Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич - Страница 37

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сколот долго смотрел на ошеломленного Эвбулида невидящим взглядом. До других ли пленников было ему, сыну дремучих лесов и нив золотистого жита, когда полумрак и затхлость забитого людьми трюма стреножили его, словно веревки буйного жеребца? Все его существо жило только одним: новым побегом, и он лихорадочно прикидывал, как его осуществить.

Но вот глаза его дрогнули, и широкое скуластое лицо начало быстро, как озеро при внезапном порыве ветра, менять свое выражение. Брови сколота неудержимо поползли вверх, рот приоткрылся, обнажая белые, крепкие зубы, глаза изумленно распахнулись: бывший раб узнал своего бывшего хозяина.

«Ох, и хорош же он был бы на мельнице! — невольно подумалось Эвбулиду. — С такими ручищами и плечами он один бы у меня вертел жернова! А остальных я б отправил на другие работы… Скажем — копать глину и строить гончарную мастерскую. А что, нанял бы хорошего мастера, стал торговать глиняными кувшинами… Теперь же все: нет у меня ни мельницы, ни рабов, ни денег!»

Эвбулид разглядел в полумраке рядом со сколотом еще двух своих рабов, тоже избитых, окровавленных, и понял, что после побега сколотов осталось только трое.

«А все этот! — закипая от злости, подумал Эвбулид. — Он виновник всех моих бед!»

Ему хотелось кинуться на сколота, бросить в бородатое лицо самые грязные слова, которые он кричал разве что на стене Карфагена, рубясь с пунами. Но, понимая, что варвар все равно не поймет ни его эллинской речи, ни состояния, лишь вздохнул:

— Ну, и чего ты добился?

Сколот неожиданно ответил по-эллински, нещадно уродуя певучие слова, делая их похожими на грубую варварскую речь:

— Я пока ничего. А ты?

— Я? — опешил Эвбулид.

— Да. Ты. Ты ведь тоже здесь. И как я вижу, тебя позвали сюда не в гости.

— Я… — запнулся Эвбулид, пораженный не столько тем, что раб говорит на его языке и смеет задавать ему вопросы, а тем, что он отвечает на них. Я, — с достоинством повторил он, — здесь случайный человек. Завтра утром Армен привезет за меня выкуп, и я тут же уеду в Афины, забуду все это, как кошмарный сон!

— А я опять сбегу! — нахмурился сколот и мрачно пообещал: — Только не забуду. Ничего. Никому.

— Сбежишь? — удивился Эвбулид и показал глазами на закрытую крышку люка, сквозь редкие щели в которой длинными иглами сочились лучи света. — Отсюда?

— Но сбежал же я от тебя! — с мстительной усмешкой напомнил сколот.

Эта усмешка окончательно вывела из себя Эвбулида: ему вспомнился вбежавший в дом надсмотрщик, погоня на «Афродите», схватка с пиратами на палубе, угрозы их главаря Аспиона…

— Нет, ты не сбежишь отсюда! — возразил он, с невероятным удовольствием выговаривая каждое слово. — А если твои варварские боги каким-то чудом помогут тебе, то все равно ты снова попадешь в рабство! Ни здесь — так в Риме, не в Риме — так в Сирии, наконец — в Египте! Твоя родина слишком далека, чтобы до нее можно было добраться! Ты хоть представляешь себе, где она находится?

— Да, нужно идти в ту сторону, где деревья обросли мохом.

— Мо-охом! — передразнил сколота Эвбулид. — Мы, кажется, сейчас не на земле, а в море!

— Значит, надо плыть за звездой, которая все время показывает на мою родину! — невозмутимо поправился сколот.

— Твоя родина отныне — дом господина! — закричал Эвбулид, пораженный его спокойствием. — А может, даже каменоломня или рудник! Ты хоть знаешь, что такое серебряный рудник? Там гниют заживо! Там даже такие крепкие люди, как ты, живут не больше двух лет! Да и это еще много… О, боги, покарайте его таким рудником, чтобы он вспоминал мою мельницу, как самое прекрасное, что было в его варварской жизни! Он, отнявший у меня все! Все!! Все…

Эвбулид уронил голову на руки и зарыдал, давясь бессвязными словами. Напряжение последних часов выплеснулось наружу. Оно медленно отпускало его вместе со слезами.

