Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич - Страница 25

— А мне что теперь делать? — простонал Эвбулид.

— Одного сколота оставить, а остальных продать, пока не поздно! — отрезал Квинт. — Сдать их, в крайнем случае внаем на лаврийские рудники![52]

— Не могу…

— Тогда сделать все, чтобы они ни словом, ни жестом, ни даже взглядом не могли обменяться друг с другом! — подумав, сказал Квинт.

— Хорошо!

— Спать укладывать в разных местах!

— Я сделаю это!

— Залить уши воском!

— Залью, Квинт!

— Вырвать им языки и забить рты паклей!

— Это ужасно… но я сделаю и то, и другое!

— А главное, — Квинт вплотную приблизился к Эвбулиду. — Страх! Надо выявить того, кто способен организовать бунт или подбить остальных на побег и на глазах у всех избить так, чтобы всю память вышибло из его непокорной головы!

— Кажется, я знаю о ком ты говоришь… — медленно проговорил Эвбулид и закричал: — Армен!

Старый раб вошел в комнату, с опаской покосился в сторону Квинта.

— Слушаю, господин…

— Бегом на мельницу, скажи надсмотрщику, чтобы оставался там до утра! — приказал Эвбулид. — Пусть уложит сколотов спать во всех четырех углах и завяжет им рты, глаза и уши самой крепкой материей!

— Но рабов пятеро, господин… — осторожно напомнил Армен.

Квинт громко хмыкнул, всем своим видом выражая презрение к Эвбулиду за то, что тот позволяет своим рабам возражать ему.

— Не перебивай! — упрекнул Армена Эвбулид. — Пятого сколота надсмотрщик пусть привяжет за руки к петлям под потолком и бьет его…

— Истрихидой![53]

— Хорошо, истрихидой, — согласился Эвбулид. — Но только предупреди, чтоб не перестарался! Этот раб самый крепкий и выносливый — он еще будет нужен на мельнице! А завтра утром я найму кузнеца, и он прикует всех пятерых к жерновам навечно!

Отпустив Армена, Эвбулид осушил еще одну кружку вина и благодарно взглянул на Квинта:

— Дружище, ты снова спасаешь меня! Теперь благодаря тебе мои сколоты до самой смерти не отойдут от жерновов. Эти жернова отныне станут для каждого из них и алтарем, и обеденным столом, и женой, и надгробием. Выпьем, Квинт, и давай продолжим наше веселье! Эй, повар! — хлопнул в ладоши хозяин. — Ты не забыл о своем обещании поразить моего лучшего друга кикеоном и знаменитыми пирожками?

— Как можно, господин! — отозвался повар, внося новый столик, уставленный печеными яствами. — Прошу отведать вторую часть трапезы, которая называется у нас, в Греции, симпосионом!

Раб-египтянин проворно выбежал из угла, полил на руки пирующим воду, сменил венки и быстро очистил пол от костей и объедков.

— Сим-по-си-он, говоришь? — с трудом выговорил длинное слово Квинт и надкусил пирожок. — М-мм!

— А вот этот — соленый, господин! — зарделся, увидев довольное лицо римлянина, повар. — А это, — пододвинул он новую миску, — на меду, с козьим сыром и маслом! А вот это — кикеон!

— М-мм-ммм! М-м! А этот пирожок с чем?

— Господин никогда не догадается! В нем — заячья требуха с горным медом!

— Значит, ты можешь приготовить и такое блюдо, что гости, даже побившись об заклад, ни за что не угадают, из чего оно сделано?

— Конечно, господин!

— Это сейчас очень модно в Риме, — объяснил Эвбулиду Квинт и сказал повару: — Поедешь со мной!

— Конечно, господин! — обрадовался повар новому нанимателю. — С завтрашнего утра до самой полуночи — я в твоем распоряжении!

— Это само собой, — кивнул Квинт. — А после того, как я закончу все дела в Афинах, поедешь со мной!

— Куда, господин?..

— В Рим.

— Как в Рим?!

Радость на лице повара сменилась недоумением, недоумение — ужасом.

— Господин! — взмолился он. — Позволь мне остаться в Афинах!

— Поедешь в Рим, — повторил Квинт. — Будешь услаждать меня там такими же лакомствами! С таким поваром, Эвбулид, мне позавидует любой из сенаторов! Но горе ему, если он утащит хотя бы кусок с моего стола!

— Но, господин, у меня здесь дом, семья… Я хоть и метек, но свободный человек, я, наконец, у себя дома! — видя, что римлянин отрицательно качает головой, вскричал повар.

