Когда я был мальчишкой - Санин Владимир Маркович - Страница 5

Ленька подумал и перестал хныкать. К нам подбежал Костя.

— Гони три десять, трепло, — зло потребовал Федька.

Но тут выяснилось, что Костя вовсе не трепло. Его самого обманули. Только что он узнал, что на юг следует товарный состав с картошкой. А три десять он может отдать, на мяч всё равно не хватает, вчера потратился на штаны. Чего он будет за такое брать деньги.

Мы сочли, что Костя поступает благородно, и деньги приняли. Костя повёл нас на запасной путь, где стоял товарняк. Вокруг сновали люди. Из нескольких вагонов доносилось мычание коров, им носили воду. Вдоль вагонов ходил человек, постукивая молоточком по буксам. На ступеньках тамбура последнего вагона зевал сторож. Костя велел нам ждать и пошёл вдоль состава, засунув в карманы руки. Возле одного вагона он остановился, заглянул в него и сделал нам знак.

— По одному, — шепнул Федька. — Иди, Мишка. Только не спеши.

Я развинченной походкой подошёл к Косте, он кивнул на открытую дверь. Я быстро швырнул в неё мешок с сухарями и залез в вагон.

Одна половина вагона, отгороженная досками, была заполнена картошкой и морковью, вторая — почти доверху забита прессованным сеном. Я забрался на сено и с бьющимся от сладкого ужаса сердцем стал ждать.

Один за другим возле меня оказались Ленька, Гришка и Федька.

— А где бидон? — испугался Гришка.

— Ти-ше! — прошипел Федька. — Костя за водой пошёл, Ленька все расплескал, когда падал.

— А нас никто не заметил? — спросил бледный Ленька. И добавил: — Я с мамой не простился…

— А ты сбегай домой, поцелуй мамочку и скажи: «До свиданья, я уезжаю в Испанию!» — съязвил Федька.

Остроту никто не принял, и Федька надулся.

— Я тоже не простился, — хмуро сказал Гришка. — А ты, Мишка?

— Маменькины сынки, — проворчал Федька. — Слюнтяи…

Мы промолчали.

— А у меня нет мамы… — уныло сказал Федька. Ленька всхлипнул. Мы отвернулись.

— Берите воду, — послышался шёпот Кости. Я сполз на пол и втащил бидон в вагон. — Вас сейчас отправлять будут. Ни пуха ни пера!

Костя конспиративно смотрел в сторону.

— Иди к черту! — прошипели мы в ответ.

— Прячься! — ужасным шёпотом процедил Костя.

Я быстро полез наверх. У вагона послышались голоса, и дверь с грохотом захлопнулась. Мы прижались друг к другу и затихли. Нам было грустно и страшно. Поезд тронулся рывком.

— Поехали!

Распотрошив несколько тюков сена, мы с наслаждением растянулись во всю длину. Первый успех нас окрылил. Мы размечтались.

— Главное, — говорил Гришка, — разыскать дядю Васю, на него вся надежда. Как его фамилия, Мишка?

— Не помню, — ошеломлённо ответил я. — Василий Палыч… дядя Вася.

— Вот дырявая башка! — огорчился Федька. — О чем же ты думал?

— Спокойно, спокойно, — примирительно сказал Гришка. — Комбриг, танкист, дважды орденоносец — быть такого не может, чтобы генерал Лукач о нем не знал. Найдём!

— А примут нас в разведку? — неожиданно усомнился Ленька.

— А куда же ещё? — Гришка пожал плечами. — Мальчишки — они для разведки удобные. Маленькие, а наблюдательные. Посмотрел, где стоят танки, живая сила, штаб — и обратно!

— Вам-то хорошо, — вздохнул Федька. — Букашки. А я высокий, метр шестьдесят пять.

— Ничего, — успокоил его Гришка, — лицо у тебя молодое.

— Что я, метрику фашисту буду показывать! — огрызнулся Федька.

— Нельзя терять времени, — сказал Гришка. — Давайте учить язык. Я знаю уже сорок слов. Но язык учить никому не хотелось.

— Не то настроение, — заявил Федька, который, оказывается, знал меньше всех — тринадцать слов. Правда, среди них было одно очень аппетитное — «менестра», то есть тушёное мясо с овощами.

— Больше всего мясо люблю, — вздохнул Федька. — И апельсины.

— А ты их ел когда-нибудь? — спросил я.

— Нет. А ты?

— Я один раз ел. Половину штуки.

