Кому улыбается океан - Санин Владимир Маркович - Страница 29

Я глупо улыбаюсь и не верю своим глазам. Меня трясет от неожиданности. Но с «Канопуса» доносится хохот. Я грожу Коле кулаком. Он разводит руками, я не слышу, что он говорит, но примерно догадываюсь: «Извините, но такова жизнь. Вокруг сплошные остряки, могу же и я позволить себе разочек разыграть товарища».

И последнее, что я слышу, — по трансляции разносится голос вахтенного штурмана Пантелеича:

— Внимание! Сдавший в стирку часы может получить их в прачечной!

Раздаются прощальные гудки. Я долго стою и смотрю, как уменьшается и наконец исчезает вдали мой «Канопус».

РЫБАК И МОРЕ (Вместо послесловия)

Мне показывали очерк одного корреспондента, в котором говорилось, что рыбак на море думает только о том, как бы дать стране побольше рыбы. Очерк кончался разомлевшей от пышности фразой: «И от сознания того, что рыба, выловленная его траулером, скоро придет в дом советского человека, на душе Семена стало радостно и светло».

Сказать по правде, подобные фразы, рассчитанные на уж очень примитивного читателя, отскакивают от рыбаков как горох от стенки. Эти газетные мастодонты медленно, но верно вымирают, их время прошло. Безусловно, рыбак только тогда по-настоящему радуется жизни, когда ловится рыба, которая, как чутко уловил корреспондент, «скоро придет в дом советского человека». И если врач доволен, что больных становится все меньше и меньше; если пожарник не скучает без пожаров, а секретарь-машинистка — без входящих и исходящих, то для рыбака безделье — настоящая трагедия: он очень мало заработает. И нечего стыдливо умалчивать об этом, создавать видимость, что рыбак идет в море от одного избытка энтузиазма. Разумеется, есть и энтузиазм, и другие моральные факторы, о которых и пойдет речь в этой главе, но нужно быть последним ослом, чтобы делать из рыбака голубоглазого идеалиста. Рыбак прежде всего рабочий, он знает цену деньгам, которые достаются ему нелегко, — я уверен, труднее, чем рабочему любой другой профессии. И пусть шахтеры, металлурги, лесорубы и нефтяники не обижаются за это утверждение. Каждая работа трудна по-своему, и, если говорить только о затратах чисто физического труда, здесь еще можно спорить, кому приходится труднее.

Но горняк, металлург, лесоруб и нефтяник, закончив работу, приходят домой, где человека ждет семья, обед и телевизор. Он может прилечь и отдохнуть, потом выйти во двор и поболтать с друзьями, погулять с сыном и купить ему эскимо. Он может поссориться с женой, а потом ее приласкать. В воскресенье он хоть до полудня может лежать в постели и читать свежие газеты, а к вечеру пойти на стадион и поболеть за свою невезучую команду. Он — на земле, и все земное в его руках.

Я говорю все это потому, что мне бывает обидно за рыбаков. То из них делают херувимов с прозрачными крылышками, то беззаветных тружеников, мыслящих категориями из отчетного доклада местного комитета, то, наоборот, грубых и беззастенчивых деляг. Но рыбаки ни то, ни другое, ни третье. Тип рыбака, который сложился в наши дни, совсем иное. И жизнь именно этого сегодняшнего рыбака я и хочу сравнить с жизнью рабочего человека на суше.

Подумайте о людях, которые на полгода уходят в океан, с первым оборотом винта разрывая все нити, связывающие их с землей. Быть может, когда-нибудь придет время, и море для человека станет домом. Об этом пока пишут фантасты: в «Маракотовой бездне» и «Острове погибших кораблей» жизнь обитателя моря кажется удивительной и завидной. Но сколько бы ни писали о том, что траулер для рыбака второй дом, какие бы романтические специи ни добавляли в суровые будни морского бытия, дом рыбака остался на земле.

Работает рыбак и днем и ночью — вахтам безразличны времена суток. Работает он до седьмого пота, выжимая из себя все, — таков темп рыбацкого конвейера. И, отстояв вахту, он идет в столовую, а потом в каюту, где его никто не ждет. Где-то в тысячах милях от него жена, досматривает сны сынишка, вспоминают о том, кто в море, старые родители, которым вообще плохо спится, а сейчас особенно: каково там, в океане, их повзрослевшему мальчику?