Квинт впервые с любопытством взглянул на него, как смотрят на диковинную обезьяну или породистую собаку. Изучив усталое лицо, блестящие от печного жара глаза, красные руки, он усмехнулся и посоветовал Эвбулиду:

— Дружище, объясни своему земляку, что в любом греческом доме — о жалких метеках я уже и не говорю — настоящие хозяева мы, римляне, а он — только гость! Не хочет ехать свободным — поедет рабом!

Повар с мольбой посмотрел на Эвбулида, но тот отвел в сторону глаза. Мысли Эвбулида путались, язык плохо повиновался ему, — Эвбулид был пьян. Но даже пей он до этого не вино, а родниковую воду, что бы он мог возразить Квинту?

Он проводил глазами повара и взял в руки новую ойнохойю:

— Отведай, Квинт, этого вина! Мы называем его «молоком Афродиты». Не правда ли оно сладкое и благ… гоухает цветами? Под такое вино хорошо вести философские беседы. Ты готов вести со мной философскую беседу? Эй, Клейса! — закричал Эвбулид. — Где павлин?

— Да! — встрепенулся начавший было клевать носом Квинт. — Где павлин?

Дверь гинекея скрипнула. В мужскую половину, важно ступая, вошел яркий павлин.

— А вот и наш павли-ин! — пьяно протянул Эвбулид. — Цыпа-цыпа-цыпа… Между прочим, стоики говорят, что павлины существуют на свете ради своего красивого хвоста. И комары, утверждают они, живут только для того, чтобы будить нас, а мыши — чтобы мы учились лучше прятать продукты. Насчет продуктов и комаров я еще могу согласиться. Действительно, для чего иначе комарам и мышам рождаться на свет? Но хвост… То есть я хотел сказать, павлин… Квинт! — Эвбулид перехватил взгляд римлянина в сторону двери, откуда во все глаза смотрели на него Гедита и Диокл с девочками. — Ты не слушаешь меня! Это же не павлин, а моя жена и дети!

— Жена? — лицо Квинта растянулось в похотливой улыбке. — Ты никогда не говорил мне, что у тебя такая красивая жена. Да и старшая дочь совсем уже невеста! Кстати, почему ты не пригласил на ужин парочку гетер или — еще лучше танцовщиц? Мы бы с ними прекрасно по-об-ща-лись!

— Эй, вы! — махнул рукой на Гедиту и детей Эвбулид. — Кш-ши! Марш в свое гинекей! И ты тоже марш-ш! — бросил он остатком пирожка в павлина. — А ты, Диокл, стой! Давай сюда! Не забыл, что я тебе наказывал перед уходом?

Диокл подошел к столику, не сводя с римлянина восторженных глаз. Золотое кольцо, богатая одежда так и притягивали его взгляд.

— Мой сын, — важно представил Диокла Эвбулид и сделал строгое лицо: — Начинай!

Диокл быстро кивнул и, как это было принято в школе, глядя на канделябр с изображением Гелиоса, торжественно стал рассказывать:

— Был у Солнца-Гелиоса от дочери морской богини, Климены, сын. Звали его Фаэтон. Надсмеялся однажды над ним его родственник, сын громовержца Зевса Эпаф.

«Не верю я, что ты сын лучезарного Гелиоса, — сказал он. — Ты — сын простого смертного!»

Фаэтон тотчас отправился к своему отцу Гелиосу. Быстро достиг он его дворца, сиявшего золотом, серебром и драгоценными камнями.

«Что привело тебя ко мне, сын мой?» — спросил бог.

«О свет всего мира! — воскликнул Фаэтон. — Дай мне доказательство того, что ты — мой отец!»

Гелиос обнял сына и сказал:

«Да, ты мой сын. А чтобы ты не сомневался более, проси у меня, что хочешь. Клянусь водами священной реки Стикса, я исполню твою просьбу.»

Едва сказал это Гелиос, как Фаэтон стал просить позволить ему проехать по небу вместо самого Гелиоса в его золотой колеснице.

«Безумный, ты просишь невозможного! — в ужасе воскликнул Гелиос. — Сами бессмертные боги не в силах устоять в моей колеснице. Подумай только: вначале дорога так крута, что мои крылатые кони едва взбираются по ней. Посредине она идет так высоко над землей, что даже мной овладевает страх, когда я смотрю на расстилающиеся подо мной моря и земли. В конце дорога так стремительно опускается к берегам Океана, что без моего опытного управления колесница стремглав полетит вниз и разобьется. Наверное, ты ожидаешь встретить в пути много прекрасного. Нет, среди опасностей, ужасов и диких зверей идет путь. Узок он, если же ты уклонишься в сторону, то ждут тебя там рога грозного тельца, там грозит тебе лук кентавра, яростный лев, чудовищные скорпионы и рак. Поверь мне, я не хочу быть причиной твоей гибели. Проси все, что хочешь, я ни в чем не откажу тебе, только не проси этого. Ведь ты просишь не награду, а страшное наказание!»