Стожары - Мусатов Алексей Иванович - Страница 31

— Какая же оценка будет, Андрей Иваныч? — встрепенулась Катерина.

— Добрый хлеб растет. Крепко, видно, поработали.

— Помощники у меня славные: и девчата-комсомолки и школьники. За посевами во все глаза следят.

— А колхоз все еще не на первом счету в районе — потерял славу свою довоенную.

— Ваша правда, Андрей Иваныч, — вздохнула Катерина. — Мы вот на большое дело собираемся размахнуться — всю Старую Пустошь поднять. Земли там много.

Колхозницы заговорили о Старой Пустоши — осилят ли они такое дело без мужиков, хватит ли у них пахарей, тягла.

— А что Андрей Иваныч скажет? — обратились они к учителю.

— Дело стоящее, — поднялся учитель. — Народ наш фашистов не только пулей да снарядом бьет, но и зерном. Урожаи надо поднимать, новые сорта выращивать.

— Был у нас добрый сорт, — вздохнула Катерина, — сама погубила.

— Погубили, да не совсем. — Андрей Иваныч достал из кармана колосок пшеницы. — Узнаете?

Бережно держа его в ладонях, словно робко затеплившийся огонек, она долго смотрела на него, потом позвала Саньку:

— Саня, посмотри: отцов колосок, в точности. Чудо-то какое! Откуда он у вас, Андрей Иваныч? Кто сберег его?

— Нашлись такие люди.

Учитель рассказал собранию о том, что увидел сегодня на опытном ребячьем участке и что узнал от деда Векшина. Потом заметил на бревнах Степу, Семушкина, Зину Колесову и позвал их к себе.

— Да вот они и сами. Ну-ка, покажитесь людям…

Все обернулись к ребятам. Те спрятались за ствол старой ивы и зашептались.

— Все на свет выходите, все! Чего там, как грибы, под кустом хоронитесь! — засмеялся учитель. — А где же дедушка ваш? А Маша с Федей?

— Они на участке дежурят, — ответил Семушкин.

— Видали, как дело поставлено! — подмигнул Андрей Иваныч колхозницам.

— Андрей Иваныч, — сказала Катерина, — пока до собрания на участок бы сходить… Как она там выглядит, пшеничка-то…

— А это как молодые хозяева допустят, — улыбнулся учитель: — у них там строго.

— Теперь можно, — сказал Семушкин.

Не успели колхозницы подняться с бревен, как из проулка показался Захар Векшин. Был он бос, усы его грозно топорщились. Федя и Маша еле поспевали за ним.

Федя держал дедову можжевеловую клюшку, а Маша все совала старику в руки подшитые обгорелые валенки:

— Дедушка, да обуйся же! Дедушка!

Захар не слушал ее. Он растолкал колхозниц, подошел к Татьяне Родионовне:

— Вот, всегда говорил: саранча! Все погубят, все истребят…

— Какая саранча? — не поняла председательница.

Старик обвел взглядом мальчишек Большого конца, толпившихся среди взрослых, и вдруг вырвал из рук Маши валенки.

— Я вас, саранча бескрылая, приведу в чувствие! — закричал он, размахивая валенками.

Но мальчишки увиливали в стороны, прятались за спины взрослых, и удары сыпались куда попало.

Санька с Петькой поспешно забрались на старую раскидистую иву.

— Да уймитесь вы, богатырь с палицей! — остановил Захара Андрей Иваныч. — Что случилось? Расскажите толком!

— У нас, Андрей Иваныч, пшеницу вытоптали, — тихо признался Федя. — Как вы ушли, мы с дедушкой пообедали — и опять на участок. Смотрим, а пшеница на пятой клетке помята, спутана.

— Погоди, Федя! — оторопел учитель. — Это как же так? Надо разобраться.

Семушкин в два прыжка очутился около Феди:

— Кто дежурный сегодня?

— Ну, я дежурный и не уходил почти никуда. Только пообедать на четверть часика…

— Ну вот… А калитку, поди, не закрыл — свиньи и набежали.

— Закрыл, закрыл и колом припер, хорошо помню! — защищался Федя.

— Чрезвычайное событие, Захар Митрич! — Учитель обернулся к Захару. — Свиньи не забегали, града не было, а пшеница помята…

— Дело ясное… мальчишки погубили, — сказал Захар.