— А я больше всего люблю финики, — сообщил Ленька. — Я их тоже ещё не ел. И от эскимо бы не отказался.

И тут обнаружилось, что все мы отчаянно хотим есть, потому что дома от волнения никто не завтракал. Федька развязал мешок и извлёк оттуда сухари и по яйцу на брата. Мы поели, напились воды из бидона и снова улеглись.

— Об ордене я даже и не мечтаю, — сказал Ленька голосом, который лишь выдавал его мечту получить именно орден. — А вот медаль… за какой-нибудь подвиг…

— Да-а…

Все замолчали. Наверное, каждый представлял себе, как мы возвращаемся домой с медалями, а может, и орденами на груди. От этого даже пересыхало во рту. В гражданскую войну такие случаи были. И в Испании мальчик Педро взорвал фашистский корабль — мы видели этот подвиг в кино. Чтобы оказаться на его месте, мы готовы были отдать двадцать лет жизни.

— Ребята, — тихо сказал Ленька, — а вдруг… когда начнут стрелять… ну, снаряды начнут рваться… и мы увидим, что мы не храбрые?

— Ну да, — презрительно сказал Федька. — Очень мы испугались всяких снарядов.

— Сначала будет немножко страшно, — рассудил Гришка, — а потом привыкнем. Даже у Лермонтова написано, что к свисту пули можно привыкнуть.

— Мой отец был на гражданской войне, — сказал я, — и его ранило в ногу. Он даже не вскрикнул.

— На небольшую рану и я согласен, — сказал Ленька, поёживаясь.

— Так тебя и спросят фашисты, куда ранить, — хмыкнул Федька. — Запузырят куда попало и жалобной книги не дадут.

Помолчали. Думать о ранениях не хотелось.

— Кончено с арифметикой! — злорадно сказал Федька. — Баста! Как из Испании вернусь — в спецшколу пойду, а потом в лётное училище. Или в танковое.

— Там тоже арифметику учат, — поспешил сообщить Ленька. — И даже алгебру. Веркин брат говорил.

— Врёшь! — огорчился Федька.

— Без арифметики из пушки не выстрелишь, — поддержал я Леньку.

— Это называется вычислить траекторию, — уточнил Гришка.

— Тьфу! — расстроился Федька. — А я-то думал — избавился…

Я смотрел в окошко. Леса, дремучие белорусские леса, густые, нетронутые. Приземистые домишки с соломенными крышами, лошади, овцы, собаки. Я думал о том, что всё, что было до сих пор, скучно и неинтересно. Настоящая жизнь начинается сейчас, жизнь, полная необыкновенных событий, приключений и подвигов, при одной туманной мысли о которых замирало сердце.

За моей спиной Ленька и Гришка начали играть в «морской бой». Федька полез на другую половину за морковкой. Он ухватился руками за верхнюю доску загородки, приподнялся и испуганно спрыгнул вниз.

— Там кто-то есть, — сдавленным голосом сказал он.

ЗАЙЦЫ (Окончание)

— Привет, братцы кролики! — над загородкой появилась помятая физиономия парня лет двадцати. Он бросил на нас быстрый оценивающий взгляд. — Сколько вас? Раз, два, три, четыре штуки. Куда плывёте?

— В Одессу, — доверчиво сообщил Ленька.

— А тебе какое дело? — проворчал Федька.

— К черту церемонии, переходим на «ты», — парень спрыгнул вниз и протянул Федьке руку. — Василий Петров, псевдоним Жук. Знаешь, что такое псевдоним?

— А ты парень ничего, — похвалил Федька, дружелюбно глядя на нового знакомого. — Откуда у тебя тельняшка? Ты моряк?

— Немножко есть, — уклончиво ответил парень. — Плаваю по морям житейским. А вы, братцы кролики? Шпана или бежали от пап и мам в поисках сокровищ капитана Флинта?

Парень нам ужасно понравился. Мы разговорились, и как-то очень быстро Жук вытянул из нас все наши тайны.

— Только не называй нас больше кроликами, — попросил Ленька. — Мы мушкетёры, если уж на то пошло.

— Не буду, — согласился Жук. — Пардон, сеньоры! Нет ли у вас на вертеле жареного каплуна? Признаюсь, я два дня питаюсь этой отвратительной морковкой.

Мы раскрыли наш мешок.

— Скатерть-самобранка! — восхищался Жук, уписывая за обе щеки. — Эх, вобла без пива — это ваш недосмотр, сеньоры Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян. Придётся запить бургундским.

И Жук приложился к бидону. Пил он долго, длинными глотками.