Порывисто повернулся, зашёл в дом.

Кажется, опять они с дядей Давидом повздорили. Часто они спорят между собой, а жить друг без друга не могут.

В соседнем дворе, по ту сторону деревянной ограды, стоял дядя Родион, приглашённый, видно, осмотреть козу. У соседей была крикливая коза. Своим писклявым блеянием она по утрам не давала нам покоя, будила раньше петухов.

— А я думал, дружба ваша вечная, — сказал он, с сочувствием глядя на меня и качая головой. — Ладно, парень, не огорчайся. В мире вечного ничего нема. Рыба ищет, где поглубже, человек — где получше…

А я стою не двигаясь посередь двора. В эту минуту я вдруг почувствовал, как дорог мне Иван, как мне не хочется с ним расставаться. Но если он снова поступит в техникум, я буду только рад за него.

Не знаю, сколько времени я простоял задумавшись. Ко мне подошёл Иван. Тронул меня за плечо, сказал:

— Не обижайся, Гильфан. Мне неловко перед тобой, но…

— Ладно уж, — сказал я. — Что там оправдываться. Рыба ищет, где поглубже, человек — где получше. Счастливо тебе. Мне на тебя не за что обижаться…

— Я… Я прошу тебя не серчать на моего отца, — торопливо проговорил Иван, будто боялся, что я не дам ему договорить. — Пожилой человек. У него свои взгляды. Я его убедил, что настоящая дружба дороже всего. Ею надо дорожить. Верного друга найти труднее, чем поступить в техникум. Я остаюсь с тобой, Гильфан!

Я ничего не смог сказать Ивану. Только, как тогда на перроне, хлопнул его по плечу. Он опять мне ответил тем же.

Мы вышли на улицу, обняв друг друга за плечи. Прошли мимо дяди Давида, который угрюмо сидел на телеге, обхватив голову руками.

Репродуктор на базарной площади оглашал, что в Ирминке знаменитый шахтёр Стаханов поставил новый рекорд — за одну смену нарубил сто две тонны угля! Началось строительство Беломорско-Балтийского канала! Советские люди начали покорять Арктику!

А мы с Иваном всё ещё не у дел. Радостно на душе, когда узнаёшь о больших делах своего народа, и одновременно скверно чувствовать себя в стороне от всего этого, думать, что в этом нет ни крохи твоего старания.

Опять пришли прямёхонько в управление. Мы здесь почти у всех начальников перебывали. Идём по длинному коридору, на двери поглядываем, гадаем, к кому бы ещё зайти. Вдруг глядим — на дверях, обитых чёрным дерматином, новёхонькая стеклянная табличка:

Столько раз мы здесь проходили, а не видели этой таблички.

— Это, наверно, Ванькин брат! — говорю Ивану.

— Ты же говорил, что он на границе служит. Командир!

— Ванька однажды обмолвился, что его брат болеет, по состоянию здоровья собирается перейти на гражданку…

— Может, зайдём?

Я дёрнул за ручку. Дверь была заперта. Мы сели на скамейку, стоявшую у стены напротив, решили ждать. Прошёл час, другой. За это время мы с Иваном ни словом не обмолвились. Каждый думал о своём, хотя вряд ли наши мысли резко отличались.

Наконец дверь в конце коридора раскрылась, пропустив сноп ослепительного солнечного света и группу шахтёров, которые, оживлённо разговаривая и громыхая сапогами, стали приближаться к нам. Я сразу же узнал Александра Александровича, брата Ваньки Рогова. Он был в военной форме. Гимнастёрка туго опоясана широким ремнём. На ногах поблёскивают хромовые сапоги. А на груди… На груди у секретаря сиял орден Ленина!

— Он? — тихо спросил Иван, толкнув меня локтем.

Я кивнул.

Александр Александрович отпер дверь и, пропустив вперёд людей, зашёл в свой кабинет.

— Настоящий богатырь, — сказал Иван и изобразил руками плечи, какие были у Александра Александровича.

Шахтёры вскоре ушли. Я взглянул на Ивана:

— Зайдём?

— Как-то боязно. Вдруг и он… Но если нам возьмётся помочь человек, у которого такой орден…

Я постучал в дверь. Зашли. Александр Александрович сидел за большим столом и разговаривал с кем-то по телефону. Он приветливо кивнул нам и показал рукой на стулья. Мы сели. Наконец он закончил разговор, обратился к нам:

— Я вас слушаю, ребята.

Я растерялся, на Ивана гляжу. А он — на меня: мол, ты выкладывай. Вспомнил я, как дядя Саша любил лошадей. С того и начал. Вскочил с места, руки по швам вытянул, стою по стойке «смирно».

— Мы, Александр Александрович, — говорю, глядя ему в глаза, — пришли доложить вам!.. Помните, когда приезжали в отпуск, вы нам рассказывали, как у себя на заставе обучаете лошадей всяким премудростям? Когда вы уехали, мы в точности так учили своих лошадей! Они у нас маршировали, перелетали через барьеры… А мой Дутый, едва я заиграю на кубызе, бывало, вскидывает морду и стоит по стойке «смирно». Ну просто, как человек, умный был. Я собрался его отправить вам на заставу.

Откуда у меня столько слов набралось? Говорю и диву даюсь. Стою — не шелохнусь, только язык работает.

— Вольно! — говорит, смеясь, Александр Александрович. Он вышел из-за стола, по-дружески положил руку мне на плечо. — Гильфан! А я тебя и не узнал сразу. Гляди-ка, каким стал молодцом! Настоящий кавалерист!

— Так точно, товарищ командир! Я и мой друг Иван Чернопятко с детства мечтаем стать кавалеристами и нести дозор на границе! — выпалил я, а сам глаз не отрываю от его ордена.

— Что ж, у вас прекрасная мечта! Я вам в этом обязательно помогу. Только придётся годик подождать. Ничего, не огорчайтесь, время пролетит быстро, и оглянуться не успеете.

— Хорошо, Александр Александрович, будем дожидаться своего часа, — говорю ему. — Но только вот сейчас наши дела неважно обстоят.

— Выкладывайте, — говорит секретарь и, снова заняв своё место, посерьёзнел, подпёр щеку рукой.

Я рассказал ему всё от начала до конца, ничего не утаив.

— Добре, — задумчиво проговорил Александр Александрович, постукивая о стол карандашом. — Что было, то миновало. Не следует падать духом. Надо работать, бороться за свои идеалы, отстаивать свою точку зрения, если ты прав! Только в этом случае справедливость может восторжествовать… Я тебя, Гильфан, знаю с малолетства, верю тебе. И поступок твоего друга, не оставившего в беде тебя одного, тоже одобряю. Молодцы, ребята! Так держать!

— Есть так держать! — ответили мы с Иваном в один голос. — А работа?..