— Зачем же им хлеб вытаптывать? — удивился учитель. — Ну, я понимаю, груши, яблоки оборвать, ягодами полакомиться — это они могут. А вот пшеницу губить — в толк не возьму. Чтобы наши ребята зла колхозу желали — быть того не может!

— Избаловались за войну, извольничались, — безнадежно махнул рукой Захар, — им теперь все нипочем…

Захара поддержала бригадир Погосова. Она сказала, что мальчишки и в самом деле отбились от рук — дерзят взрослым, по вечерам горланят песни под гармошку, на днях затеяли скачки на лошадях. Бабка Манефа пожаловалась, что ребята утащили у нее половинку ворот от двора и спустили на пруд вместо плота. Пелагея Колечкина сообщила, что у нее оборвали всю малину на огороде, и не обидно — спелую, а то зеленую, жесткую, прямо с ветками.

Мальчишки растерянно переглядывались, ежились, точно на улице внезапно похолодало.

Санька, не шелохнувшись, сидел верхом на суку ивы. Ему казалось, что все смотрят на него сквозь листву и понимают, кто именно забрался на векшинский участок, помял пшеницу на пятой клетке.

— А все ты, Тимкин жалельщик! — шепнул Петька. — Говорил: не надо искать этот мячик… Пропади он пропадом!

— По отдельности допросить надо, — сказала Погосова, — дознаться, кто у них первый закоперщик. А заупрямится — родителям препоручить. Те наведут следствие.

Учитель потер бритую щеку:

— А мне так думается: если уж кто набедокурил, он и сам скажет, честно и прямо.

— Несусветное это дело, Андрей Иваныч, — хмыкнул Захар, — не такие у нас мальчишки в селе. Нашкодить, да и в кусты — это они могут, а ответ держать — духом слабы.

— А я верю, что скажут. Ребята у нас не из трусливых, за других прятаться не будут. — Учитель медленно обвел взглядом мальчишек, остановился на Саньке.

Тот невольно подался назад. И тут ему показалось, что Федя Черкашин, так же как и учитель, старается высмотреть его среди листьев ивы.

«А он бы не молчал, сразу признался», — почему-то пришло Саньке в голову.

— А как Саня Коншаков думает? — вдруг спросил учитель.

У Саньки перехватило дыхание. Он побледнел, неловко спустился с дерева и тихо сказал:

— Я во всем виноватый… Мальчишки и не знают ничего… Я пшеницу помял.

Глава 27. ПО РЫБКУ

От такого признания дед Захар вскочил, точно от укуса пчелы.

— А-а-а… попался саранчук! — торжествуя, завопил он, выхватил у Феди свою можжевеловую клюшку и бросился к иве.

Саньке вновь пришлось вскарабкаться на дерево. Дед просунул загогулину клюшки сквозь ветки и попытался зацепить мальчика за штанину:

— Сходи на землю, бес лукавый, сходи!

Санька понял, что деда сейчас ничто не остановит и не миновать ему отведать Захаровой клюшки. Недолго думая он перескочил на другой сук, закрыл глаза и прыгнул вниз, едва не угодив на бабку Манефу.

— Держи его, оборотня! — завопила перепуганная насмерть бабка.

Саньке показалось, что все собрание — и женщины, и счетовод со счетами, и председательница, и даже Андрей Иваныч бросились за ним в погоню.

Он перескочил через изгородь, юркнул в проулок, где обычно ссыпали щебень, битое стекло, всякий мусор, и пробежал по нему так стремительно, что даже не поранил босых ног. Остановился Санька далеко за усадьбами, около старой риги. Оглянулся. Его никто не преследовал. Только Петька Девяткин в своих тяжелых башмаках топал сзади.

Санька поморщился. Как же глупо все получилось! Сам во всем признался, а тут испугался дедовой клюшки и удрал, как заяц.

Санька прилег около риги. Какая-то букашка, забравшись в чашечку желтого влажного цветка, никак не могла выбраться наружу — крылья ее намокли, тоненькие, как ресницы, лапки скользили по эмалированным лепесткам. Санька посадил букашку на палец, дал ей обсушиться на солнце — и она, расправив крылышки, улетела.

Прихрамывая и пыхтя, к риге подбежал Девяткин. Он был сердит. С таким приятелем, как Санька, наживешь беды. Кто его просил выскакивать с этим признанием! Теперь пойдут разговоры по всему колхозу, прохода на улице не будет. Вот и ногу повредил, когда прыгал с дерева. А кто виноват? Опять Санька.