Кому улыбается океан - Санин Владимир Маркович - Страница 22

Эта история доставила всем большое удовольствие. Бывший военный моряк Иван Тихонович Голубь несколько лет назад по воле обстоятельств демобилизовался. Едва успел капитан третьего ранга снять черный с золотом китель, как его усадили за стол начальника Севастопольского отдела распределения жилой площади. И на бедного Ивана Тихоновича обрушились такие житейские бури, по сравнению с которыми морские штормы выглядели ласковым бризом. В его руках разрывался телефон, хорошо тренированное тело раскисало на заседаниях, голова пухла от заявлений, ходатайств друзей, расследований и даже анонимок — короче, Голубь понял, что «рожденный плавать заседать не может». Он сбежал на «Ореанду» и, очутившись в родной стихии, начал постепенно забывать кошмарный сон — работу распределителя севастопольских квартир. Сейчас, в окружении друзей, Иван Тихонович добродушно посмеивается над своим ужасным прошлым — вокруг, куда ни взглянь, море, и только море. Хорошо жить моряку на море!

Дверь с треском распахнулась, в каюту ворвался гигантского роста, повыше нашего Зинченко, парень и с воплем «Аркаша, здоров!» бросился Шестакову на шею. Точнее, поднял Аркадия Николаевича и с хрустом прижал его к своей широкой, как обеденный стол, груди.

— Понимаешь, Аркаша, — загремел гигант, — завертелся в сутолоке и не успел тебя как следует потискать! Привет, братишка!

И новые объятья с хрустом, из которых наш крепыш капитан вышел изрядно помятым.

Так встретились старые друзья: бывший матрос, а ныне рефмашинист «Ореанды» Борис, и бывший матрос, а ныне капитан-директор «Канопуса» Шестаков.

— А ну-ка садись, — строго приказал Борису Иван Тихонович. — Выпей полчарки и не забывай, что перед тобой сидит не Аркаша, а капитан Аркадий Николаевич. Понял?

— Так точно, понял, — виновато пробормотал Борис. — Ну, твое здоровье, Аркаша!

— Как ты сказал? — набросился на него Иван Тихонович. — Немедленно исправиться!

— Ну, Аркадий Николаевич, — проворчал гигант и потише, но вполне явственно добавил: — Все равно Аркаша…

Минут десять все наперебой доказывали потрясенному Борису, что к капитану при всех нельзя обращаться так фамильярно, и он наконец понял. Он поклялся, что отныне будет называть своего друга только по имени-отчеству, и минуту спустя так рявкнул: «Аркаша, дорогой!», что из иллюминатора чуть не вылетели стекла. После этого на Бориса махнули рукой — неисправимый человек, ничего не поделаешь.

А прошло еще с полчаса, и капитану Шестакову снова напомнили, как звучит его имя в устах друзей. Коля Цирлин принес радиограмму от капитана «Балаклавы», и Аркадий Николаевич, ухмыляясь, прочитал вслух: «Дорогой Аркаша, завтра буду в твоем районе. Подготовь карту глубин хода рыбы чтобы сразу включиться промысел. Дед Калайда». Борис торжествовал.

— Да пойми же ты, мальчишка, — весело втолковывал ему Голубь, — что Калайда — дедушка, он может и меня Ваней назвать, и Боголюбова Колей. А ты должен к нам относиться с бла-го-го-вением!

— Эх, нечего выпить за здоровье Харитоныча, — сокрушался Аркадий Николаевич. — Может, у него самого найдется?

Все заулыбались. Всем хорошо было известно, что дедушка Калайда угощает друзей только боржомом — зато в неограниченном количестве.

Наговорившись вдоволь и отведя душу, гости долго ходили по «Канопусу» и действительно делились опытом. Их заинтересовали наши разделочные машины (одну из них капитан тут же подарил «Ореанде»), трал последней конструкции и, конечно, штурманские карты.

А потом мы нанесли «Ореанде» ответный визит. Избитый штормами траулер выглядел непрезентабельно: краска местами облупилась, на бортах кое-где проступала ржавчина, но, поднявшись на судно, я поразился ослепительной чистоте помещений и палуб, благоустроенному уюту. Повсюду были сооружены тенты для защиты от солнца, на пеленгаторной палубе — настоящий солярий, с циновками и гамаками. Здесь под навесом лежали матросы, сражаясь в шахматы, а в гамаке весело сопел носом Иван Ефимович Надежников, начальник радиостанции. В благоустройстве «Ореанда» явно дала нам сто очков вперед, и мы восхищенно цокали языками.

