Не говори ты Арктике — прощай - Санин Владимир Маркович - Страница 15

Очень важно: с такими людьми нужно быть только искренним, иначе они замкнутся в свои раковины. Совет молодым корреспондентам: упаси вас бог показать им свою значительность и пробивную силу! Материала вы соберете максимум на информацию, да еще за вашей спиной будут смеяться обидным смехом.

Итак, беседа с Лукиным.

— Слишком много литературы, — сощурился он, когда я поделился первыми впечатлениями. — Насчет пульса во время посадок, может, и верно, а все остальное — игра воображения. В реальной, а не в поэтизированной действительности — пусть не совсем обычная, но плановая, профинансированная и до мелочей продуманная работа.

— Плановая… профинансированная… — посмаковал я. — Да вы просто подсказываете стилистику моего… скажем, отчета. Пожалуй, можно написать так: «Плановая первичная посадка сметной стоимостью 517 рублей 40 копеек произведена успешно. Океанологическая станция сметной стоимостью…» Как, по-вашему, найдется у такой книги читатель?

— А чего бы вам хотелось? — хладнокровно поинтересовался Лукин.

— Когда на второй точке у нас была не слишком удачная посадка…— начал я.

— Понятно, — усмехнулся Лукин. — Поразительный народ, ваш брат литератор! Юристам подай кошмарное преступление, вам — ЧП…

— Ну зачем уж так сразу ЧП, — нетвердым голосом возразил я. — Однако, с другой стороны, вы тоже должны понять, что на факте держится журналистика, а литература — на эмоциях… Почему я говорю о второй точке? Просто потому, что это было эмоциональное зрелище: вы с Чирейкиным пробурили лунку, показали три пальца и стремглав помчались к самолету…

— Другими словами, — констатировал Лукин, — вам до зарезу нужны неудачи. Верно вас понял?

— А кому интересно читать про удачи? — честно подтвердил я. — Читатель — да вы сами первый — заснет на третьей странице.

— Следовательно, — подвел итог Лукин, — наши интересы в корне противоположны, что и требовалось доказать. Первичные посадки, которые так будоражат ваше воображение, для нас — самый ответственный, но, скажу прямо, далеко не самый приятный элемент работы. Если бы это было возможно, мы бы отличнейшим образом обошлись без всякого риска, нам щекотать нервы ни к чему. Помните, когда мы облетали третью точку, вы удивлялись, почему не производим посадку на вполне, казалось бы, приличную площадку. Она и в самом деле была ровная, без всяких там ропаков и трещин. Просто вы не видели того, что видели другие. То есть наблюдали мы с вами одно и то же, но если перед вами лежала книга на незнакомом языке, то ваши попутчики этот язык понимать научились. Они видели, что площадка, которую вы готовы были порекомендовать для посадки, являлась довольно-таки примитивной ловушкой: это было покрытое молодым ледком и припорошенное свежим снегом недавнее разводье. Думаю, что первичная посадка на такой лед для самолета была бы последней, что, между прочим, помешало бы вам познакомить читателя со своими эмоциями…

Дело, — продолжал Лукин, — в толщине льда, которую с высоты чрезвычайно сложно определить. Кстати, раз вы уж оказались с нами, эти вещи полезно знать. Инструкцией для ЛИ-2 вообще запрещено садиться на лед толщиной менее шестидесяти сантиметров; как и всякую другую, эту инструкцию нарушают, вполне годится и полуметровый лед, а иногда, помоляся господу нашему и припомнив, что начальство далеко, мы обосновываемся на сорокасантиметровом льду, но дальше риск становится неразумным: если уж тридцать сантиметров — ноги в руки и беги без оглядки, что и было сделано. Дрейфующий лед подобен хамелеону: в зависимости от освещения меняет свой внешний вид, прячет ропаки, хитро маскирует трещины, претворяется двухметровой толщины чуть ли не готовой взлетно-посадочной полосой, будучи на деле заметенным первой пургой разводьем. Поэтому каждая первичная посадка беспроигрышна только для самого льда. Ему что, проглотит самолет — и снова сомкнётся…

— Как же вы определяете надежность льда? — спросил я.

— По целому ряду признаков. Взгляните в иллюминатор… Видите? Белый лед — почти гарантия его достаточной толщины; к сожалению — почти… А вот пошел лед сероватых оттенков — к нему и присматриваться не стоит, самый ненадежный. Однако, если прошла свежая пурга, весь лед кажется белым, даже самый тонкий, так как снег не успел еще в него впитаться. В этом случае мы стараемся найти изломы, изучить характер передувов, трещин, торосов — это, без преувеличения, целая наука плюс интуиция… Словом, хотя со льдом на «ты» не говорим, но и свое знакомство с ним не считаем шапочным… Раз уж вы записываете эти довольно скучные вещи, — добавил Лукин, — «нечитабельный материал», как у вас говорят, то для расширения эрудиции можете отметить, что необходимо солнечное освещение, без него все кажется серым, легко впасть в ошибку. Ну а если все-таки нет полной уверенности, летчик может произвести так называемую «посадку с уходом», вы ее еще увидите: бросить с одного-двух метров самолет об лед, сразу же дать взлетный режим и с воздуха изучить место удара. Выдержал лед — можно производить посадку… И еще увидите, что в любом случае штурман из открытой двери смотрит на след, оставляемый лыжами: если след влажный — лучше уходить подальше от греха… К сожалению, у всех наших признаков и приемов есть один недостаток: какой-то из них, недостаточно учтенный, может обмануть. Только лишь наш примитивный бур дает полную гарантию: бурим лунку, опускаем в нее линейку — и точно знаем, какой толщины лед. Но ведь для того чтобы получить такую гарантию, необходимо сначала произвести посадку и выпрыгнуть на лед…— Лукин взглянул на часы. — Минут через двадцать СП, пора поднимать этих лежебок.

На крайне недовольных насильственным пробуждением «лежебок» было забавно смотреть.

…Сейчас, когда пишутся эти строки, на моем письменном столе под стеклом лежат две фотографии разбитых самолетов. Одна из них, подаренная Лукиным, сыграла весьма значительную роль в моей литературной работе, о чем подробно я расскажу потом. А вторую я получил от Михаила Николаевича Красноперова, когда мы расставались после экспедиции. ЛИ-2 со смятым шасси и сорванными двигателями лежит, распластавшись, на льду, под который он вскоре уйдет; люди успели покинуть самолет, и один из них, Артур Николаевич Чилингаров, сфотографировал его на прощание. И Чилингаров, и Красноперов были тогда рядовыми «прыгунами», обоим предстояла большая полярная карьера, но об этом романтичнейшем периоде жизни они охотно вспоминают, гордятся им. Так вот, в описываемое время обозванный «лежебокой» Красноперов был начальником высокоширотной экспедиции «Север», то есть одним из самых ответственных полярных руководителей в Арктике, но не выдержал, выкроил несколько дней, чтобы вновь стать рядовым «прыгуном» — «вдохнуть молодость в начальственную оболочку», как кто-то пошутил. Столь же охотно по зову Лукина несколько лет подряд шел в рядовые и Александр Чирейкин, постоянный начальник одной из морских экспедиций в восточном секторе Арктики. Сплошное начальство! Сутками почти не спят, едят что придется, работают до седьмого пота, мерзнут — лишь бы «тряхнуть стариной», испытать самые острые в Арктике ощущения.