Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Когда я был мальчишкой - Санин Владимир Маркович - Страница 10


10
Изменить размер шрифта:

А брат через месяц уехал на фронт. На Курской дуге он был ранен пулей в ногу, пролежал два месяца в госпитале, потом снова воевал, украсил свою гимнастёрку красной нашивкой и орденом Славы, а второго мая сорок пятого расписался на рейхстаге: «Гитлер капут! Рядовой Полунин». И вернулся домой — заканчивать десятый класс, ходить на пляж с девчонкой и приводить в отчаяние библиотекарей.

МЫ ЕЩЁ ВСТРЕТИМСЯ, ТОВАРИЩ МАЙОР!

Мы жили войной.

В шесть утра убегала на завод мама, а я включал радио и слушал «От Советского Информбюро». Прежде чем свернуть из переулка, мама останавливалась и смотрела на наше окно. Когда новости были хорошие, я высовывался и радостно махал рукой, а иной раз даже орал во все горло: «Взяли Харьков, вечером салют!»

И слышал, как разбуженные соседи начинают весело переговариваться и включать динамики.

Придя в класс, мы собирались у подвешенной рядом с доской карты и втыкали флажки в сегодняшнюю линию фронта. Во время уроков карта отвлекала, рассеивала наше внимание, по всем педагогическим канонам её нужно было снять или перевесить, но учителя тоже были людьми, которые жили войной. И поэтому каждый урок начинался с карты.

Мы читали газеты не так, как читают сейчас — спокойно, без сердцебиения: мы сначала жадно проглатывали сводку с фронтов, а потом — рассказы и очерки о героях. В кино мы больше всего любили журналы с фронтовыми документальными кадрами: залпами «катюш», развороченными дотами и длинными вереницами пленных фашистов.

Мы жили войной днём и ночью. Днём мы думали о войне, а ночью она нам снилась. Мы метались на постелях, скрываясь от танков, бросали гранаты и с криком просыпались от удара штыком в грудь.

Война заполнила все наше существование. Она лишила нас детства с его беззаботными радостями. Каждый из нас был старше самого себя на годы войны.

И это неизбежно привело к тому, что из нас, пацанов военного времени, рванулись такие скрытые силы, о которых мы даже не подозревали. Взрыв породил энергию. Сказать, что мы повзрослели, — это не значит сказать все.

Раньше за нас отвечали папы и мамы, теперь мы возложили их бремя на свои плечи. Нас словно схватили за загривок и швырнули в водоворот: одни из нас утонули, а другие выбрались и решили, что отныне могут все. В упоении самостоятельностью мы часто ошибались и преувеличивали свои возможности, не понимая, что расстояние между бальзаковским «желать» и «мочь» заполнено горьким жизненным опытом. Наш опыт, проглоченный слишком большим куском, развил не столько ум, сколько интуицию. И самоуверенность наша шла от незнания.

Поэтому мы пришли к выводу, что можем и должны уйти на фронт.

Мы опирались на железные факты:

Аркадий Гайдар в пятнадцать лет командовал полком.

Саша Чекалин, наш сверстник, стал героем.

Пятнадцатилетние партизаны — в каждой газете.

Значит, в пятнадцать лет каждый патриот, способный носить оружие, имеет право убивать и быть убитым. Тем более что —

Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой

Взрослый! — уточняли взрослые.

Где, где это сказано? — горячились мы.

Потому что чувствовали всем своим существом: мальчишке нужен подвиг, чтобы самоутвердиться в этом мире. В то время как Родина истекает кровью, нельзя жить только для того, чтобы жить.

Таков был вывод, к которому мы пришли летом сорок третьего года.

До зубов вооружённые этой логикой, мы отправились в военкомат.

Фронт начинался в военкоматах. Люди из них, как вода из ручейков, тысячами стекались в бурное русло войны.

Сейчас, когда я, младший лейтенант запаса, по вызову посещаю военкомат (учёба, перерегистрация и прочее), меня поражают тишина и спокойствие этого когда-то не засыпавшего и не знавшего выходных призывного пункта. Так и хочется написать что-нибудь вроде:

Будь навсегда благословенна,
Военкоматов тишина…

Но не стану отбивать хлеб у поэтов — у них и так слишком жестокая конкуренция. Мир вам, военкоматы, из которых люди выходят жить, а не умирать!

