Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Большой пожар - Санин Владимир Маркович - Страница 30


30
Изменить размер шрифта:

Вот и все, что я услышала тогда, в больнице. Ещё была одна деталь, но о ней чуть позже.

Так оно и получилось: разгадку смерти Зубова я искала и нашла в его жизни.

Какая страшная расплата — за один поступок! «Гений и злодейство — две вещи несовместные?» Думаю, что были гении, не отличавшиеся чистотой нравов, но не могу припомнить ни одного воистину великого творца, который совершил бы подлость и остался после этого столь же великим в памяти человечества; сколько я помню, бесчестию и подлости гений всегда предпочитал смерть: иногда он мог пойти на компромисс, как Галилей, но никогда на злодейство.

Не знаю, стал ли бы Зубов гением, да и то, что он сделал, не назовёшь злодейством; не мне его судить — его осудили товарищи, живые и мёртвые. Какой ужасный надлом претерпело его творчество, какой неверной стала кисть в руках человека, в душе которого вечной занозой засели непростительные слова. Не много ли — за одинединственный поступок? Наверное, не много: те, кто ушёл добровольно, тоже совершили один-единственный поступок, и многие заплатили за него жизнью. Теперь мне кажется, что Зубов все отдал бы за то, чтобы повернуть вспять время и тех слов не произносить.

Тогда, в больнице, я возразила собеседнице: а разве «На пенсию?» — не яркое свидетельство незаурядного таланта, не возрождение мастера, на котором вы поставили крест?

Да, согласилась она, картина очень хорошая: её показывали по телевидению и, действительно, собирались выдвигать на премию. Но лишь несколько человек знали, что это плагиат — Зубов украл её у самого себя! В юности он написал портрет неизлечимо больного скульптора: его глаза столь впечатляли, беспомощные руки творца были столь выразительны, что родные боялись показать картину обречённому.

Тогда я поняла все — Деду незачем казнить себя за смерть Зубова.

Как говорили древние, день смерти человека судит его прожние годы, кажется, это изречение имеет в виду смерть мучительную, а не мгновенную, которую Плинийстарший полагал высшим счастьем человеческой жизни, но Зубов обрёк себя на мучительную.

Он приучил меня любить древних авторов за то, что они изначальны: к их философии жизни и смерти последующие умы, по его мнению, ничего не прибавили. И сегодня, когда прошло целых шесть лет и поле воспоминаний очистилось от всяких наслоений, я думаю, что день смерти Зубова был лучшим днём его жизни.

Вот как все было.

Когда пожар начался и стал стремительно распространяться, Зубов побежал в свою мастерскую к телефону и вскоре возвратился. Согласна с Васей — не имел Зубов права нас обманывать, но — вот парадокс! — обстоятельства сложились так, что именно этот обман и спас нескольким людям жизнь. Скажи тогда Зубов правду — и мы заметались бы в поисках спасительного выхода; и вовсе не обязательно, что мы полезли бы на крышу, что в самом деле было бы правильно — скорее всего мы попытались бы спуститься по центральной внутренней лестнице, где нас ждала почти неминуемая гибель. Другое дело, что о наших интересах Зубов и не задумывался, но объективно, обманув людей, он принудил их дожидаться прихода пожарных, которые спасали их не вслепую, а наверняка.

Так что Васин упрёк Зубову я снимаю.

А в остальном он вёл себя безупречно, проявив и мужество, и высшее самообладание. Зубов сразу же решил, что будет спасать полотна старых мастеров, «а эти, — он с усмешкой кивнул на картины современных художников,

— ещё понапишут шедевров». Я была его главной помощницей: приволокла стремянку, снимала и подавала вниз картины, передвигалась на новое место, снова снимала… Дыма уже и при мне было много — проникал из всех щелей, но выручили высокие потолки — дым шёл наверх. Да и окна мы распахнули. Зубов покрикивал на нас: «Быстрее, черт вас побери!», он был сильно возбуждён, но, казалось, не испытывал и подобия страха, наоборот, даже шутил. «Внукам будешь рассказывать, как Айвазовского спасла!» — это уборщице, и мне: «Оля, вы так ловко взлетаете на стремянку, что я впервые верю Дарвину: человек действительно произошёл от обезьяны!», «Олепька, побыстрее снимите эту всадницу, она того и гляди грохнется с лошади в обморок!»

Согласитесь, что так вести себя мог только мужественный, одержимый идеей человек.

Подтащенные к окнам картины, если пожарные прийти не успеют, он собирался в последний момент сбрасывать вниз — авось разлетятся только рамы, люди же, по его словам, всегда успеют забраться по винтовой лестнице на крышу, а о себе сказал, что капитан покидает судно последним. Настаиваю на том, что он хоть и был возбуждён, но совершенно нормален; я чуточку усомнилась в этом лишь тогда, когда он не позволил мне, как минут через пятнадцать Деду, снять свою картину. «Не лезьте не в своё дело! — грубо одёрнул Зубов. — Я де говорил вам, что вы ни черта не понимаете в живописи!»