Сколот, наклонив голову, с удивлением смотрел на плачущего грека, еще вчера вечером властного над его жизнью и телом. Несколько часов назад он приказал бить его истрихидой, от заноз которой до сих пор саднило в спине, а теперь убивался, словно женщина, над разбитым кувшином. Грязный. Избитый. Ненавистный.

Глаза сколота торжествующе блеснули.

— А разве ты, эллин, тоже не отнял у меня все? — хрипло спросил он.

— Что все? — не понял Эвбулид.

— Семью, волю, твердь — по-вашему: город. Я возил жито вашим эллинским купцам в Ольвию[65] и поэтому знаю немного по-вашему, — объяснил он и провел руками широкий круг. — Леса, реку, пашни, — все!

— Я не брал тебя в плен! — заметил Эвбулид.

— Конечно! — насмешливо усмехнулся сколот, и глаза его стали злобными: — Но ты — купил.

— Не я — так другие! Какая тебе разница?

— Ты заковал мои руки!

— Но иначе бы ты ударил меня!

— Ты стреножил меня, как коня!

— Иначе бы ты сбежал!

— Ты надел мне на шею большое ярмо… Ты отнял у меня имя, что дала мне мать — Лад, и стал называть просто сколотом! А знаешь ли ты, что это самый большой позор для нас — потерять свое имя?!

Сколот, назвавший себя Ладом, уже не говорил — шипел, давился словами, обдавая лицо Эвбулида горячим дыханием.

Эвбулид хотел объяснить, что такова участь всех рабов — ведь и сам сколот поступил бы с ним так же, окажись Эвбулид пленником в его «тверди». Но в этот момент крышка люка заскрипела — очевидно, часовой спрыгнул с нее, и через щели пробилось еще несколько лучей света.

Один из них упал на лицо Лада, и Эвбулид невольно содрогнулся, увидев, как изменился облик его раба.

Зубы сколота ощерились, глаза сузились в злобные щели, голова ушла в плечи, словно у изготовившегося к прыжку зверя, — скиф, настоящий скиф сидел перед ним!

От такого варвара с забурлившей в его жилах кровью своих степных собратьев-соседей, славящихся своей мстительностью, можно было ожидать чего угодно. К тому же Эвбулид неожиданно растерялся, не зная, как ему вести себя со сколотом.

Как хозяину с провинившимся рабом? Но какой он теперь хозяин без надсмотрщика, без истрихиды, к тому же сам оказавшийся во власти пиратов. Да и сколот уже не его раб, а их — пьющих вино и веселящихся на палубе. Прикинуться равнодушным и относиться к нему, как к чужому рабу?

Эвбулид, едва подумав об этом, сцепил зубы, чтобы не застонать: какой же ему сколот чужой, если столько радости, столько надежд было связано с ним?! Тогда… как пленник с пленником? Но, даже если так рассудила судьба, разве сможет он держаться с ним на равных? Разве повернется его язык назвать этого варвара, своего вчерашнего раба Ладом?..

Эвбулид не успел еще ничего решить, как сколот неожиданным криком смял все его мысли.

— А-а, пес! Перун тебя порази! — закричал он, бросаясь на грека.

Эвбулид успел только охнуть:

— Ты что?..

— Умирай, поганый пес!

— Пусти…

Опомнясь, Эвбулид что было сил уперся ладонями в грудь сколота, пытаясь оттолкнуть его от себя. Но его руки встретили неодолимую преграду. С таким же успехом он мог попытаться сдвинуть с места скалу. Лад усилил нажим, и очень скоро спина грека оказалась плотно прижатой к жестким доскам пола.

— Ну что, нравится такое железо на руки? — хрипел сколот. — А такие кандалы на ноги?

— Пусти!

— Нравится отнимать у человека имя?

— Пус… ти…

— А теперь спробуй и мое ярмо на шею! — потянулся Лад пальцами к горлу своего бывшего хозяина.

Эвбулид завертел головой, ища глазами помощь. Рядом с ним были только готовые броситься на помощь товарищу сколоты и угрюмые гребцы, для которых муки господина были только в радость. Свободнорожденные же пленники находились в другом конце трюма. Одни из них спали. Другие, привыкшие к ругани за лучшее место и крикам раненых, как ни в чем не бывало, продолжали вести беседу.