Военкомат сорок третьего года…

Прежде всего я вспоминаю его запах — запах свежевымытого, непросохшего, некрашеного пола и махорочного дыма, терпкого, разъедающего глаза, пока им как следует не надышишься и не привыкнешь. Комнаты, коридоры полны людей — они ходят, сидят и стоят где придётся: на вокзальных скамейках, на подоконниках и на полу, пожилые, молодые и совсем юные, молчаливые и шумные, ушедшие в себя и возбуждённые, выпившие, горланящие — самые разные.

Ещё вчера этот парнишка уступил бы своему пожилому соседу место в трамвае — сегодня они на «ты». Общая судьба — великая уравнительница — выравняла всех.

— Закуривай, папаша!

— Спасибо, есть своя.

— А ну-ка, твоя вроде покрепче… Значит, вместе едем, папаша?

— Это куда ты со мной собрался ехать?

— Шутишь, папаша! На курорт, конечно.

— С какого года, Аника-воин?

— С двадцать пятого, а что?

— Ишь ты! Потише кричи, а то немцы услышат, перепугаются и разбегутся, воевать будет не с кем.

— Это ещё неизвестно, папаша, от кого они быстрее

бегать будут…

— Тебя где царапнуло?

— Под Тихвином, осколком.

— Жарко, говорят, у вас было?

— Как кому, фрицы — те задницы обморозили…

Был я ранен, лежал в лазаре-ете,
Поправлялся, готовился в бой,
Вдруг прино-о-осят мне в белом паке-ете
Замечательный шарф голубо-ой…

— Отставить базар! — грозный выкрик из распахнувшейся двери. — Полы мыть заставлю!

— Кто на пересыльный — на выход с вещами! Мамы, жены, невесты, братья и сестры прильнули к своим.

— Митенька, пиши, родной…

— Каждую неделю, мамаша. Закон.

— Ванечка!

— Петруша!

— Гришенька!

— Я тоже Гришенька, обними, курносая!

— А я Ванечка — налетай, целуй, девоньки! Крики, слезы, смех, шум, гам…

— Ты не плачь, Маруся!
Будешь ты моя!
Я к тебе вернуся…

— Отставить гармошку! Выходи строиться!

— Товарищ капитан, разрешите на недельку задержаться — жениться не успел!

— Причина уважительная, ты напомни чуть погодя.

— Когда, товарищ капитан?

— В шесть часов вечера после войны. Выходи строиться!

Заливается баян, плачут женщины. Пожилые и усатые, молодые и совсем юные, тихие и шумные, все с горбами-вещмешками на плечах, без пяти минут фронтовики пошли строиться в неровную, пёструю колонну.

— Шаго-ом марш!

И зашагали — каждый навстречу своей судьбе. Кто-то из них вернётся — грудь в крестах, а кто-то не вернётся — голова в кустах.

И вновь заполняются коридоры военкомата, капиллярные сосуды войны. Вернувшиеся из госпиталей фронтовики в застиранных гимнастёрках, с орденами и шрамами; призывники с повестками, солдатские жены и вдовы, а с ними дети; десятки разных лиц, на которых — надежда и тревога, ожидание и горе…

— А давно?

— Четыре месяца ни слуху ни духу…

— Деньги-то по аттестату получаешь?

— Получаю… а жив ли? Никаких мне денег тогда не надо…

— От моего полгода весточки не было, а потом объявился, из партизан. Истребитель он, сбили…

— А мой на танке… Ночи не сплю, все глаза выплакала. Сама бы туда подалась, да вот, видишь, на руках…

— А ты надейся, сестричка, надейся…

— Подполковник, военпред приехал на завод вчера, доклад делал: осенью, говорит, откроется второй фронт.

— Так они тебе и откроют, ждут, пока наших не перебьют!

— Ну, это ты зря. Тушёнку-то жрёшь?