А в океане бывает по-разному. Иногда целыми неделями бушуют штормы, к которым нельзя привыкнуть: их можно только научиться терпеть. Такие дни самые тяжелые: с тралом работать нельзя, теряется смысл жертв, на которые пошел рыбак, покидая землю. Как ничтожную игрушку швыряют волны тысячетонный траулер со всем его содержимым. Нужно быть очень мужественным и волевым человеком, чтобы не пасть духом в эти тяжелые дни.

И выдерживают самые сильные. Море производит жестокий естественный отбор — тот самый, о котором писал Дарвин. Слабые уходят. У них начинается наиболее опасная для рыбака болезнь — неистребимое желание скорее, любым путем вернуться на землю. Они уже не работники; их руки теряют силу и ловкость, у них исчезает чувство юмора, тускнеют глаза. Только домой, чего бы это ни стоило! Одному начинает казаться, что ему изменяет жена, — и он упорно вбивает в голову эту жалкую мысль, которая оправдывает его в диалоге с самим собой. У другого появляется ненависть к морю, причиняющему столько мук, и он проклинает тот день и час, когда решил стать рыбаком. Третий оказался просто слаб — он хотел бы, но не может выдержать темпа, он слабеет, худеет и перестает стыдиться своих слез: крайняя степень деградации рыбака. Четвертый уверяет себя и других, что не в силах обуздать в себе физические желания, — таких настоящий рыбак презирает едва ли не больше всего.

И слабые уходят искать любого другого, только не рыбацкого счастья. О них никто не вспоминает, а если случайно приткнется к разговору фамилия беглеца — ее выбрасывают, как окурок.

Остаются самые сильные, мужественные, волевые. Они бы тоже отдали полмира за то, чтобы приласкать жену или купить сыну эскимо; они тоже безмерно устают и вступают на очередную вахту с налитыми свинцом руками; они тоже с радостью побродили бы сейчас по тверди, на которой не швыряет от переборки к переборке и которая не рвется из-под ног. Они тоже отдохнули бы в воскресенье, но у рыбаков нет воскресенья: на море дни обезличены, потому что рыбак не знает календаря. Потом, на земле, рыбак получит отгул, но это будет потом.

Так почему же рыбак, придя домой и отдохнув несколько недель, снова стремится в море? Что он, слепец, что ли, или просто не имеет другой профессии, которая прокормила бы его на земле? Или он погнался за длинным рублем?

Подумайте так — и вы смертельно обидите рыбака. Скажите это ему — и никому не жалуйтесь на оскорбление действием, потому что он вас ударит по физиономии, а вы его — больнее, в душу.

Почти четверть команды современного траулера — это механики и мотористы, в которых очень нуждается и всегда будет нуждаться земля. Везде найдет себе работу кок — в любой столовой, и даже иногда в ресторане: на многих судах у плиты стоят повара высокого класса. Стоит только матросу Павлу Степановичу Мельникову захотеть — он сядет за руль троллейбуса, который он держал в руках двенадцать лет. Работы художника Виктора Петрушевского известны многим. Николай Антонов — хороший музыкант, и от его услуг не откажется оркестр.

Передо мной лежит судовая роль, в ней — фамилии восьмидесяти человек экипажа «Канопуса», и каждый из них, пожелай он того, мог бы стать заметным человеком на суше: он крепок физически и морально, умен и находчив — это у рыбака профессиональные качества, он имеет образование не ниже восьми классов — иначе в рыбаки теперь не возьмут.

Заработок? Когда рейс удачный, заработок действительно хорош, но шахтер и металлург зарабатывают не меньше. Да и что такое деньги для рыбака в море, если он не может купить на них бутылку пива, посмотреть новый спектакль и преподнести жене на день рождения букет пионов? Уходя в море, рыбак оставляет жене аттестат, возвратившись, получает остаток, который не так велик, как многие себе представляют. Конечно, придя домой, рыбак хорошо одевается и хорошо одевает семью, старается получше обставить квартиру — деньги есть деньги, и они дороги рыбаку, как и каждому рабочему. Но, повторяю, рабочие многих профессий могут позволить себе не меньше, а иногда больше, чем рыбак. Значит, не в заработке дело.