Большой пожар - Санин Владимир Маркович - Страница 26

Итак, Дед успел прорваться в кинобудку за считанные секунды до непоправимого. Первым делом он распахнул окно и выпустил дым, а потом спокойно, с шутками и прибаутками доказал механикам, что кинобудке и залу огонь не угрожает, а дым, если задраить двери ветошью, тоже не пройдёт; посему пусть зрители продолжают хохотать в своё уудовольствие, а минут через пятьдесят, когда фильм закончится, во дворе уже будет оцепление и эвакуация пройдёт без всякой паники Забегаю вперёд — так оно все и получилось. Киномеханики до сих пор вспоминают, как Дед, насквозь мокрый и пропахший дымом, с минуту смотрел из будки на экран, ржал и хлопал себя по ляжкам, и это «ржанье», по словам механиков, убедило их больше всего: они поверили и до конца крутили фильм, хотя из-за нервного возбуждения путали части — под дружный свист, топанье и гиканье зрителей.

Так что по большому счёту Дед, быть может, спас не только восемь зачисленных на его счёт душ…

Сообщив Гулину, что кинозал вне опасности, Дед со своей братвой продолжал тушить другие помещения на шестом этаже. Здесь его тоже ожидал сюрприз — в виде окованной стальным листом и потому раскалённой двери. Поскольку в этом крыле размещалась бухгалтерия Дворца, нетрудно ыло сообразить, что за дверью находится касса. Сбив из ствола вокруг себя огонь, Дед взломал дверь ломом, вошёл и обнаружил старика кассира, который прикрыл своим телом сейф и, задыхаясь от дыма, кричал: «Посторонним вход воспрещён! Немедленно вызовите инкассатора!»

Стена у сейфа уже прогорела, его лизал огонь и доказывать, что именно он, Дед, в данном случае и является инкассатором, времени не было. Пришлось яростно отбивавшегося кассира силой сажать в «кресло» и спускать на верёвке вниз, а вслед за ним пожарного с деньгами, которые Дед достал из сейфа и побросал в мешок.

Что было дальше, вплоть до десятого этажа, Деду не очень запомнилось — кроме, пожалуй, одного эпизода. На восьмом и девятом этажах, в помещениях хореографической студии и народного театра, отличились другие. Дед попал туда «под шапочный разбор», и ему досталось лишь тащить вниз потерявшую сознание женщину. Спросите пожарного, что ему даётся труднее всего, и редко кто не ответит: выносить на себе пострадавшего; ну, если это ребёнок, то не о чем говорить — и тяжесть невелика, и вообще к детям отношение у пожарных особое, не боюсь показаться сентиментальным — нежное; кого мы спасаем без любви, так это пьяных, по вине которых и происходит больше всего пожаров, а за каждого пострадавшего ребёнка душа болит годами, ради того, чтобы спасти ребёнка, пожарный полезет в любой огонь.

Но это так, между прочим. Дама же Деду попалась дородная, помню, игравшая в спектаклях дореволюционных купчих; в бессознательном состоянии человек, как известно, весит в два раза больше, и хотя Дед габаритами и силой с Лёшей поспорит, и жира в нем нет — одни мышцы, досталось ему крепко: к четвёртому этажу доплёлся, плавая в собственном поту, несколько минут сидел на корточках и «глотал воздух, как пиво». Отдышавшись, сменил в КИПе кислородный баллон, пошёл наверх разыскивать своих, получил от начальника боевого участка 10-го этажа Чепурина задание и пробился в выставочный зал.

Здесь и произошёл случай, вызвавший много толков.

Все, что происходило в выставочном зале с его картинной галереей до прихода Деда, хорошо знает Ольга, она сама и расскажет. Помните, она говорила про художника Зубова и про слухи, что погиб он якобы по вине Деда? Так в этих слухах во многом виноват сам Дед, который и по сей день сокрушается, казнит себя за то, что судьба Зубова приняла столь трагический оборот. Между тем, если проанализировать воспоминания Ольги, Деда и его ребят, истина представляется в совершенно ином свете.