Теперь-то я знаю, почему он не хотел спасать свою картину.

Наверное, я была бы в выставочном зале до конца, если бы не вдруг явившаяся ужасная мысль.

Я побежала к телефону и набрала номер кабинета Сергея — никто не отвечал, тогда я позвонила в ясли заведующей и спросила, где Саша Несторов. «Киношники опять забрали, мучают ребёнка, — пожаловалась она — Вивисекция какая-то, хоть бы вы, как друг семьи Нестеровых, вмешались, Ольга Николаевна». О пожаре она ничего не знала.

Я позвонила в 01 Нине Ивановне и все ей рассказала; с картинами было покончено, они меня больше не интересовали; уговоры Зубова я не слушала и, помню, с силой оттолкнула его, когда он пытался меня удержать; винтовая лестница была вся в густом дыму, я вытащила из ведра с водой половую тряпку, обмотала ею лицо, полезла по лестнице наверх, нащупала рукоятку люка, открыла его и выбралась на остеклённую крышу. Больше всего я боялась, что стекло не выдержит, но оно оказалось прочным, и через минуту-другую я уже была на правом крыле здания, на крыше технического этажа, под которым находилась киностудия.

Здесь меня подкарауливала страшная неудача: решётчатая металлическая дверь, отделявшая технический этаж от десятого, оказалась запертой на замок. Я трясла её как полоумная, била по ней руками и ногами; ужаснувшись тому, что зря теряю время, прокляла дверь и тем же путём побежала обратно.

Зубов обрадовался, что я одумалась, но у меня не было времени его разуверять.

Теперь единственный путь в киностудию лежал через горящий лифтовой холл. Поэтому я разрешила себе немного подумать, уж очень велика была ставка. Нейлоновую кофту и юбку-джерси я сбросила и взяла у уборщицы тёти Веры её рабочий халат; потом вылила на себя два ведра воды, снова обмотала лицо мокрой тряпкой, только щёлки для глаз оставила — на этот раз меня удерживали все, я вырвалась и крикнула, чтобы хорошенько прикрыли за мной дверь. Вот когда я порадовалась тому, что тренированная и сильная! Через холл я пролетела лихо, как когда-то на стометровке, которую бегала по первому спортивному разряду. Коридор студии был весь в оранжевом дыму, горели стены и ковровая дорожка, я прыгала по ней, как кенгуру; когда, спустя какие-то секунды, я ворвалась в первую попавшуюся дверь, полы халата уже вспыхнули — я успела сорвать и отбросить его; ожогов я ещё не чувствовала. От дыма бил кашель, страшно резало глаза, я подползла к окну, нащупала шпингалет и рнанула па себя. Сказочно прекрасное ощущение — свежий морозный воздух, я пила его, с каждым мгновеньем трезвея и наливаясь силами; хорошо, я не забыла прикрыть за собой дверь, огонь рыщет за свежим воздухом, как койка за мышью. Внизу, где-то на уровне седьмого этажа, пожарные работали с лестницы, я им что-то кричала и они мне кричали в ответ — что, убей, не помню. С правой от меня стороны, через два окна, на связанных шторах кто-то спускался, я присмотрелась — Валера, ассистент Сергея. Он должен был знать, где Саша! Я кричала ему, но голос мой сел, он меня не понимал, а скорее всего не слышал, — ведь было очень шумно.

Больше в этой комнате делать было нечего. С левой стороны из открытых окон высовывались и кричали люди, Саша мог быть там. Теперь очень важно было предусмотреть все, и я ещё раз позволила себе подумать. Прежде чем снова выбегать в коридор, нужно обязательно закрыть окно… Во-вторых, нужно обязательно облиться водой, а есть ли она здесь? Поползав по комнате и пошарив вслепую руками, я обнаружила на столе графин с водой, смочила свою тряпку, нашла полуобгоревший халат и оставшуюся воду вылила на него. Надела халат, обмотала лицо тряпкой, сделала глубокий вдох — и новая ужасная мысль: а вдруг дверь рядом закрыта на задвижку? Ладно, была не была, может, успею вернуться обратно и что-то придумать… Итак, сделала глубокий вдох, открыла дверь и, зажмурив глаза, рванулась налево: от нестерпимого жара хотелось орать благим матом, халат снова вспыхнул, но через несколько прыжков я нащупала дверь, она открылась, и я влетела в комнату, вместе со мной ворвались клубы дыма, но дверь захлопнули, на меня что-то накинули, облили водой…