Не говори ты Арктике — прощай - Санин Владимир Маркович - Страница 56

Из записной книжки: «Опять Санин накаркал, — ворчал Харламов. — Как найдем косу, высадим! Ты не смейся, — это Леве, — не зря он меня допытывал, ему нужно было, чтоб мы заблудились! За такие штучки на кострах сжигали, жаль, что на летней базе не догадались — хороший был костер».

Хотя мы снова и основательно заблудились, Харламов на сей раз был ни при чем: впереди шел ватутинский вездеход с механиком-водителем Ивановым и начальником станции Добриным. Вообще-то ведомым Харламов ходить не любил, но здесь подчинился обстоятельствам: во-первых, ватутинцы часто ходят на Средний и знают пролив Красной Армии лучше других, и, во-вторых, их вездеход «ГАЗ-71» весит три с половиной тонны, а ГТТ — восемь тонн. Нынешней же осенью мы через пролив шли первыми — открывали сезон, толщину льда не знали, и посему по всем правилам впереди должна идти машина полегче.

Выехали мы ранним утром; слегка мела поземка, но мощные фары достаточно глубоко ее пробивали, и первые пятнадцать километров мы шли уверенно. Эти километры были не слишком сложными, с ясно видимыми ориентирами; от трещины сразу у берега веха, две доски крест-накрест, затем избушка на мысе Важном и далее полуостров Парижской коммуны. Правда, течение на этой части пролива сильное, лед неустойчивый, и через каждые сто метров приходилось останавливаться, чтобы пробурить лунки, промерить лед и «всобачить» в лунки вехи из жердей и обломков досок.

Из записной книжки «Два дня назад прочитал „Дневники“ Жюля Ренара, в них такая фраза: „Нынче ночью вода покроется льдом, как затягивается рана“. Красиво и точно. Сильный мороз, лунки льдом затягивает быстро».

И еще из записной книжки: «Великий смысл того, что впереди легкий вездеход. Для него достаточно льда толщиной сантиметров двадцать — двадцать пять, а для нашего ГТТ не меньше тридцати пяти, но для уверенности сорок — сорок пять. Лед, по которому ватутинский вездеход проходит спокойно, под нами прогибается дугой. Ощущение не из приятных. Сейчас бурят лунку, записываю за Харламовым: “Теперь сообразил, почему мы не идем по их колее? Лед слабый, за ватутинцами могут остаться трещины, в след проходить опасно. На таком льду упаси бог переключать передачи, газовать — свободно может получиться динамический удар. А выйдем на хороший лед — тогда иди хоть на четвертой передаче, это километров тридцать в час”».

И далее: «Лунку вертят Лева и Александр Иванов, тот самый с рыжей шкиперской бородкой, который первым нас увидел после летней базы. Морозно, ветер усилился, залез к Добрину в кабину погреться, а он смеется: “Я же вам предлагал ехать с нами, у нас теплее да и безопаснее. Посмотрели бы, как Саша готовился к переходу! Замазал все щели солидолом, проверил систему откачки, а трос… Выйдем, покажу… Видите? Трос подцеплен к заднему бамперу, рядом с бревном, и заведен наверх на крышу; если провалимся — не надо лезть в воду, из люка поднимемся на крышу и бросим вам трос. Ну, переходите к нам? У вас же из всех щелей дует, даже удивительно, как это Харламов такую старую развалину заставляет работать”».

Ну, как Харламов заставляет — я видел своими глазами: что ни день на куполе — Харламов винтики перебирает, суставы своему ГТТ массирует, на морозе, голыми руками… Сидоров говорил, что, не будь Харламова, этот ГТТ смело можно было бы сдавать на лом…

А вот и первый главный ориентир — шестиметровой высоты тренога тригонометрического знака, внизу по центру — камень со штырем, на месте астрономических наблюдений. До сих пор путешественники, пересекающие Северную Землю, находят такие треноги с вырезанной ножом буквой «У» — полвека назад Урванцевым и Ушаковым поставлены. Жаль, не удалось такую увидеть, наша тренога поставлена недавно, но и ей спасибо. Будем считать, что первую часть пути прошли без приключений.