Но мне показалось, что на симпатичных ребятах «Ореанды» лежит печать усталости. Внешне они ничем не отличались от наших: в большинстве своем такие же молодые, с крепкими загорелыми торсами и рельефными мускулами. И все-таки они устали: наверное, на стометровке наши дали бы им фору в целую секунду. Все они добровольно ушли в спаренный рейс, и при желании каждый из них мог на попутной плавбазе вернуться обратно, но из всего экипажа этим правом воспользовались всего три-четыре человека, причем двое — для сдачи экзаменов в мореходное училище. Возможно, отпросились бы домой и некоторые другие, очень уставшие ребята, но столь развитое у моряков, как ни у кого другого, чувство товарищества не позволило им это сделать.

И все же мне думается, что находиться одиннадцать месяцев в море — это слишком много. Вряд ли они нужны, жестокие спаренные рейсы. Быть может, экономически они и выгодны, но психологически, безусловно, убыточны. ВЦСПС все неохотнее дает разрешение на спаренный рейс, и правильно делает. Это мое субъективное мнение, но знаю, что многие его разделяют.

Я прожил на «Ореанде» полтора суток и, конечно, не многое увидел. Но из того, что удалось увидеть, особенно запомнился настоящий культ детей. Была даже выпущена специальная стенная газета «Все дети экипажа», где под двумя десятками детских головок разместились смешные и трогательные текстовки.

— Мои голубки! — похвастался Голубь, показывая фотографию двух красивых девочек, Гали и Иры. — Одна из них за время моего плавания вступила в комсомол, а другая в пионеры.

И Иван Тихонович шутит, что, пока он бродит по океанам в спаренном рейсе, старшая успеет вступить в партию, а младшая в комсомол.

На «Ореанде» мне рассказали забавную историю, которая закончилась совсем недавно.

Три человека на траулере в прошедшую неделю плохо спали: рыбмастер Всеволод Балаевский, матрос Толя Дегтярев и рефмашинист Слава Филиппов. Все свободное время они, как тени, шатались вокруг радиорубки, умоляюще глядя на радистов.

Первым глубоко и свободно вздохнул Балаевский. Он впервые в жизни стал папой, и в честь маленького Балаевского над океаном разнеслись три мощных приветственных гудка.

А два дня спустя друзья качали Толю Дегтярева. Он мечтал о дочери, и Марина учла пожелание мужа. И снова «Ореанда» салютовала счастливому папе.

Прошло еще два дня, и Иван Тихонович объявил по трансляции:

— Товарищи рыбаки! Только что получена радиограмма: Слава Филиппов, передовик производства, отличился и в семейной жизни! Он стал папой… двух сыновей! Ура Филиппову!

И тут началось такое, что даже неумолимый старпом Анатолий Васильевич не выдержал и разрешил начпроду выдать двойную порцию сухого вина. А счастливый и растерянный папа лунатиком бродил по судну и приставал ко всем с удивительно однообразными вопросами: «А как я буду их возить? Есть такие коляски? А как я буду их отличать?»

Ему, разумеется, дали тысячу советов, которые окончательно запутали папу. Шумно было в эти дни на «Ореанде»!

Познакомили меня и с третьим штурманом, Яковом Леонидовичем, в вахту которого был поднят ставший легендарным трал: в нем оказался… камень весом в 700 килограммов. И бедного Якова Леонидовича долго изводили частушками и пародийными заметками в стенгазете, сочиненными в честь его неслыханной удачи, вроде: «Яков Леонидович, воодушевленный достигнутой победой, обязался заставить океан отдать свой очередной клад — вулканическую скалу с останками ископаемого кита…»

Вместе со всеми сочувствовал я и Володе В., несчастной жертве футбольных страстей. Когда в финальной игре на Кубок встретились московский «Спартак» и минское «Динамо», Володя поставил на «Динамо» и проиграл… полбороды. Экзекуция для торжественности производилась вечером. На корме, залитой светом прожекторов, Володю при огромном стечении народа обрили и своей ампутированной бородкой он веселил экипаж целые сутки.