В отличие от любительской киностудии, размещавшейся в другом крыле, над выставочным залом не было двух технических этажей: он представлял собой вытянутое метров на сорок в длину помещение, увенчанное прозрачной крышей из стекла. На стенах были развешаны около трехсот картин, в том числе ценные полотна мастеров XX века — дар местных коллекционеров, и десятка полтора этюдов знаменитых художников из передвижного фонда Третьяковской галереи. Основное же количество картин принадлежало кисти современных художников, главным образом местных уроженцев; эта часть выставки особым успехом не пользовалась, за одним исключением: картина Зубова «На пенсию?», ставшая «гвоздём сезона», привлекала массу зрителей, и, по слухам, её собирались выдвигать на Государственную премию.

Теперь об одном очень важном моменте.

В нашем боевом уставе записано: «Основной боевой задачей личного состава пожарной охраны на пожаре является спасение людей в случае угрозы их жизни…» — и лишь потом все остальное: ликвидация пожара и, если потребуется, эвакуация материальных ценностей, имущества.

Чёрным по белому: в первую очередь — спасение людей. Даже не чёрным по белому — золотыми буквами!

Убеждён, что найдутся люди, которые с возмущением спросят: «А если бы в выставочном зале находились „Сикстинская мадонна“ и „Боярыня Морозова“?» Разрешите ответить вопросом на вопрос: «А если вы сами будете во время пожара находиться в этом зале? Ваша жена, дети?»

Нелёгкий вопрос и нелёгкий ответ!

Наверное, с точки зрения потомков, да и не только потомков, но и наших с вами современников, в первую очередь нужно спасать полотна Рафаэля и Сурикова, а потом уже, если останется время, людей, по воле судьбы оказавшихся в галерее. Конечно, мировое искусство от этого окажется в чистом выигрыше: что ему до гибели безвестных людей, если Рафаэль и Суриков — бессмертны! Над погибшими поплачут, похоронят их и через поколения забудут; зато «Сикстинская мадонна» и «Боярыня Морозова» останутся жить.

Но возвращаюсь к своему вопросу. Какое чувство вы будете испытывать, точно зная, что вашими родителями, детьми, женой пожертвовали во имя интересов мирового искусства? Сочтёте ли вы, стоя над свежей могилой, что свершилась высшая справедливость? Пожмёте ли руки пожарным, которые поступились судьбами ваших близких ради спасения шедевров?

Как видите, вопрос заковыристый, куда, пожалуй, сложнее той задачки, кого сначала спасать — академика или простого работягу. Но для пожарного ответ однозначен: спасай человека! Пусть этот человек — самый и простой смертный, который никогда не создаст «Сикстинской мадонны» и не напишет «Войны и мира» (хотя и этого никак нельзя утверждать — мало ли безвестных будущих гениев погибло в огне пожаров?, но он тебе подобное одушевлённое существо, и ты обязан сделать все, что в твоих силах, чтобы сохранить ему жизнь.

Таков Закон, вошедший в плоть и кровь каждого пожарного.

К тому моменту, когда Дед и трое его ребят прорвались в выставочный зал, огонь туда ещё не проник — благодаря тому, что перед входом в зал находился небольшой вестибюль, уложенный декоративной плиткой. Но из-за прогаров в длинной, метров в тридцать, стене, за которой расположилась студия самодеятельных художников, задымление в зале было сильное; пройти же в дымящую студию можно было лишь через левую внутреннюю лестницу Дворца, по которой Головин пробился к этому времени лишь до восьмого этажа. Поначалу у Деда мелькнула мысль взломать стену и сбить пламя в студии из двух стволов, но он от этого соблазна отказался и, как выяснилось на разборе, правильно сделал: изза горящих ящиков с красками, рулонов полотна и всего прочего в студии создалась столь высокая температура, что через пролом в стене огонь ворвался бы в зал, как голодный тигр из беспечно открытой клетки.

По той же причине Дед отказался и чернить прогары: ударь по ним из стволов — и в стене могли бы образоваться дыры.

Оценив обстановку, Дед и принял единственно верное решение: немедленно эвакуировать находившихся в зале людей.

Между тем, благодаря счастливому обстоятельству — выставочный зал был закрыт для посетителей на санитарный день, в помещении находились всего лишь пять человек: две уборщицы, два полотёра и руководитель самодеятельной студии Зубов. Со слов Ольги, которая покинула зал минут за десять до прихода Деда, у людей имелась возможность выбраться по винтовой лестнице на крышу, но Зубов об этом и думать запретил. Посулами, а потом угрозами он заставил людей снимать картины и подтаскивать их к окнам: он, мол, говорил по телефону с начальником милиции, а тот переписал фамилии и предупредил, что за гибель картин привлечёт всех к уголовной ответственности.