Вот здесь-то я и «накаркал». Дело в том, что от треноги, идя вдоль берега, мы обязательно должны были попасть на второй главный (и последний) ориентир: длинную, пятидесятиметровой ширины косу, которая врезалась в пролив как серп. В дороге о ней много и озабоченно говорили, коса нужна была до зарезу, проскочишь ее — и пойдешь по Арктике слепым котенком, неведомо куда. Я же не понимал, как ее можно проскочить, такую длинную и широкую, мне это казалось нелепостью, я даже скептически улыбался и выражал откровенное недоверие к такой самостраховке. Харламов предупреждал, что арктический бог все видит и слышит, но я стоял на своем и своего добился: задуло, и задуло хорошо — настолько, что ватутинский вездеход в двадцати метрах не был виден.

Хлебнули мы горя с этой косой! Искали ее долго, все глаза высмотрели, не нашли, обругали ее как следует и рванули в направлении, которое на общем совете сочли единственно правильным. Значит, рванули километров на двадцать, веря, что вот-вот появятся огни на вышках аэропорта Средний, и радуясь тому, что обошлись без косы и плевать нам на нее, а потом остановились и стали гадать, почему же все-таки огни не видны. Погадали и пришли к выводу, что если ругали мы косу справедливо, то плюнули на нее преждевременно, и виноват в этом, конечно, Санин, которому для сюжета нужно было заблудиться. Санин протестовал и выставлял свидетелем Льва Васильевича (которого для этого пришлось будить), и Лев Васильевич ясным, спокойным голосом подтвердил, что по сюжету должны были заблудиться только экипаж и пассажиры потерпевшего аварию ЛИ-2, а насчет пролива разговора не было. Учитывая, что Левины показания прерывались всхрапыванием, во внимание их не приняли, Санина заклеймили и пообещали (см. выше) высадить на косу (если она найдется). Заклеймив и утвердив приговор, развернулись и рванули обратно, на те же самые двадцать километров.

Оскорбленная коса долго пряталась в поземке, и лишь после того как каждый из нас про себя перед ней извинился, показала свой каменный хвост. На радостях весело рванули вдоль косы, снова ее потеряли и снова нашли, вцепились в нее гусеницами, пересекли сплошные каменные гряды и, теперь уже точно зная направление, спокойно поехали к Среднему.

Из записной книжки: «От косы до Среднего по расчету часа два ходу. Ветер встречный, дырявая кабина ГТТ в снегу, сидящего справа Леву так замело, что он похож на снежную бабу. Поменялся с ним местами, замерз как собака, намекнул на приглашение Добрина, но Харламов тут же обозвал меня потенциальным дезертиром. Мерзну и молчу. Так бы и превратился в сосульку, но помог случай, и такой, что даже Харламов побледнел (видно ничего не было, но уверен, что побледнел). После многих промеров убедились в том, что лед стал прочный, ватутинцы пошли на хорошей скорости, мы за ними, в поземке Харламов не заметил ропака, ГТТ прыгнул с него, как с трамплина, и со страшной силой рухнул на лед. Отъехали метров двести, остановились, промерили лед — сорок сантиметров… Ватутинцы развернулись, подъехали к нам, поцокали языками: “В рубашках родились, ребята”. Харламов тут же припомнил, что Санин его расспрашивал, как тонут вездеходы, и снова пожалел о костре на летней базе, на котором хорошо бы Санина зажарить. Подошли к тому ропаку, а вокруг него — паутина трещин. Скорость выручила. И, конечно, самообладание Харламова. Он помаялся, махнул рукой: “Ладно, идите к ватутинцам”. — “А дезертирами не будем считаться?” — “Черт с вами, не будете”. Таково пока что самое острое ощущение на проливе».